Gay Day. Семь историй

Жанна, 36 лет, Томск

Я была замужем 19 лет, с Надеждой мы живем вместе около года, нашей дочери Вике тоже год.

Если говорить о совсем интимных вещах… первый секс у меня был с девушкой. А потом… ну, все девочки гуляют с мальчиками — значит, так положено. Я случайно оказалась беременна, вышла замуж, родила в 16. Спустя пять лет родилась дочь, все мои чувства уходили на детей. Потом дочь подросла, у меня начался период, когда женщина становится женщиной, и все началось меняться. Это было ужасно. Я пыталась ходить к врачам, не думать об этом, ударялась в религию — только чтобы загасить то, что происходило во мне. В 2000 году у меня был нервный срыв, я попыталась покончить с собой. Когда опомнилась, осознала, что у меня двое детей на руках и надо учиться принимать себя такой, какая есть. Я начала искать информацию о таких, как я, смотреть фильмы, читать. Потом занялась карьерой (я бизнес-тренер), стала делать успехи. А потом познакомилась с девушкой… Мы с ней просто совпали. Я поняла, что больше мучить себя не буду, забрала дочь и ушла от мужа. Почему, он не знает до сих пор, мне кажется, так ему легче.

После этого из друзей за год отсеялись 95%. У меня была подруга, с которой мы были знакомы 20 лет, наши дети дружили, мы знали друг о друге все. Она спросила, почему я ушла из семьи, я объяснила — и все: «Не могу с тобой больше общаться». И больше — никаких объяснений.

К счастью, моя начальница меня поддержала. Она говорит, ей все равно, какая у меня ориентация, да она и раньше догадывалась. Поэтому моя карьера не пострадала.

Два года назад мы с подругой выгуливали ее собаку. По нам было понятно, что мы пара. К нам подошли… ну, такая приятная пятерка молодых людей. Решили позабавиться, схватили собаку, полезли в драку… Мы еще несколько дней отходили от ссадин и синяков. Да ни в какую милицию мы не обращались, о чем вы?!

Моя мама тоже ничего не знает. Она живет далеко, видимся мы редко, у нее вторая группа инвалидности, я единственная дочь, и я думаю, что ей немножко не нужно знать, что я лесбиянка. Мне просто ее жаль.

Когда я ушла из семьи, отношения с сыном у нас испортились, сейчас мы почти не общаемся. Моей дочери Нелли 14, она живет в другом городе с тетей. Когда она приехала в гости, я попыталась рассказать, почему мы живем с Надей, но она меня перебила: «Мама, я все понимаю». С Надей она дружит едва ли не больше, чем со мной. Когда у Нади родилась Вика, моя дочь стала хвастаться всем знакомым, что у нее появилась сестра, показывать фотографии. Сейчас моя дочь заканчивает восьмой класс, и мы планируем, что она переедет жить к нам.

Вика родилась до того, как мы с Надей стали жить вместе, но теперь она — наш общий ребенок. Вику Надя планировала: высчитывала дни, искала биологического отца. Он есть, даже навещал Вику первое время, но потом ушел сам собой. Это не страшно, у нас есть брат Нади, есть дедушка, так что в жизни ребенка мужчины будут.

Когда родилась Вика, нам казалось, что мы готовы ко всему. А потом стали задумываться, что… Дети ведь берут пример с родителей, копируют их поведение. Вот наш ребенок попадает в детский сад. Все играют в дочки-матери: папа приходит домой, мама его встречает. Как будет играть Вика? Как ее поймут другие дети? Если они спросят об этом своих родителей — что те им скажут? Как это объяснят? Как Вика вольется в социум, вдруг ее будут обижать? Мне даже думать об этом страшно.

Ее наверняка будут дразнить, родители будут запрещать детям дружить с ней, те станут говорить, что она сама лесбиянка. Что мы будем делать? Не знаю. Будет видно. Но мы к этому готовы.

Вика уже начинает разговаривать и пока называет меня мамой. Если честно, мы боимся этого и не знаем, как будем объяснять это другим. Разве что тем, что она моя крестная дочь, это так и есть. Но для самой Вики иметь двух мам будет нормально, она будет жить в том мире, который мы ей покажем.

