«Дополнить ничего не могу». Онлайн-премьера фильма Татьяны Стефаненко

Мы продолжаем совместно с платформой «Пилигрим» делать сетевые премьеры нового русского кино. Последней такой премьерой был фильм Заки Абдрахмановой «Юбилейный год».

Начиная с сегодняшнего дня на Кольте можно увидеть фильм другой выпускницы Школы документального кино и театра Марины Разбежкиной и Михаила Угарова — Татьяны Стефаненко — «Дополнить ничего не могу». Это короткометражная документальная анимация об истории немца-меннонита Якова Янцена, репрессированного в 1930-е.

Куратор «Пилигрима» Михаил Давыдов поговорил о фильме с Татьяной Стефаненко и с ее подругой Марией Лоцмановой, которая какое-то время назад занялась поиском сведений о своем погибшем прадеде.

Кроме того, вы можете увидеть фильм и на площадке «Пилигрима».

Татьяна Стефаненко, режиссер фильма

— Таня, в твоем кино поднимается очень болезненная для российского общества тема, ставшая особенно острой в последние годы, — тема памяти о сталинских репрессиях. Расскажи, как и почему ты начала делать этот фильм.

— Меня всегда притягивало к себе прошлое. Я по образованию филолог, когда-то занималась древнерусской литературой, и, когда работала с рукописями, мне всегда очень хотелось за текстами разглядеть живого человека, переписчика. Например, я представляла себе монаха Ефросина, когда читала его апокрифы в библиотеке РНБ. Вообще для меня прошлое не мертво, не линейно, оно похоже на кольца дерева, повторяющие сами себя в новом обличии, сосуществующие друг с другом. А если говорить конкретно об этом фильме, то мне хотелось увидеть его героя — Якова Янцена.

Несколько лет назад от моей близкой подруги Марии Лоцмановой я узнала, что она стала искать информацию о своем прадеде, репрессированном немце-менноните. В начале 30-х его раскулачили и со всем семейством выслали на спецпоселение в Архангельскую область. Она мне показала копии его допросов. Они были написаны не следователем, как это часто бывает, а им самим. В этом тексте, даже в самом его почерке, в графических запинаниях ты как будто начинаешь слышать его речь. Человек искренне не понимает, за что его судят, пытается оправдаться, но его не слышат — да и не собираются. Мне захотелось дать ему голос. Сначала я не решалась предложить Маше сделать об этом кино, все-таки это ее личная, семейная история. Но все это мне не давало покоя, и Маша меня поддержала. Мы стали с ней заниматься этим более глубоко. У нее уже были копии материалов дела из Архангельского архива ФСБ, но мы решили полететь туда сами, чтобы собрать побольше информации: показания свидетелей, письма и т.д.

— Ты сделала этот фильм в форме документальной анимации, анимадока. Как ты пришла к такому решению?

— В самом начале я думала взять только почерк Якова, соединить его со звучанием различных пространств и предметов и из этого сделать кино. Но рассказать эту историю не получалось. С другой стороны, я не хотела использовать традиционный формат: скажем, брать интервью у Маши или делать реконструкцию, не люблю такое. Мне хотелось, чтобы Яков заговорил от себя. И тогда я начала искать форму. В декабре 2018 года мой предыдущий фильм «Точное время» взяли на фестиваль «Кинопроба» в Екатеринбурге, где в программе был мастер-класс польского документалиста Мацея Дрыгаса, прекрасного режиссера, который много работает с архивами и умеет очень тонко и свободно обращаться с формой. Он сделал фильм из писем, которые перехватывала польская служба госбезопасности («Чужие письма»), и, когда ты его смотришь, ты будто слышишь голоса отправителей. Казалось бы, это сделано просто, но действует очень круто. В общем, мастер-класс не то чтобы подсказал мне форму, но помог мне понять многое про мои внутренние ограничения, осознать, что в голове есть рамки, связанные с доком, и что пора за них уже выйти. Например, можно создать мир героя из документов и анимации, но как? Мне повезло, что есть такая ежегодная лаборатория доканимации на фестивале «Рудник» в Свияжске. Я отправила туда заявку и летом 2019 года поехала.

