«Я не брал пленных»

В июле на COLTA.RU был опубликован монолог петербуржца, который добровольно отправился воевать в ополчение Новороссии. В сентябре этот человек вернулся в Россию, и Антон Широких связался с ним, чтобы записать его новый рассказ. Но перед тем, как вы прочтете этот текст, редакции хотелось бы сказать несколько слов.

Нам в первый раз приходится предоставлять площадку человеку, который целенаправленно убивал и не видит в этом проблемы. После некоторых сомнений мы решили это сделать. Мы только что пережили и продолжаем переживать гуманитарную катастрофу, которая не переводится на язык политических действий и требует собственного осмысления. Такие свидетельства и документы, как этот, должны быть учтены в этой будущей работе.

Пленные

Два раза меня чуть не приговорили к расстрелу свои же. Перед боевым выходом мне ставится задача. Группа выходит. Невозможно пройти так, чтобы тебя никто не заметил. Часто мы просто нарывались на такие же группы. Например, в зеленке ребята на отдыхе стоят. Иногда их невозможно обойти. Когда силы складывались в нашу пользу, то я принимал решение на атаку, и мы уничтожали эти подразделения. В бою всех убить невозможно. Допустим, группа на тот момент свою задачу еще не выполнила. До пункта назначения осталось, положим, метров 30—40. Что делать с пленными? У меня решение было одно (молчание)... Для меня выполнение задачи — приоритет.

К моему подразделению в разное время придавались люди из других подразделений, например, корректировщик артиллерийского огня или бронебойные группы и так далее. Состав этих групп мной не контролировался. Выдавались для усиления. Они выполняли часть своей задачи, мы — часть своей. Видимо, от них дунул ветер в штаб, то бишь рассказали, как я поступаю с пленными.

Для меня они не пленные, для меня они — враги. Понимаешь… Вот летит самолет, отбомбился по городу. Через 15 минут по рации кричат: «Сбили! Взяли!» Отбомбился он по жителям. Его оставлять в живых? Или на выходе засекли развернутый артиллерийский дивизион. Фактор неожиданности за нами. Они на чистом месте. Что делать? Уничтожили. Всех добили. Без разбору. Да, это были срочники. А они когда стреляют по мирным жителям… или по нам? Пусть они молодые пацаны по 18—20 лет. Но они должны понимать, что это палка о двух концах. Сегодня он стрельнул, а завтра мы вышли в тыл и перестреляли их, как куропаток.

Я знаю, как варится борщ: нужно курице голову свернуть.

Мы вернулись с боевого, через два дня меня вызвали в штаб и посадили под замок. Кто-то там обо мне донес, со зла или нет — я уже не разбирался. Их право. Мои ребята пришли и вынули меня. Попытались как-то договориться с руководством. Может быть, на криках или на мате договорились, но никто ни в кого, конечно, не стрелял. Да и те, кто меня арестовал, они же понимали. А как по-другому? Ну отпущу я этих четырех-пятерых человек. Я не успею отойти — меня накроют. Мне мои люди дороже всего. А эти решения, которые я принимал, пусть на мне и останутся…

Все пленные говорят, что ничего не знают, все говорят, что они не стреляли. Ну, как обычно. Господи, бред сивой кобылы. Я еду на войну и почему-то знаю, что меня ждет. А там такие же взрослые дядьки по 40—45 лет. Лепят какого-то горбатого. Подходишь к нему, берешь за грудки, приподымаешь, смотришь ему в глаза и говоришь: «Ты не знал?!» Я знаю, как варится борщ: нужно курице голову свернуть.

Но были примеры и достойного поведения. Это один из трех пленных, кого я просто отпустил. Двоих отпустил по личным мотивам, а третий… Он был из батальона «Айдар». Ему 47 лет. Кавалер ордена Красной Звезды. Все-таки на звездочку навоевал в свое время. Просто так тогда их не раздавали. Это была дань уважения тому, что он раньше сделал, а не тому, что делает сейчас. Вел себя он достойно. Сразу сказал, что понимает, что с ним будет, и попросил телефон, чтобы позвонить. Как человеку я ему многое высказал и доходчиво объяснил, где он не прав. Я его даже ударил. И отпустил. Надеюсь, он ушел домой.