Нет, соседи и неблизкие знакомые не знают, что мы семья. Какое-то время назад об этом узнали родственники Надежды, пришли к ее маме и устроили скандал. Мама о наших отношениях знала, но все равно очень переживала. Теперь ни Надя, ни ее мать с этими родственниками не общаются, и мы не хотим, чтобы такие ситуации повторялись. Даже думаем переехать в другой город или вообще покинуть страну. Последнее время обсуждаем Австралию, там будет проще и принимают однополые семьи. Конечно, если бы не ребенок, мы бы не думали о переезде, мы-то сами можем за себя постоять.

Я была бы счастлива, если бы нам с Надей удалось узаконить наши отношения. Мы даже планировали поехать заключить брак в Германии. Но почему мы не можем сделать это здесь? Почему Вика не может наследовать мое имущество? Почему я не могу говорить, что это мой ребенок, хотя он мой? Почему она не сестра моей дочери, хотя та воспринимает ее как сестру? Брак — это прежде всего защита для Вики. Юридически это очень нужно.

Когда Вика подрастет, мы думаем завести второго ребенка, хотим, чтобы была большая семья. У нас есть участок земли, не поверите, на улице Радужная. Мы хотим, чтобы там жили, как говорится, наши. Хотим собрать девчонок, купить соседний участок и начать строить дома. Создать свой безопасный мир, где мы можем жить так, как мы живем, спокойно выпускать детей на улицу, не ставить трехметровый забор и не бояться сказать лишнего.

Роман Гауз, 20 лет, Москва

Из дома я ушел в 18. Мама давно подозревала, что мне нравятся молодые люди, были всякие расспросы, почему я не привожу девушек…

Когда я признался, это был пик отношений в нашей семье. Мне было 17, я влюбился в молодого человека, очень хотелось поделиться, и я рассказал все маме. Был огромный скандал, мама обещала рассказать отчиму. Он с детства меня бил, я его жутко боялся, меня при виде него трясло. Позже мама все время мне об этом напоминала, стыдила: «Как я буду смотреть в глаза соседям?» Мы жили в маленьком городке: 10 тысяч жителей, где все друг друга знают. «Стыд и позор на нашу семью…» Ну, такие банальные вещи. Хотя я не понимал: что тут такого страшного?

А потом, когда я однажды пришел домой, мои вещи были перевернуты, компьютер включен, мои личные страницы открыты. Я понял, что отчим обо всем узнал, собрал вещи и уехал в Москву. Иначе мне была бы крышка, он бы меня убил совсем.

Я был бомж, у меня не было знакомых, я боялся людей. Но скоро понял, что те, с кем я встретился, разительно отличаются от людей в моем городе. Они более открытые, дружелюбные, искренние. И моя ориентация их вообще не интересует.

Теперь я не скрываю, что я гей, и не вижу в этом ничего такого предосудительного. Я бы не стеснялся обнимать и целовать любимого человека на улице, но он против этого и считает, что нужно все скрывать. У нас даже возникают небольшие ссоры из-за этого.

Я сторонюсь гей-клубов, не знаю, какой там контингент обитает, может, развратный какой. Но клубы, специальные гей-встречи — это все уже уходит, теперь все знакомятся в интернете, переписываются там и потом встречаются в реальности. Мы с моим молодым человеком тоже так познакомились.

Конечно, я бы хотел зарегистрировать наши отношения официально, даже не из-за юридических проблем. Просто я хочу прожить со своим молодым человеком всю свою жизнь, завести детей, подарить им любовь, которую не мог получить от своей семьи. Я в какой-то степени горжусь, что я такой, как есть. В 14 лет я себя не принимал, думал, я не из этого мира, но понял, что главное — найти ниточку, за которую можно зацепиться и понять, что ты нормальный.

Алексей Голицын, 45 лет, Москва

Геем я себя ощутил еще в пионерлагере. В восьмом классе мы занялись с одноклассником сексом — ну, таким, юношеским, насколько вообще можно считать это сексом. Так и встречались с ним до окончания школы.

