Сны омбудсмена

На прошлой неделе уполномоченный при президенте РФ по правам ребенка Павел Астахов объявил, что международное усыновление русских детей будет практически прекращено. В списке стран, которые еще могут это делать, остались две.

Я иногда думаю о том, как тяжело, должно быть, жить тому, кого все ненавидят. Кто, открыв интернет, не может найти про себя ни единого доброго слова, кроме собственных пресс-релизов. К кому обращаются в случае крайней необходимости, зажав нос. От безысходности. Не особо надеясь на помощь.

Когда я представляю себе частную жизнь такого человека, мне становится страшно. Ладно на работе: приказ, зарплата, мысли о безоблачном будущем собственных детей. Но дома-то как?

Вот после этой, недавней, или тех, прошлых, своих пресс-конференций приходит Астахов Павел домой. Снимает ботинки, ест-пьет, смотрит в телевизор. Потом — долгим взглядом в окно. Потом чистит зубы и ложится в кровать. Опускает голову на подушку. Проваливается в сон.

Я иногда пытаюсь представить себе эти сны: вот, скажем, стоит Астахов Павел один на площади. В черной полупрозрачной футболке с сеточкой, в которой он так любил раздавать интервью телевизионщикам в начале своей карьеры. Оглядывается, подбоченясь, надевает на лицо одну из лучших и жизнерадостных улыбок. Смотрит по сторонам. Ждет телекамер. Но вместо журналистов со всех сторон вдруг на него надвигаются люди на колясках и ползком. Они подходят все ближе. И кое-кого он уже может узнать, хотя это трудно. Сжимающие вокруг него кольцо уже никакие не дети: ведь неусыновленные инвалиды после специального детдома вначале попадают в дом престарелых и только потом — в рай. И Астахов Павел, конечно, об этом знает. И вот он чувствует запах — тот самый запах дома казенного милосердия для самых несчастных и беспомощных. (Поверьте, человек, однажды вдохнувший этот запах, не забудет его до гроба.) Идут на Астахова люди с ДЦП и синдромом Дауна, с буллезным эпидермолизом или умственной отсталостью, с аутизмом, болезнью Хантера, синдромом Дюшена, несовершенным остеогенезом или еще бог знает какой болезнью… В конце концов он кричит. И просыпается. За окном — обыкновенное рабочее утро. Он еще отходит от кошмара. Но ему больше не страшно. Ведь впереди обыкновенный рабочий день, и все снова в его руках.

Умывшись и побрившись, он, конечно, идет на работу. Может и не пойти, а поехать в аэропорт и полететь в тот самый красивый дом на берегу моря, про который так много и воодушевленно писали в глянцевых журналах и так недоуменно — в блогах. Честно говоря, мне плевать. Ну, есть у него дом — и есть. В конце концов, ради чего-то же он согласился на эту работу.

И вот он туда приходит: Старая площадь, проходная, лифт, в котором пахнет столовой. Обитый светлым деревом, как сауна, коридор. Испуганная секретарша. Детские рисунки и поделки в специально отведенном «красном уголке»: «Дорогому Павлу Алексеевичу». Множественные «спасибо» от детских учреждений. При взгляде на них не верится, что именно Астахов Павел Алексеевич уверял, ослепительно улыбаясь: ребята из Реутовского детского дома довольны тем, что их дом расформирован за их спиной, а им дали два часа на сборы и переезд на новое место жительства. И сбежали они… Ну просто вот сбежали — и все, так бывает. И именно он, Астахов Павел Алексеевич, в апреле 2010 года, держа за руку возвращенного из Америки сироту Артема Савельева, опять же обаятельно улыбаясь, сказал телекамерам: «Это мой Артемка. И я его теперь никому не отдам». А спустя четыре дня добавил: до конца недели Артема усыновит семья российских дипломатов, и еще две российские семьи претендуют на его усыновление…

Ладно на работе: приказ, зарплата. Но дома-то как?

Мне неловко все это вспоминать. Но вспоминается как-то само собой, пока я топчусь в предбаннике астаховского кабинета осенью 2012-го. Потому что Артем Савельев так и не был никем усыновлен, а жил в детдоме семейного типа, детской деревне SOS в подмосковном Томилине… Наконец нас просят на интервью к детскому омбудсмену. Уполномоченному по правам ребенка Павлу Алексеевичу Астахову.

Большущий, но пустой кабинет. Вид из окна — на Старую площадь. На стене — красивая фотография веселого мальчика на крепких мужских руках. «А это чей?» С гордостью: «Конечно, мой». Никем не читанные детективные романы собственного авторства на книжной полке: «Хочешь, подарю?» Он как-то сразу переходит на «ты». И это сбивает с толку. И я, и многие мои друзья-коллеги прекрасно помнят: лет десять мы все считали, что Павел Алексеевич — в общем-то неплохой человек. Кому-то когда-то даже помогал. Рассказывал, как устает на работе. И видно было, что уставал. Ему всегда можно было дозвониться. Он охотно давал интервью. И до сих пор охотно дает.