Я общался с нашими парнями, которых обменивали еще до прекращения огня. Ребята вернулись. Ну, еще бы недельку, может быть, и не вернулись бы. Говорят, что украинцы многих увозили. Потом машины возвращались пустыми, а те, кто увозил, перезаряжали свое оружие, то есть добавляли патрон в магазин. Где-то они его потратили? А если вернулись без пленных, то где? Это война, она очень отличается от того, как ее показывают. Пленных не брал не только я, и пленных расстреливали не только украинцы. Что бы кто ни говорил, есть только один закон войны — выжить.

Враг

Последние три месяца я целенаправленно выводил свою группу на боевой контакт с любым подразделением Национальной гвардии. Практически со всеми батальонами были контакты: Польский батальон, «Киев-1», «Азов»… да хрен их поймешь, как они там называются. Исходя из того, что я увидел, я пришел к выводу, что они представляют нулевую военную опасность. Они не готовы к нормальному бою, они даже не знают, за что будут умирать. Все те лозунги о единой Украине почему-то куда-то пропадают, когда начинаешь с ними общаться после боя. Спрашиваешь у него: а на самом деле чего ты хочешь? «Да вот чтобы было спокойно». Чтобы было спокойно? Тогда чего же ты поперся воевать? На камеру они все идейные. А когда перед тобой такой же боец, то невозможно соврать. Ну какая может быть идейность в том, чтобы делать зачистки в населенных пунктах, из которых уходят ополченцы? Они не выходили на открытый боевой контакт специально. Кроме разве что «Киева-1», но его мы раздолбали полностью, под корень просто.

Ненависть к врагу у меня появилась и у моих парней. Мы еще не отплатили. Мы еще вернемся.

Скоро будет вторая серия. Это зависит от того, когда украинцы восстановят свою армию. Летать у них уже не на чем. Ездить не на чем. Пулеметами и винтовками они воевать не умеют или боятся. Наше наступление это показало. Они очень плохо воюют. У них нет тактики. Почему они долбают артиллерией и «градами» по населенным пунктам? Потому что не знают, куда бить. Бить из «Града» в блокпост, на котором пять человек сидит? Да это глупо! Армия Новороссии разбита на мобильные подразделения, которые собираются в одном месте в течение получаса-часа. Поэтому артиллерия бесполезна. А когда выходим автомат на автомат (такое было не раз), мы просто их отбрасываем, потом забираем технику, боеприпасы, оружие и привозим к себе. А они потом еще бегают где-то недели две и впоследствии всплывают у себя по домам.

Как ни странно, поначалу ненависти по отношению к врагу не было, но она появилась, у меня появилась и у моих парней. Погиб один из наших. У нас конкретная ненависть по отношению к конкретному подразделению. Мы еще не отплатили. Мы еще вернемся.

Участие России

Подразделений действующей армии России на Донбассе я не видел, честно скажу. Есть советники, их можно так назвать, военные спецы. Надо понимать, что представляло собой ополчение еще в Славянске. Это высокодуховные, готовые умереть люди, но без специального образования. То есть если в тот момент им дать систему «Град» и два вагона боеприпасов к ней, то, может быть, спустя какое-то время они бы и научились куда-то попадать. А посмотри, как начала работать артиллерия ополчения с июля месяца. Как в тире. То есть обучили. И таких спецов я видел. Они, конечно, не говорят, что их прислала Россия. Но все прекрасно понимают, что это — спец. Из действующей армии я видел только одного человека — лейтенанта. Но он пришел по зову сердца. Взял отпуск и приехал.

