«Мама сказала: “Губи как можно больше”»

COLTA.RU уже публиковала разные точки зрения на войну на Украине — тех, кто в ней оказался прямо задействован с обеих сторон конфликта. Редакция предоставляла слово переговорщику по пленным с украинской стороны, ополченцу ДНР, родственникам погибших солдат Российской армии, бойцам украинской Национальной гвардии и беженцам с Украины в Россию. Известно, что на стороне ДНР в военных действиях принимали участие и иностранные добровольцы. Монолог одного из них, француза с русскими корнями, объясняет его мотивации.

Мишель Т., 35 лет

Я француз и родился во Франции, но себя считаю русским. Мои родители — русские с Западной Украины, они меня так воспитали. Я вырос в Париже. В Париже окончил Институт восточных языков — учил русский. После института работал фотографом в организации, которая разыскивала братские могилы на оккупированных немцами территориях Советского Союза — ездили в основном по территории Украины и Белоруссии. Работа мне не очень нравилась. Братские могилы — не самая приятная вещь, но кому-то надо было этим заниматься. Это было в 2009—2011 годах. Потом я пошел работать техником в компанию, которая занималась организацией в Париже модных дефиле и fashion-показов. Мы монтировали сцены на разных интересных площадках — в музеях, клубах и ресторанах. Это была хорошая работа.

В России мне нравится больше, чем в Париже. В России ко мне не подойдет мужчина, не возьмет меня за руку и не скажет: «Вы интересуетесь мужчинами?» Во Франции СМИ лгут постоянно, а люди думают, что у них есть свобода слова. Я не могу сказать спокойно в ресторане, что я голосовал бы за Путина, — это будет считаться провокацией. Во Франции только некоторые имеют право говорить все, что они думают. Как может называться свободной страна, где люди боятся высказать свое мнение, потому что это может кого-то обидеть?

За прошлый год во французских масс-медиа 36 раз появилось сообщение, что Россия напала на Украину. Во Франции пишут, что только Россия во всем виновата. Я никогда так не считал. Я знаю, что такое русский менталитет — в России никто не согласен с тем, что происходит в Донецке и Луганске. Когда ополчение взяло Славянск, во Франции показывали, как город горит, и голос за кадром объяснял, что ополченцы взяли Славянск и теперь его обстреливают. Как это возможно — они боролись за город, взяли его и потом сами стали стрелять по своим детям и женам? Те, кто так откровенно лжет людям, держат нас за идиотов. Переубеждать французов, что Россия тут ни при чем, — это мертвому припарки. Люди, которые каждый день смотрят телевизор, верят всему, что там повторяют. Я и сам, когда смотрю украинские новости, через 15 минут начинаю думать, какие русские все-таки гады. Мои французские друзья, которые не смотрят телевизор, не так уверены в своей антироссийской позиции — они интересуются тем, что я думаю.

В России мне нравится больше, чем в Париже. В России ко мне не подойдет мужчина, не возьмет меня за руку и не скажет: «Вы интересуетесь мужчинами?»

Война на Украине меня очень угнетала. Сначала я думал, что там все быстро решится — за несколько дней, как в Крыму. Когда увидел, что ничего не решается, — понял, что надо ехать. Я как-то встретился со своим другом, и он мне стал говорить, что лучше не думать о том, что происходит на Украине, — в этом конфликте виноваты все. А что это значит, что виноваты все? Когда бомбят школу — в этом виноваты дети, учащиеся в ней? Так просто легче думать — что все виноваты и всё как надо. Я понял, что не могу быть больше среди людей, которые либо разделяют эту позицию, либо им все равно. Во Франции, как и в России, становится все больше индивидуалистов, делающих только то, что они хотят, и не задающих себе вопроса — а что можно сделать для всех? Я сам так жил. Мне стало противно смотреть на себя и на других. Я не хочу воевать, я не хочу стрелять в людей — я хочу жить спокойно. Но я не могу жить спокойно, когда с налогов, которые я плачу во Франции, украинскому правительству помогают уничтожать собственный народ. Я понял, что так жить больше не хочу.