— Насколько тебе трудно было в процессе монтажа найти точную и лаконичную визуальную драматургию этого фильма?

— Я делала фильм девять месяцев, но его форма сложилась только ближе к финалу, а начиналось все довольно тяжело. Я приехала в лабораторию доканимации с кучей документов, хаосом идей и неумением рисовать. Стройной истории у меня тоже тогда еще не было. Была мысль сконцентрироваться на истории любви Якова и его жены Катерины: она ждала его всю жизнь и так и не узнала правды (о его гибели — Ред.). Но ничего не клеилось, выходила мертвая штука. В итоге выстроить драматургию мне помог преподаватель лаборатории Александр Родионов. Потом, правда, линия трансформировалась, но главное, корневое я сделала с его помощью.

Самое сложное было с анимацией. Я не умею рисовать, но аниматоров привлекать я не хотела: я не понимала, как рисовать с кем-то вместе, как объяснить другим, чего я хочу. Поэтому я стала рисовать сама. Мой метод был простым: я брала сцены из чужих фильмов и перерисовывала оттуда, как могла, необходимые мне элементы. Допустим, сцену, где Яков сидит и пишет письмо, а камера потом панорамирует на конверт, я взяла из «Дневника сельского священника» Брессона. В фильме есть эпизоды из фильма того же Брессона «Приговоренный к смерти бежал», из «Мертвеца» Джармуша, из «Саламанки» Руслана Федотова и Саши Кулак и даже из «Джокера». Кроме того, я перерисовывала некоторые эпизоды из хроники, уже отобранной для фильма. Нарисовала всего около полутора тысяч кадриков, в результате в фильм вошло чуть больше тысячи.

— Слушай, очень интересно, никогда бы не догадался, что ты в фильме цитируешь других. У меня еще один вопрос. Главный герой фильма — немец-меннонит. И ты делаешь акцент на его вере, когда приводишь его допросы: например, в том месте, где он говорит, что «…вся власть от Бога». Насколько для тебя был важен религиозный аспект?

— Очень важен. Согласно вере меннонитов, Яков не должен противиться насилию, он обязан признавать и уважать власть. Так в самом начале и происходит. В протоколе допроса, сделанного в 1933-м, он извиняется, он говорит следователю: «я согрешил перед вами», «вся власть от Бога». Но мне кажется, что во время его ссылки и тяжелых работ в спецпоселении с 1933-го по 1938-й в Якове происходила какая-то трансформация. В протоколе 1938 года он больше не извиняется, отвечает односложно, ни с кем не соглашается: он как будто говорит, что не может покоряться власти, которая губит жизни людей, которая вершит неправедный суд, подменяет собой Бога.

В фильме есть эпизод, когда слова Якова цитирует один из свидетелей-доносчиков. Неизвестно, говорил ли он так в действительности, но это звучит в его духе, апокалиптично: «Придет время — здесь останутся одни штопки, которыми подбивают песок под шпалы, а людей здесь не будет, и то будет скоро». На последнем допросе он решительно не принимал ни власти, ни всех предъявленных ему обвинений, прекрасно понимая, что с ним будет.

— Ты хочешь и в будущем заниматься этой темой?

— Возможно, все зависит от того, зацепит ли меня что-то лично. Сейчас меня больше занимает гендерная небинарность. Мне хочется в этом разобраться, используя ту же форму документальной анимации. Но это пока на этапе исследования.

Мария Лоцманова, правнучка Якова Янцена, руководитель Центра документации Музея истории ГУЛАГа

— Почему вы начали интересоваться прошлым своей семьи?