У меня было много друзей-девушек, обычно старше меня. Они воспринимали меня как подружку, даже брали с собой на свидания. Меня две старшие сестры воспитывали (мама всегда была на работе), и я с детства привык с девочками просто дружить.

Потом я попал в армию. Это был 1984 год, за гомосексуализм еще могли посадить, было понятно, что свою ориентацию надо скрывать. Но где-то через полгода у меня произошел неприятный инцидент: я познакомился с гражданским мужчиной в том городе, где служил, мы выпили, и я пристал к нему. Он начал кричать: «Пидор, пидор!» Я убежал, но он узнал, где я служу, пришел в часть, обозвал меня пидором, рассказал все старослужащим. Наш особист легко мог посадить меня по 121-й статье («Мужеложество», УК РСФСР от 1960 года. — Ред.), но вместо этого пошел навстречу, перевел в другую часть и даже предупредил: говори, что этот мужчина все выдумал.

Правда, оказалось, что солдатская почта работает хорошо: из прежней части сразу сообщили, что я гей. Это означало каждодневные избиения и чуть ли не угрозу для жизни. Я долго доказывал, что я натурал, но надо мной все равно издевались. Через год я понял, что у нас в части еще двое таких же, как я. Мы до дембеля и дружили, держались вместе.

Когда я пришел домой, я уже понимал, что я гей. Но, во-первых, не хотелось в тюрьму, а во-вторых, еще не было доказано, что гомосексуальность — это не болезнь, а состояние души. И я подумал: а вдруг женюсь — и все пройдет?

В общем, я почти сразу женился. Но давить в себе гомосексуальность — это как идти на пролом бетонной стены. Разобьешь только голову. Исполнять супружеские обязанности было как идти на гильотину. А через год мне позвонил армейский друг. Он был из Ленинграда, приехал в Москву. А жена вдруг устроила скандал, что я не должен с ним встречаться, закричала, что друг мне дороже, чем она... Я сказал: «Наверное, да». Собрал вещи и ушел.

Переехал к маме, сказал, что слишком рано женился и хочу пожить один. Нет, рассказать ей было невозможно, вы что, это же уголовная статья!

В общем, я развелся — тут у меня и понеслось. Тогда знакомились на специальных квартирах, устраивали вечеринки, собирались в «Интуристе», у фонтана напротив Большого театра… Всегда — небольшими компаниями, очень осторожно, не дай бог, если кто-то что-то… Если кто-то попадал в милицию, его начинали шантажировать, заставляли стучать на друзей. Я помню такие рассказы, знаю людей, которые из-за этого уехали за границу, бежали во время туристических поездок и потом просили политического убежища.

Потом появились клубы, стали знакомиться там. Правда, туда часто приходили гетеросексуалы — просто подраться, набить морду. А были и «ремонтники». Эти специально одевались под наших, и к утру по пять человек зажимали гея, особенно нетрезвого, в подворотне, снимали кольца, цепочки (тогда было принято много украшений цеплять). И куда ты пойдешь? Никуда не пойдешь. Милиция даже сейчас заявление не примет, если узнает, что ты гей, а тогда мы вообще не совались.

В 1991-м в кинотеатре «Новороссийск» прошел первый гей-кинофестиваль. Приехало очень много иностранцев: шотландцы, шведы, немцы, финны. Мы с другом сидели в первом ряду, рядом был шотландец в килте. В девятичасовых новостях показали буквально 30 секунд сюжета, камера всего лишь прошла по первому ряду.

На следующий день приходим в институт — мы тогда учились в МГИМО на подготовительных курсах, и я подрабатывал там же в общежитии, — а нам уже орут: «Пидорасы! Пидорасы!»

Мы начали отнекиваться, мол, были там как пресса. Потом, видно, слухи дошли до коменданта общежития, он вызвал меня и уволил. Вроде не за гомосексуальность, а по сокращению штата. Очень долго я не мог ходить на курсы, потом совсем оттуда ушел.