...Мы начинаем интервью. Павел Астахов клянется, что государство уже придумало закон, по которому за свой, государственный, счет обеспечит надлежащим лечением («а если таких возможностей нет у нас, в России, то — за границей») всех детей, которые невольно подпадут под действие еще на этот момент не принятого «людоедского» закона. Я переспрашиваю: «Вы понимаете, что это может быть невероятно дорогое лечение?» — «У нас богатая страна». Он говорит о том, что все дети, уже познакомившиеся с родителями, не пострадают от будущего закона и смогут уехать к своим усыновителям. Еще он говорит, что «никто не запрещал и не запрещает иностранное усыновление»: «Мы говорим об ограничении и введении процедуры, дающей возможность выбирать тех самых родителей, лучших из лучших, которые придут и возьмут этого ребенка». Камера записывает. Павел Алексеевич рассказывает о том, как теперь будут стимулировать российское усыновление, говорит, что правительство уже приняло закон об упрощении процедуры усыновления в России (потом секретарь попросит извинить Павла Алексеевича и «подмонтировать» этот момент, а закон, причем далеко не в том виде, о котором на камеру рассказывал Павел Алексеевич, примут только в феврале 2013-го)… На двадцатой минуте интервью Астахов скажет: «Что касается иностранцев, они сегодня берут почти в три раза меньше детей с инвалидностью, детей с ограниченными возможностями, чем русские, российские родители-усыновители. Это факт». А потом еще несколько раз повторит удивительную собственную статистику по усыновлениям, насилию и убийствам усыновленных детей в США, сильно отличающуюся даже от той, которую дает Департамент госполитики в сфере защиты прав детей. Мне станет неловко. И я проглочу вопрос про Настю Джаллул, маленькую российскую девочку, незаконно вывезенную в Сирию и брошенную там на произвол судьбы отцом-сирийцем, одну и в эпицентре боевых действий. Ту самую девочку, которую Астахов во всеуслышание обещал спасти, делал с улыбками заявления о том, что готов отправиться в спасательную экспедицию в зону военного конфликта. Но, естественно, никуда не отправился.

Обитый светлым деревом, как сауна, коридор. Испуганная секретарша.

Я проглочу этот вопрос из идиотского своего нежелания слушать эту прекрасно поставленную речь, кипеть внутри от возмущения и не уметь ничего со всем этим поделать. Ну что я сделаю? Вскочу вдруг на интервью и скажу: «Вы же по правам ребенка, Павел Алексеевич! Да сделайте же что-нибудь для бесправных детей в этой стране»? Я потом, конечно, буду ругать себя, что промолчала. Буду, как все, скрипеть зубами, придумывать сто миллионов странных способов помочь тем детям, которые, вопреки заявлениям Астахова, так и остались в своих детдомах, хоть и познакомились с потенциальными иностранными усыновителями. Буду искать хотя бы один из миллиона способов найти и вернуть в Россию Настю. И буду, конечно, думать о том, какие сны снятся Николасу, мальчику с «болезнью бабочки», то есть практически без кожи, который живет с постоянной болью, а мог бы теперь, как другой мальчик, Антоша, его предшественник, жить в стране, где есть протоколы лечения его недуга, иметь братьев и сестер, достойный уход, маму и папу, но не имеет. Или что снится Виталику, пацану с синдромом Дауна, которому много недель подряд показывали на ночь альбом его американских папы и мамы и он говорил с ними во сне. А потом альбом забрали и спрятали, потому что ни единой возможности соединиться с этими папой и мамой у Виталика больше не осталось.

И буду, конечно, думать о том, что уполномоченный по правам ребенка Павел Алексеевич Астахов сказал на своей пресс-конференции 18 сентября. А именно: «Для того чтобы международное усыновление продолжалось, с государством, с которым оно велось, — у нас порядка 20 таких государств — требуется наличие договора. Он у нас сегодня есть с Италией и Францией. То есть всего две страны. Фактически международное усыновление в судах РФ практически будет прекращено». А потом придет домой, ляжет спать и увидит во сне всех тех детей и родителей, которых он опять лишил шанса, у которых он опять отобрал надежду. И буду еще надеяться, конечно, что в этом сне он попытается увернуться от прямого взгляда этих детских и взрослых глаз, попытается сказать что-то о том, что это не он или что его неправильно поняли.

Но на самом деле, я думаю, все это не так. Он обыкновенно вернется домой. Поест, посмотрит новости с собой в телевизоре, потом — долгим взглядом в окно. И ляжет спать. И проспит спокойно и счастливо, без сновидений. Потом дождется выходных. И проведет их в радости и уюте с семьей, дома. На заграничном море или в российской столице — не так уж и важно. А страшные сны снятся кому-то другому.

Понравился материал? Помоги сайту!