За все время пребывания на Донбассе я ни разу не встретил регулярных российских войск. Поставок тяжелой техники я не видел. Да это и не нужно было. Украинская армия настолько щедрая, что могла подарить нам 20 танков за день. Но вот со стрелковым оружием и с ПЗРК по-другому. Я немного понимаю, что написано на ящиках. Спецификация оружия в России принята одна, а на Украине — немного другая. И те, кто в этом разбирается, понимают, какое оружие российского производства, а какое — украинского. Но об этом не говорят.

Военные спецы передавали знания, а мы — победный опыт, полученный в разных горячих точках. Например, в моем подразделении есть действующий сотрудник «Вымпела». Его часто забирали в лагеря подготовки. Еще когда был Славянск, такого не было. Тогда было так. В первый день ты записываешься в ополчение. Тебе выдают форму, если есть, и автомат. Показывают в течение одного дня азы и отправляют на передовую. Теперь же от недели до двух — подготовка в тренировочных лагерях.

Русские и украинцы

Я не хочу говорить некоторые вещи… Да, с одной стороны, я буду говорить правду, но с другой, эту правду официально армия ДНР не хочет слышать.

Сейчас среди ополчения зреет недовольство руководством ДНР. И конфликт этот будет решен, в конце концов, в пользу военных. Идет большой дележ между теми, кто уже что-то имеет, и теми, кто еще только хочет что-то получить. В частности, мы ушли и из-за этого. Из-за этих дрязг, которые чаще всего делались на крови. Кто-то воюет, а кто-то хочет делать деньги. Нам, бойцам, не очень нравится, когда нас используют. Например, вот это прекращение огня из военных вообще никто не понял. Тогда сложилась очень напряженная ситуация: достаточно было одной искры, чтобы поменять эту власть.

Там началась борьба не только среди управления за теплые места, но и на уровне самого ополчения. Может быть, я шовинист. Но я четко начал замечать, что в какой-то момент русские командиры стали уходить или их начали менять на донецких украинцев. Мне это не понравилось. Это многим не понравилось. Причины этих смещений заключались в том, что мы начали побеждать. Уже было близко то время, когда эта земля станет полностью освобождена, а когда она освобождена, встает вопрос об ее управлении. На первоначальном этапе любое управление будет военным. Соответственно если на местах будут русские, то и политики впоследствии будут русские. Так что все эти лозунги о «братском народе» и так далее… Я никого не делю. Да я за любого, с кем вместе воевал, жизнь отдам, украинец он или нет. Но когда видишь такое, то начинаешь задумываться: а не делят ли они нас на тех, кто такой же, как они, и на тех, кто просто сюда пришел.

А как же братья в Харькове?

Как это ни прискорбно слышать, но даже там возникали разногласия между русскими и украинцами. У украинских ополченцев есть такое чувство: «Это моя земля». Хотя в открытую там никто никогда этого не скажет. Это просто понимается. Во-первых, такие разговоры там пресекутся сразу. Во-вторых, такие разговоры могут довести и до стрельбы. Ну а в-третьих, они еще сами не знают, понадобится ли им наша помощь или нет. Если они будут уверены, что мы им больше не нужны, то скорее всего такие настроения резко пойдут вверх. Честно скажу, они не умели воевать вообще. Их учили спецы, о которых я уже говорил, такие, как я, научили их боевой тактике, приводящей к победе. До этого было очень похоже на то, как любители собираются на охоту: собрались толпой, приехали, набухались и пошли постреляли. Только массовый героизм ополчения и полководческий талант Гиркина спасли в тот момент ситуацию.

Неизвестно, насколько далеко ополчение захочет пойти, когда начнется вторая фаза, потому что на этот счет очень много мнений. Кто-то считает, что только ДНР и ЛНР, а кто-то говорит: «А как же братья в Харькове?» Но скорее всего до этого не дойдет. Местечковость у них в крови: вот здесь я умру, а вот там — Господи, просто столб стоит — там я уже не готов. Именно из-за этого ЛНР и ДНР до сих пор не объединились.