Родители умерли в 90-е. Мою ориентацию мы никогда открыто не обсуждали, хотя мама, наверное, все-таки догадалась. Папа через год после нее умер от рака. Он всегда был в семье тираном, а когда стал умирать, вдруг начал просить у меня прощения. Я ему говорю: «Ты меня тоже прости. Я-то — вон какой». Но он, наверное, не понял. Открыто ему сказать я так и не смог…

Скоро у меня появился парень. Я сказал сестре: так и так, мне нравятся мужчины, у меня появился друг, мы будем вместе снимать квартиру. Я ухожу. Она восприняла это не очень хорошо, но потом потихонечку стала смиряться. Когда я потерял работу, мы с моим другом Лешей пришли к ней жить. Леша ей помогал: мог машину починить, что-то прибить. Вошел как-то в семью. Но соседям мы все равно говорили, что Леша — наш родственник, приехал из деревни.

С работой… С работой у меня все было ужасно. Как бы ты ни скрывал, все вокруг считают нормальным залезть тебе в душу. А почему тебе жена вечерами не звонит? Почему с девушками не встречаешься? Почему один на корпоративы ходишь? Когда узнают, что ты гей, увольняют. При этом никогда не скажут, что из-за сексуальной ориентации — я бы тогда на них в суд подал. Говорят: кадры сокращаем, должность упразднена, другого нашли…

Сейчас мы живем с моим партнером Бахтияром, мы вместе больше двух лет. Он мусульманин. Это трындец, если дома узнают, его просто прирежут. В 16 лет его насильно женили, у него двое детей, он убежал оттуда в Москву, посылает домой деньги…

Для чего нам нужен брак? Вот смотрите, год назад у меня был инсульт. В реанимацию Бахтияра не пускали. Спрашивали: «Вы кто? Не родственник? До свидания». Он все равно каждый день приезжал в больницу, и я его видел: открывается дверь в палату — он стоит снаружи и на меня смотрит. К счастью, врачи не идиоты и не железные, все поняли и стали ему говорить, какие лекарства привезти, какую еду. Но это в одной больнице, а что бы было в другой?

У нас есть совместно нажитое имущество, машина. Кто все это получит, если я умру? Один я не могу взять ипотечный кредит, вместе нам не дадут. Если его дети приедут в Москву — я не смогу устроить их в школу, я им никто.

Год назад на гей-параде в Питере нас с Бахтияром снимали канадские журналисты. Мы сами тогда от милиции убежали, относили задержанным еду в отделение. И журналисты говорят: «Нам нужен последний кадр, что вы идете вместе, держитесь за руки и целуетесь». Я говорю: «Не получится». — «А вы попробуйте». Ну, идем на камеру, они снимают поодаль, делают знак остановиться и поцеловаться — и прохожие тут же в спину: «У-у, пидоры». Один даже драться полез. А недавно приходим на рынок, выбираем что-то, смеемся. А продавец орет по-арабски: «Смотри, два пидораса, в жопу трахаются». А Бахтияр знает арабский…

Геи были и в советское время. Я знал людей, которые 25 лет прожили вместе, вышли на пенсию и эмигрировали в Канаду. Просто это не афишировалось. Ну, живут двое мужчин вместе — может, они братья или родственники. А сейчас нет, сейчас все сразу подозревают.

Мы живем в такое время, когда о геях не пишут, что они больны, что их надо лечить. Никто не думает: не дай бог, тебя застанут, посадят, не дай бог, ты попадешь на зону и тебя там отпетушат… Это было ужасное состояние, когда ты не можешь обратиться ни к психологу, ни к психиатру: это сразу станет достоянием большого количества людей — тебе некуда деваться. И надо жить, постоянно прячась под шконку, чтобы тебя никто не выдал. Но при этом никто не кричал тебе в спину, что ты пидорас. Сейчас стало хуже.

Марта Яковлева, 34 года, Москва

Моей старшей дочери Соне 13 лет. Младшим — четыре, они двойняшки, мы с Наташей — мы живем с ней семь лет — планировали их вместе. Я считаю, мы молодцы. Семь лет брака и трое детей — предмет моей острой гордости.