Некоторые друзья меня пытались отговорить. Говорили, что Путин манипулирует мной. Я, конечно, поговорил с родителями. Мама сказала: «Езжай. Губи как можно больше». Отец промолчал, он молчаливый, но если бы он был не согласен, то сказал бы. Они сами меня так воспитали. Мне мама с детства говорила: «Можешь помочь — помогай». Ради этого я готов взять оружие, готов пойти на смерть, готов забрать у кого-то жизнь.

В ноябре прошлого года я поехал в Донецк. Я бы и раньше туда поехал, но меня останавливало, что у меня нет военной подготовки. Но я много спортом занимался — каждый день плавал, два-три часа ходил пешком. С оружием я был знаком, но не с автоматом Калашникова. А вообще я никогда не думал, что окажусь на войне.

Я не слышал, чтобы у ДНР были самолеты, но у ДНР есть танки. Почти все водители танков — алкоголики.

Я купил билет на самолет Париж — Москва. Из Москвы отправился в Ростов на поезде. Из Ростова — на автобусе в Донецк. На границе меня русские спросили, куда я еду. Сказал правду, что еду в Донецк к двоюродному брату, у которого скоро будет ребенок, — везу лекарства, деньги и одежду. Я провел три дня у брата. Брата я увидел первый раз в жизни. Война заставила меня познакомиться с родственниками. Думал, что брат мне поможет вступить в ополчение. Не хотел попасть к каким-нибудь бандитам — там ведь непонятно, кто кому подчиняется. У брата были связи, но он отказался мне помочь. Сказал: «Я не хочу отправлять тебя на смерть».

Я созвонился с ополчением по телефону, который нашел в интернете. Сказал, что хочу приехать к ним добровольцем. Мне ответили: «Приезжай». 21 ноября я был у линии фронта. Когда я приехал, со мной поговорили представители ополчения. Был нормальный разговор, спокойный. Меня спросили, какие у меня мотивации. Я сказал: «Я приехал закончить работу дедушек». У меня все бабушки и дедушки воевали в Красной армии против фашистов. Я дал контакты своих украинских родственников. Сказал, что приехал их защищать. Я думаю, что они даже не стали проверять.

Потом мне дали оружие, РПГ и гранаты и дали задание — держать блокпост на линии фронта. А я с этим вообще не был знаком. Тренировок и инструктажа у нас не было. Я учился у братьев по оружию, у которых был военный опыт. Они показывали, что делать, — я запоминал.

Солдаты ДНР — это в основном местные жители. Много русских, осетин и чеченцев. Встречаются и иностранцы — сербы, были люди из Бразилии, Франции, Испании. Люди разные — и 50-летние мужчины, и 12-летний ребенок, который был со своим отцом. Он не держал в руках оружие, но помогал на кухне. Они из местных — у них все в семье воюют: и брат его, и сестра.

Через несколько дней после прибытия я сразу попал в боевую ситуацию. Война происходит так: нас начинают обстреливать — их артиллерия или авиация — мы ее даже не видим. Когда обстреливают, надо прятаться. Мы прячемся, когда обстрел стихает, мы начинаем стрелять в ответ. Потом они отвечают, потом мы. Так и воюем.

Солдату армии ДНР положена зарплата. Но за три месяца, что я там пробыл, ее ни разу не платили.

Когда начинается обстрел, ты понимаешь что находишься на волосок от смерти. Вот рядом с тобой, в двух метрах, стоит человек, а через минуту он уже лежит. У него головы нет. И так было не один раз. Это страшно. Как только заканчивается обстрел, раненых надо скорее нести в машину и ехать в больницу.

Лицом к лицу с врагом мы мало сталкивались. Ты либо находишься под артобстрелом, либо под авиаобстрелом. Бывало, что по нам стреляли ночью. У них есть приборы ночного видения, и поэтому они могут к нам подкрасться незаметно, а у нас их нет. Я не знаю, убил ли я кого-нибудь. Мы стреляли даже не по людям, а ночью по фонарикам. С расстояния 250 метров. А разрешения пойти проверять место обстрела у нас не было.