Местные жители

Очень часто приходилось общаться с местными жителями, и не только с теми, кто находился на подконтрольных нам территориях. Сказать, что они на нас молятся, — ничего не сказать. Вообще русские люди готовы терпеть что угодно, если им объяснишь, что в конце их ждет. И в этом понимании население Донбасса — русское. Мужского населения там достаточно мало. Нечасто встретишь мужчину не в форме. Старушки и женщины иначе как сынками-освободителями нас не называют. Например, воды не было две недели. У какой-нибудь старушки запасено ведро питьевой воды. Если она видит, что у нас нет воды, отливает нам половину ведра. Я как человек разумный понимаю, что, конечно, были люди, которые не очень нам радовались. Но тогда я таких не встречал. Может быть, потому что пока об этом они просто не говорят, понимая, что время немного не то. Но основная масса не хочет, чтобы у них был майдановский беспредел. Люди, живущие в населенных пунктах, которые сначала были нашими, потом нами были сданы и потом вновь нами взяты, — эти люди чуть ли не ноги нам целовали, когда мы возвращались.

Население, которое никогда не находилось под контролем армии ополчения, относится ко всему двояко. Многие действительно хотят помочь чем-то республике. Я ходил в боевые под Мариуполь, и у нас была точка базирования в одном частном доме местного жителя. Предоставил он это место добровольно. Он нас и кормил, и давал определенные сведения, жена его нас перевязывала, когда это нужно было. Ему просто не нравилась та вседозволенность, которая сейчас царит на Украине. Никто ни за что не отвечает, а ура-патриотизмом сыт не будешь.

Возвращение

Возвращались мы так же, как и пришли. Граница по большому счету закрыта, но закрыта не наглухо. Часть техники мы сдали, часть, с которой пришли, взяли с собой, в частности, оружие. Мои ребята — действующие сотрудники. Они с этим оружием входили, они с ним и вышли. Как они его приобрели, я не спрашивал. У меня был свой канал. Винтовку мне привезли в Ростов еще в самом начале. Там я ее оплатил. Но я ее оставил в Донецке. Пусть еще повоюет.

На второй день пребывания в Славянске у нас сгорели все наши вещи, когда артиллерией накрыло место нашей дислокации. То есть вышел я с территории ДНР в том, в чем воевал. Разгрузку только снял. Пришлось стоять в камуфляже в очереди за билетом. Сразу видно, что я камуфляж не вчера купил и не за грибами ходил. Но все меры предосторожности мы приняли: например, удалили пороховые следы. Одним словом, купил я билет. Через некоторое время подходит ко мне полицейский и просит показать документы, а потом приглашает пройти в специальную комнату. Там меня усадили в кресло. Одновременно с полицейским вошел человек в штатском. Сразу стало ясно, что это эфэсбэшник. Его как ни одень, все равно — гэбэ.

Эфэсбэшник поинтересовался, откуда я такой красивый. Поначалу попытался ему рассказать, что я тут проездом. Он мне: «Ну-ка, подвинь ворот. Откуда синяк?» Потом берет ладонь, а там мозоли. Говорит: «Ну что? На экспертизу?» Я ему говорю: «Пороховых следов нет. Ничего не найдете» Но все равно понял, что врать уже бессмысленно. Отворачиваю куртку и показываю на груди георгиевский крест и медаль. Минуты две он подумал. Потом уже началось совсем другое общение. Спросил, где наградная к кресту. Рассказал, что там закопал. Координаты есть. Надо будет, откопаю. Говорит, что нож сдать придется. Я ему отвечаю, что нож я свой в багаж сдам. Ну, поговорили еще. Даже выпить предложил. С пониманием отнесся. Точнее, начал относиться после того, как понял, что я ополченец. Он же не знает, кто я такой. Может, я с Украины дебил майдановский.

Был ли смысл в том, чтобы взять оружие? Да, был. Нет никакого сожаления. Я, наоборот, только укрепился в своей правоте. Но после всего, что я пережил, чувствую только усталость: и моральную, и физическую.

Понравился материал? Помоги сайту!