Наверное, наш случай не очень типичный: за 13 лет с гомофобией я столкнулась всего один раз, в этом учебном ходу. Мать Сониной одноклассницы загуглила, что я ЛГБТ-писательница, и решила, что мой ребенок не должен учиться в обычной школе. Она написала об этом письмо мне, директору школы, классному руководителю и половине моих друзей на Facebook. Даже позвонила одной моей подруге, сказала: «Вот вы же психолог, как же вы можете дружить с такой женщиной?» Причем она заявила, что Наташа якобы сексуально домогается Сони, из-за чего у ребенка психологические проблемы. И что если мы не заберем ребенка из школы, она пойдет в органы опеки.

К счастью, школа отреагировала очень адекватно, сказала, что жизнь родителей — их частное дело. Но ребенка я забрала из школы в тот же день, желания бодаться с этой матерью у меня не было.

На гей-парад я не пойду, как не хожу на другие митинги, потому что считаю, что от меня целой и невредимой больше пользы, чем от меня с проломленной башкой.

В новой школе мы ничего не стали говорить о нашей семье. Я была напугана и в первый раз в жизни на вопрос о семейном положении ответила неопределенным «в разводе». Сонька расстроилась, ей было больно, она переживала. Случился тяжелый разговор: до этого я всегда говорила, что она может рассказывать в школе что угодно про нашу семью, а теперь предлагаю ограничивать информацию.

При этом все предыдущие 13 лет мы жили в ощущении безопасности. У нас открытая ситуация: у меня публичный ЖЖ, я иногда выступаю в радиопередачах про ЛГБТ, веду тренинги для однополых родительских пар, все это обсуждается дома.

Соня всегда спокойно говорила, что у мамы есть подруга, ее друзья воспринимают это спокойно. Соседи с нами здороваются, все врачи, которых мы вызываем на дом, совершено лояльны. Если нам чего-то не хватает — мы это делаем. Когда мы хотели тусоваться, моя приятельница Катька придумала встречи ЛГБТ-семей — в детском центре «Ого-город», и по субботам там собиралось по пять-шесть пар. Потом нам захотелось пикников, мы обнаружили такую группу «ВКонтакте» и стали выбираться на пикники. Конечно, я понимаю, что у меня выборочное окружение и я живу в рафинированном мире, который немного отличается от обычного.

Едва ли не единственная проблема, которая у нас была, — с Наташкиными родителями. Им было сложно объяснить окружению, откуда взялись их внуки, когда Наташа не замужем и не была беременна. Решили говорить, что это Наташи и ее папы крестники. И, конечно, со стороны родителей Наташи было большим подвигом принять ее ориентацию, наши отношения и то, что рожать буду я.

С моими родителями сложности были 13 лет назад. Мама тогда отметалась и отболела, тяжело переживала, даже ходила к моей тогдашней женщине, но к тому времени, как появилась Наташка, все было выяснено и оговорено, мама ее приняла.

Биологический отец наших детей — мой приятель, но в свидетельстве о рождении записана только я. Мы с Наташей просто пришли в центр планирования семьи и сказали, что мы пара и хотим иметь детей. Никаких проблем не возникло. Более того, после нас туда пришли еще человек сто, и на сайте центра даже написали, что оказывают услуги однополым семьям.

На ведение беременности мы тоже пришли вместе. Мы планировали партнерские роды, но из-за близнецов схватки у меня начались на 32-й неделе, и в роддом я попала спонтанно. Наташка там дневала и ночевала, ходила ко мне в реанимацию. Когда детей перевели на дохаживание, она тоже постоянно была вместе со мной. Я была в таком ужасе, что одна бы не вытянула эту историю. Врачи все понимали и нам никак не мешали. При этом из целого отделении только мы ухаживали за детьми вместе. Папы всех остальных приходили только на выписку.

Конечно, без юридических подспорий оказалось сложно. Наташа, которая детей выхаживала и четыре года воспитывает, юридически им никто. Один раз, когда Соню надо было забрать из школы и срочно отвезти к стоматологу, учителя не отдали ее Наташе.