— В 2015 году я обнаружила очередную статью о том, как найти информацию о репрессированных родственниках, и выяснила из нее, что, оказывается, можно запросить копии архивных документов. От семьи мне было известно, что у меня репрессированный прадед, что он был сослан с семьей в Архангельскую область, а потом расстрелян, — минимум информации. И мне просто стало любопытно, работает эта система или нет, ответят ли мне хоть что-то из архивов. К моему удивлению, мне ответили на все запросы, в том числе из Архангельского архива ФСБ, который прислал копии материалов из дела и оригинал фотографии прадеда. Уже потом, через несколько лет, моя подруга Таня, режиссер фильма, с которой мы близко тогда общались, вернула меня к этой истории, когда я дала ей почитать допросы Якова.

— В фильме вы говорите, что в семье не обсуждалась история вашего прадеда, что эта часть семейной памяти была фактически вычеркнута. Почему?

— Во многом, конечно, из-за страха, который передавался в нашей семье из поколения в поколение. Моя бабушка, дочь Якова, родилась уже в спецпоселении и прожила там такое, что нам трудно себе представить. К сожалению, она жила в другом городе, мы редко общались и никогда об этом не говорили. Я знаю, что даже моя мама старалась не афишировать свою национальность, в детстве ее дразнили «фашисткой». В семье была неосознанная установка, которую я чувствовала, — про это прошлое мы не разговариваем.

— И как семья отреагировала на фильм и вообще на ваше расследование судьбы вашего прадеда?

— Моя мама никак ничему не препятствовала, она поддерживала меня во всем. Но я узнала, что дела были заведены не только на прадеда, но и на всю его семью как на спецпоселенцев. Оказалось, что никто из них не был реабилитирован. А мне необходимо было их реабилитировать, чтобы получить доступ к делам, а для этого мне нужно было доказать наше родство. Собственно, так я вышла на многих своих родственников, двоюродных сестер и братьев моей мамы. Кто-то из них репатриировался в Германию, кто-то остался здесь. Сначала у них был некоторый скепсис, но в итоге мне удалось его преодолеть. Я получила все документы и посмертно реабилитировала семью Якова. После этого все были мне, конечно, очень благодарны. Это вроде бы формальность, но, с другой стороны, я была шокирована, что занимаюсь реабилитацией людей, которые были репрессированы десятилетия назад.

— Давайте вернемся к фильму… Все-таки это личная история вашей семьи, которую вы согласились передать в чужие руки. Да и потом, вы же понимали, что фильм увидят зрители. Не было ли тут сложностей?

— Конечно, я могла бы доверить эту историю только близкому мне человеку, такому, как Таня. Я полностью ей в этом смысле доверяла. Она мне, конечно, показывала какие-то драфты, но совсем минимально. Мы просто много говорили, и она «впитала» мое отношение, которое в фильме чувствуется, в том числе и благодаря моему голосу за кадром. Что касается публичности — я как-то ее не боюсь. В фильме все показано очень деликатно, тонко, там нет ничего, чем бы я не могла поделиться. Я, кстати, планирую показывать фильм и в рамках своей работы в Музее истории ГУЛАГа.

— Вы предвосхитили мой вопрос. Вы сейчас работаете в Центре документации музея. Расскажите, как ваши поиски привели вас в центр, чем вы там занимаетесь и как личная история помогает вам в работе.

— Я попала в музей по счастливой случайности. В начале своего поиска я сталкивалась со многими трудностями и случайно вспомнила, что есть такой музей, где я когда-то была, потом пришла на семинар, посвященный поиску информации о репрессированных родственниках, его вел Александр Макеев, который тогда возглавлял Центр документации, и мы стали общаться. А потом выяснилось, что Саша уезжает жить в Германию и это место освобождается. Меня пригласили встретиться с директором музея, предложили эту работу, и я внезапно для себя согласилась.

Вообще, наш отдел возник, можно сказать, по запросу: после посещения музея люди часто спрашивали, как им найти информацию о своих репрессированных родственниках. Я сама прошла этот путь и знала, что тут есть много подводных камней и нюансов, что людям нужна помощь. Но мы именно консультируем — поиск ведет сам человек. Сейчас, кстати, я придумала еще один семинар — по расследовательским экспедициям.

Понравился материал? Помоги сайту!