Я не слышал, чтобы у ДНР были самолеты, но у ДНР есть танки. Я их видел. В фильмах про афганскую войну показывают более современные танки. Почти все водители танков — алкоголики. Говорят, что Россия поставляет армии ДНР новейшее вооружение. Не знаю, я за три месяца ничего новее автомата Калашникова 1970-х годов не видел.

Из-за обстрелов и бомбежек ополченцы спят в подвалах. Есть такие, которые рискуют спать наверху и бегут в подвал, только когда начинается стрельба. Я тоже раньше бегал — потом стал спать в подвале. Хотя бы высыпаешься. На войне расслабиться невозможно: мы всегда были либо на линии фронта, либо на удалении в два километра от нее, а дальность миномета — четыре километра. Всегда должен иметь в виду, что находишься в очень опасном месте.

Твой главный враг на войне — усталость и невнимательность. Чтобы не засыпать, я употреблял кофеин. Сделаешь себе кофе — куришь сигарету, пьешь кофе, смотришь вокруг — думаешь, как красиво (я люблю природу), и забываешь, где находишься. А это самое опасное — забыть, что ты на войне. Например, я люблю душ. Дома мог стоять под водой по 15 минут, а на войне надо все делать быстро: раз — и помылся за две минуты. А вдруг начнется артобстрел, и тогда в ванной найдут мой голый труп. Я этого не хочу.

Когда противник меня бьет — мне больно, а я его бью — он смеется. Я еще сильнее бью, а ему еще смешнее.

Солдату армии ДНР положена зарплата. Но за три месяца, что я там пробыл, ее ни разу не платили. Из продуктов нам приходили консервы и картошка. Мы делили ее с местными жителями, потому что там очень тяжело было жить людям — особенно на линии фронта. Я вообще не понимаю, как они там живут. На территории Донецка не работает ни одна международная гуманитарная организация. Там нет Красного Креста, там вообще ничего нет. Не хватает всего — продуктов питания, лекарств, в больницах нет элементарных вещей — антисептиков, шприцев и т.д. Гуманитарную помощь жителям ДНР поставляет только Россия. Но до линии фронта эта помощь не доходит, а там она нужнее всего.

За три месяца, что я был в Донецкой области, у меня не было ни полдня отдыха. Сейчас я приехал в Москву отдохнуть. Когда отдохну, поеду назад в Донецк — посещу ребят, которые лежат в больницах, и их родственников. Опять заеду в Москву, а потом, думаю, снова поеду на фронт.

Я не верю в перемирие. Уже сколько их было. СМИ говорят о перемирии, а по нам стреляют. Мы отступили, а по телевизору говорят, что мы наступили. Политикам надо что-то говорить людям. В Минске — перемирие, а в Донбассе?

У украинского народа появилось чувство ненависти к русским. Война закончится, когда исчезнет чувство ненависти к русским. То есть она закончится, когда все умрут. Все, кто ненавидит русских.

Маленьким я каждый год приезжал к дедушке с бабушкой в родной город родителей, там все говорили на русском. Когда я там был три года назад — никто уже не хотел говорить на русском. Я на улице у людей спрашивал, где тут интернет-кафе. А мне в ответ: «Не розумею» — и по ногам плюют.

У меня один дед, дядя Миша, воевал в Сталинграде, потом в Берлине, был в плену и сбежал из лагеря. А погиб в 1996 году на Западной Украине. Праздновал 9 Мая с ветеранами. На него напали бандеровцы и избили до смерти. Он пережил всю войну и умер 9 мая 1996 года. Мой двоюродный брат, с которым дядя Миша — наш общий дед, живет на Украине. Он русский, у него имя и фамилия русские, родители русские, но в Фейсбуке он пишет: «Смерть москалям». Вот как так? Сам русский и ненавидит русских, я считаю, что это болезнь.

Война мне не снится, но меня мучают кошмары. Мне снится драка. Дерусь с какими-то людьми. Когда противник меня бьет — мне больно, а я его бью — он смеется. Я еще сильнее бью, а ему еще смешнее. Я его бью-бью-бью, хочу убить своими кулаками. А он смеется, как будто я его щекочу. Ужас.

Понравился материал? Помоги сайту!