В детском саду есть правило, что если родители ни разу за месяц не привели ребенка сами, воспитатели пишут заявление в опеку. Поэтому иногда Наташа расписывается в детском саду за меня. Это ужасно унизительно. Если бы я могла написать какую-то доверенность на нее, это было бы гораздо более по-человечески.

Для оформления имущества тоже нужно преодолевать какие-то феерические сложности. И получается, что вместо ходьбы по ровной местности мы постоянно прыгаем в резиночку.

На гей-парад я не пойду, как не хожу на другие митинги, потому что считаю, что от меня целой и невредимой больше пользы, чем от меня с проломленной башкой. Я понимаю, что гипотетически гей-парады и борьба за ЛГБТ-права нужны. Если это сработало в Америке, может сработать и в России, но в Москве это кажется преждевременным.

Александр, 47 лет, Тула

Ничего, если я не буду называть свою фамилию? Дело не в том, что я чего-то боюсь, просто я никогда не рассказывал маме, что я гей, и не привык к открытости. Мама ушла в мае, она была человеком старой культуры, очень интеллигентным. Не лезла никогда в мою личную жизнь, не пыталась организовать мою семейную жизнь, и мне просто не хотелось ее травмировать. Хотя, возможно, она и догадывалась.

Я совершенно типичный гей. Сейчас кажется, я еще в детском саду влюблялся в мальчиков. При этом я был абсолютно советским ребенком: домашним, правильным, культурным, комсомольцем. Теоретически я знал, что существуют геи, но к себе это понятие очень долго не применял. Первый раз, наверное, сформулировал только в университете. Тогда за это еще была статья, и были моменты, когда мне становилось страшно. У нас в Туле в конце 70-х задержали группу геев, судили за мужеложество. Я краем уха слышал о процессе и прикинул это на себя.

У меня было очень позднее начало личной жизни. В 1982 году я закончил университет и только тогда окончательно осознал, что я гей. Дома никто не шпынял, не спрашивал, когда ж я заведу себе девушку, и у меня ее просто не было.

Со знакомствами мне всегда было сложно. Встречались на квартирах, в тематических компаниях, в клубах. Но я не клубный человек, с танцами у меня как-то не задалось, это не моя среда, и я туда не ходил. К тому же в Туле таких мест как не было, так и нет, чтобы познакомиться, нужно ехать в Москву.

Еще в Туле есть парк: густой, почти лес. Там люди тоже встречались, находили друг друга.

В конце 80-х я встретил своего первого парня, мы были вместе семь лет. Мы познакомились по объявлению. Тогда в газетах объявления о знакомстве геев публиковали рядом с обычными знакомствами, спокойно.

Мама считала моего парня другом семьи, прекрасно к нему относилась. У меня не было страха, что, если она узнает, что я гей, меня выгонят из дома и проклянут, я просто ее щадил, не хотел огорчать. Рассказал о себе я только нескольким друзьям, они знали меня давно и адекватно это восприняли. Но в доме или на работе никто ничего не знал.

У нас в компании был мальчик с накрашенными глазами, на него начали бычить местные гопники. И его совершенно неожиданным образом спасла продавщица в магазине. Взяла за руку и довела до подъезда.

Я больше десяти лет проработал в школе. Вопросов ко мне ни у кого не возникало: ну, холостой — и ладно, бог с ним, а если бы там узнали — у меня были бы проблемы, и большие. К счастью, сейчас я художник, рисую карикатуры для сайтов, и проблем с работодателями у меня не возникает.

Когда говорите с геями, которые родились при СССР, делайте скидку на советский опыт. Для современного молодого человека открытость — это условие достойной жизни. Ему невозможно скрываться, прятаться. А для меня не рассказывать о своей жизни стало постоянной установкой, я уже сам этого не замечаю. Ты ушел в подполье — и все, для тебя это нормально. Но это ведь совершенно неестественно!

