Гарри Бардин. «Искусство и власть»

Благодаря любезности РИА Новости, Катерины Гордеевой и Александра Уржанова, кураторов проекта «Открытая лекция», мы предлагаем нашим читателям лекцию «Искусство и власть», прочитанную режиссером «Летучего корабля» и «Выкрутасов» Гарри Бардиным в московском пресс-центре РИА Новости, и последовавшую за ней беседу со слушателями. Публикуется в сокращенном виде. Видеозапись лекции можно посмотреть здесь.

Гарри Бардин: Когда я заявил тему этой лекции, я сам испугался, потому что она настолько всеобъемлющая... и я даже не могу назвать ее «лекцией». Лекция, на мой вкус, — это что-то менторское. Я буду размышлять вместе с вами о том, какие отношения были между представителями искусства и власти, какие есть и какие, не дай Бог, будут.

Вот о чем мечтает художник? Какова идеальная для него форма отношений с миром? Идеальная — наверное, как у Чайковского и фон Мекк, которая за все платит и ничего не требует взамен — ни жениться на ней, ничего. Это идеально. Но фон Мекк — одна, и Чайковский — один. Повторить эту ситуацию невозможно.

Другая комфортная модель — это просвещенная монархия, которая готова финансировать проект художника, композитора, будь то Бах или Веласкес. Монархия платит деньги, художник — творит. Но для этого власть должна быть настолько просвещена, чтобы понимать, что Веласкес — это не Шилов и не Глазунов. Хорошо, когда власть любит Баха и Веласкеса. Но — я вынужден называть примеры, иначе буду бестолков — если бы наша власть любила «Виртуозов Москвы», а не «Любэ», может быть, я бы даже полюбил ее. Не исключаю такой возможности.

Власть всегда хотела видеть себя в отражении искусства белой и пушистой. Ну и тогда, когда этого не происходило, она корежила художника, который «не так» воспроизводил действительность. Например, у Александра Сергеевича Пушкина личным цензором был сам Николай I, просвещенный монарх (он был достаточно образован), но при этом пропустить «Медного всадника» он не мог. Пушкин при жизни поэмы не увидел — она ходила в самиздате и только после смерти Александра Сергеевича была опубликована. Вот что такое цензор Николай I — это замечание для тех, кто надумал, что лучшим цензором в стране мог бы быть Путин.

Когда Ленин придумал НЭП, он решил так: избавиться от большинства артистов Большого театра и балета, переведя театр на самоокупаемость. На эти грабли наступили и после перестройки, когда сказали, что рынок все расставит по местам. Помните? Ну, рынок может расставить по местам жостовские подносы и матрешек, но это к культуре не имеет никакого отношения. Так вот Ленин, значит, повелел сократить артистов. Луначарский на это, слава богу, не пошел. Но Ленин ушел, и Сталин придумал очень хорошую систему, нужно отдать ему должное. Он понял, что искусство может и должно работать на власть. Но тогда деятелей искусства надо прикармливать различными способами. Так и были придуманы звания, ордена, пайки, персональные дачи. А человек слаб, и, естественно, артисты Московского художественного театра тоже слабы. Если помните старые кинофильмы, в титрах там было иногда написано «орденоносец», да? Это было важно и значительно. Человек поднимался в собственных глазах, когда чувствовал себя обласканным властью.

Говорят, бесплатный сыр бывает только в мышеловке, и за каждый его кусок надо платить. И они платили. Платили верноподданническим искусством. Еще говорят, шаг в сторону — расстрел. Для Мейерхольда — расстрел. Когда режиссер не про то ставил спектакль или не о том снимал кино, наказание было неотвратимым.

Когда было взращено поколение людей, которые работали на идеологию и на линию партии, то Сталин и иже с ним уже отпустили вожжи, и иногда верноподданные деятели искусств в своих союзах сами громили своих коллег. Особенно этим отличался Союз писателей, который отдавал на заклание своих лучших сынов и не жалел об этом. Фадеев потом, когда понял, пустил себе пулю в лоб. И Константин Симонов каялся на своем 70-летии за недостойные поступки, которые он совершал. Причем это были одаренные писатели, которые поставили себя на службу власти, перепутав понятия «государство», «страна» и «власть».

Те, которые сегодня у власти, могли на телекартинке августа 1991 года сидеть рядом с Янаевым с его трясущимися руками.

Это происходит и сегодня, когда деятели культуры решают, что любить свою страну — это значит любить власть. Да нет, ребята! Это разные вещи абсолютно. Мой министр Мединский (да-да, я его приватизировал) пишет, что если человек любит свою страну и свой народ и задумал писать его историю, то история эта будет положительная. А если этот человек живет в Германии? Ну вот как ему быть? И как пропустить весь Третий рейх с Гитлером, с печами, с Освенцимом? Как? Гордиться этим? Я не понимаю. Мне больше по нраву Чаадаев, который говорил, что любить страну надо с открытыми глазами. С открытыми, не с закрытыми.