Сергей, 26 лет, Новосибирск

Я не скрываю, что я гей. Но называть свое имя не хочу, чтобы не устраивать показуху. Вот у нас в городе есть Булат Барантаев. Он кричит на каждом углу, что он гей, устраивает какие-то гей-парады, кричит о притеснении. Но я в Новосибирске никаких притеснений не чувствую. Если идти по центру города, можно встретить много целующихся людей, в том числе и однополых. Но я не целуюсь на улице, не люблю демонстрировать свои чувства. Дело не в том, что я гей. Когда я пробовал встречаться с девушкой, мы с ней тоже не целовались на улице.

И если раньше можно было нарваться на гомофобов, то благодаря интернету все стало значительно проще. Объявления в газетах ушли в прошлое. Это в 90-х была модная практика. Помню, у нас была газета «Доска объявлений», там был раздел знакомств, в котором был подраздел для геев — смелая рубрика по тем временам. Потом более популярными стали встречи — на площади Ленина возле Оперного театра или магазина «Зебра». Я пришел туда впервые в 2004 году, первокурсником, и увидел множество людей, сидевших на лавочках и беседовавших друг с другом. Они были самыми обычными, разве что ярко одетыми, и все как на подбор мальчики.

Тогда все обязательно ходили в клубы — это была одна из немногочисленных возможностей познакомиться. Был момент, когда в городе работали целых три клуба для геев. Один из них закрылся после трагедии в «Хромой лошади» — из-за проверок. А второй закрылся из-за того, что не приносил денег — у него не было вывески и находился он в спальном Октябрьском районе.

А вот в Академгородке в клубы всегда ходили реже. Там чаще устраивают квартирники, на которые приходят не только геи, но и натуралы и еще какие-то девушки, организовывают совместные поездки, например, на Алтай.

А сейчас и люди не из Академгородка реже ходят в клубы — есть же интернет. Все сидят на сайтах знакомств. Вот я однажды вынужден был уехать в командировку на три месяца в город Мирный Республики Саха. И хотя там население 40 тысяч человек, интернет работает не очень хорошо, я все равно благодаря форумам нашел какую-то компанию. При этом в Новосибирске у меня оставался молодой человек, мы с ним писали друг другу письма бумажные и по почте отправляли.

Вообще интернет подарил нам сумасшедшее количество возможностей. Теперь даже натуралы могут попробовать все что угодно. Вот, например, в 2007 году через интернет я познакомился с человеком, назовем его Кирилл. Мы с ним год потом ходили вместе в тренажерку, общались-общались. Потом раз — и он позвал меня на свадьбу. Я ему предложил устроить мальчишник, куда уж без него. На мальчишник нас собралось трое — Кирилл, свидетель и я. Мы как следует поднабрались, легли спать втроем вповалку. Свидетель уснул, а мы с Кириллом нет. Утром были неловкие взгляды, но мы оба сделали вид, что ничего не помним, и забыли про эту историю. После свадьбы мы еще встречались какое-то время. А потом у Кирилла родился ребенок, и это стало для него самым важным, наши встречи прекратились. А я пока о детях не думал, слишком большая ответственность. К тому же я не представляю, как объясню родителям, почему у меня ребенок без жены. Я ведь им так и не решился сказать, что я гей.

Михаил, 29 лет, Москва

Вы хотели поговорить со мной из-за этого законопроекта питерского? Нашли тоже проблему! Что вы думаете — сидят пидорасы в деревнях и страдают от одиночества, давайте построим для них центры социальной адаптации, что ли? Да никого этот законопроект не притесняет. Правда. Хотите написать о проблемах гей-сообщества — напишите лучше об усыновлении или совместном оформлении недвижимости. Хотя что я говорю, у меня две знакомые пары и один непара усыновляли детей, и все было в порядке. И даже когда один из детей в садике рассказывал, что у него двое пап и ни одной мамы, никто не возмущался. Ну, только мамочки — молодые да незамужние. Зачем, мол, усыновляете, вон вокруг сколько девушек красивых, лучше б своих завели.

И вообще, если вы не знаете, в России давно уже проходят гей-парады. Даже в Петербурге. Там года с 2002-го до 2009-го на Первомай устраивались торжественные процессии из грузовичков разных предприятий. И в одной колонне с каким-нибудь Кировским заводом ехал грузовик «Центрального предприятия» — питерского гей-клуба, и в грузовике этом сидели трансвеститы. И всем было хорошо. А мои друзья из Иркутска рассказывали про нового мэра-коммуниста. Он каждое лето устраивает карнавалы. И в них запросто участвуют трансвеститы, веселятся, радуются. И никто их за волосы из колонны не вытягивает.

Конечно, если ты хочешь прогуляться ночью по спальному району, нацепив сиськи, накрасив губы или просто манерничая, проблемы могут возникнуть. Но это уже провокация. А провокация всегда приводит к проблемам вне зависимости от того, гей ты или натурал. И единственный случай, когда мы чуть не огребли, произошел в Москве, в Люблине. У нас в компании был мальчик с накрашенными глазами, на него начали бычить местные гопники. И его совершенно неожиданным образом спасла продавщица в магазине. Взяла за руку и довела до подъезда. А так — сколько я путешествую по России, всегда все нормально.

Если еду в новый российский город, просто захожу на сайты знакомств — «Мамба» (им Gay.ru отдал всю свою контактную базу), «Блюсистем» или «Блюгайз». Или на какие-то сайты региональные. А на Украине, например, это вообще какой-то чат. Пишешь там: «Я во Львове» — и к тебе приходят какие-то люди.

Я даже проводил эксперимент, когда жил в Томске. У меня на «Мамбе» была анкета, зарегистрированная на девочку, — там стояла первая фотка по запросу в «Яндексе» «Девушка в бикини». Но в анкете все честно было написано — что фото не мое, что я мальчик и интересуюсь мальчиками. И знаете что? На 10 желающих познакомиться всего 1 человек писал «гори в аду», 1,5 человека спрашивали «сколько денег дашь» и еще 1 человек тупил, не понимая, кто я. Все остальные были очень не против познакомиться, правда.

Вообще я давно заметил, что большинство мужчин относится к пидорасам совершенно нормально. Ведь этот опыт в той или иной форме был у всех. В детстве, например, когда происходит половое созревание, мальчикам уже хочется, а девочки еще недоступны, и начинаются вот эти истории — давайте вместе почитаем порножурналы, посмотрим порнофильмы, а давай сейчас я тебе разочек, а потом ты мне разочек. У меня знакомый, на Кубани живет, трижды женатый человек, решил стать пидорасом. Жена третья в ужасе. Мама и брат, не последний в регионе человек, сказали — делай, если хочется. И только жена брата теперь все время остроумничает на эту тему.

Или вот, например, у меня знакомые владеют гей-клубом в Сочи. И знаете, кто им делает основную кассу? Армянские семьи и проститутки. Армяне приходят отдохнуть и посмеяться над шоу трансвеститов, а проститутки приходят в свободное от работы время отдохнуть так, чтобы не встретить клиентов.

Вне зависимости от города всем живется вполне комфортно. Просто в маленьких городах есть своя особая стратегия налаживания отношений, которая заменяет интернет. Там обычно есть люди, про которых все знают, что они пидорасы. И ты просто начинаешь с ними тусить, смотришь, с кем они общаются, и так налаживаешь свои собственные контакты. Другое дело, что не все готовы к клейму пидораса. Так что у меня приятель, который живет в Куйбышеве, трахается еще и с девочками — но только с замужними. Чтобы снять с себя все подозрения без всякой при этом ответственности.

Вообще мне кажется, что нет никаких проблем у пидорасов в России и проблема эта надуманная. Но имени своего я вам не скажу. Неохота прослыть пидорасом.

Елена Рачева - корреспондент «Новой газеты», Ксения Леонова - специальный корреспондент Openspace.

Gay Day. Семь историй
Gay Day. Как тракторист полюбил тракториста
Gay Day. С любовью из Питера!
Gay Day. Где гею на Руси жить хорошо

Понравился материал? Помоги сайту!