Если в нашей истории были черные страницы, а мы до сих пор — а ведь сколько лет прошло — так и не поняли, что это черные страницы и ими гордиться не надо, то покаяние не свершилось! Мы говорим: «Гитлер, Сталин...» Да у нас Сталин чуть было не стал первым лицом истории. Отчего? Оттого, что мы не работали над нашим сознанием, мы не просветили народ, и по-прежнему жив миф о Сталине как о сильной руке, об удачливом менеджере. Пока мы не покаялись, мы будем наступать на те же грабли. Неужели мы настолько беспамятны, что готовы снова войти в то же болото? Вот уже и Никита Михалков говорит, что ничего постыдного нет в цензуре. Ах, уже и цензуры захотелось? Ну понятно: когда есть идеология и она одна, то отход от идеологии требует цензуры.

В прошлом году я был в Саранске и посетил музей скульптора Степана Эрьзи. Гениальный скульптор. Кто видел, тот поймет. Эта скульптура и философская, и чувственная, и эротическая — самая разная. Такое тонкое чувство формы и стиля. Выставка в Саранске сделает честь самому лучшему европейскому музею. В 1927-м Эрьзя был вынужден эмигрировать в Южную Америку, в Аргентину, а после просил советское правительство о возвращении на родину. И ему наконец дали добро. Он упаковал все свои драгоценные скульптуры в ящики и три года сидел на ящиках, не продавая ничего. Голодал — только для того, чтобы вернуть это своей родине, своей стране. Через три года дали пароход, и пароход пришел в Одессу, но за растаможку просили такие деньги, которых у него не было. Эти деньги дал скульптор Сергей Конёнков, который поступил по-христиански и оплатил таможенный сбор. И вот вернулся великий человек на свою родину. И, казалось бы, здесь должен дальше раскрываться его талант. Он еще был не совсем стар и мог бы еще трудиться. Что такое соцреализм и цензура, наглядно представлено в музее Эрьзи. Вот идут прекрасные скульптуры — одна, вторая, третья, десятая, все сделаны за границей. И последняя — два полированных болвана, Ленин и Сталин. Это все, на что его здесь хватило.

Еще один пример. Я с большим пиететом отношусь к писателю Максиму Горькому. Особенно когда я посмотрел «Мещан» у Товстоногова, я понял: он потрясающий драматург. Он чувствовал социальную несправедливость как никто. Поэтому он сразу после революции ходил и просил пайки для бедных писателей, поэтов, музыкантов, просил о лекарствах, просил о лечении за границей. В конце концов устал и уехал сам на Капри. Его вернули для того, чтобы он открыл в 1934 году съезд писателей. Но что делает Сталин? Как он ломает еще не старого Алексея Максимовича? Он его провез по Беломорканалу. И этот честный, социально справедливый человек пишет статью о перековке на Беломорско-Балтийском канале. Ну вот как не понять, что этот рабский труд — это никак не перековка, а просто издевательство над человеком? Это же как нужно было сломать человека, чтобы он такое написал? И он был сломан. Он был сломан Сталиным.

И это не только с ним происходило. Если вспомнить, и на счету богини поэзии, Анны Андреевны Ахматовой, есть славословие в адрес Сталина, которое она написала после того, как арестовали ее мужа Николая Николаевича Пунина. И Михаил Булгаков написал «Батум» — пьесу о юности Сталина, которая даже вождю показалась слабой. Трудно их осуждать.

Я с годами становлюсь более... компромиссным. Когда-то я очень осуждал людей, которые стремились в партию для карьеры. С годами я стал понимать: вот человек работает в НИИ, а дальше, для карьерного роста, чтобы быть завлабом, ему нужно вступить в эту партию, которую он ненавидит. Но он вступает в нее. Идет на компромисс с совестью. И теперь на кухне он говорит правду, а на собраниях говорит неправду. Ему нужно это для карьерного роста. И слово «карьерист» было всегда такое, ругательное. Но ему нужно просто для того, чтобы реализовать себя как единицу, как научного работника. И в этом смысле я понимаю: да, это было необходимо. Власть диктовала свою систему ценностей, и люди под ее тяжестью сгибались.

Сколько терпеливый русский народ ждал, когда в городе появится канализация, и почему о ней заговорили только в связи с туристической тропой?

Сегодня мы возвращаемся за этот железный занавес, с одной идеологией, в тоталитарный режим. Где-то мой министр Мединский обмолвился, что общеевропейских ценностей не существует — у каждого народа свои ценности, свои моральные стимулы, свои трактовки того, что хорошо, что плохо, и — исключил общеевропейские ценности из российских интересов. Вот такой откат в прошлое. И ведь все это началось не вчера, а при полном нашем попустительстве десять-двенадцать лет назад. Но вышли на Сахарова, слава богу — опомнились, проснулись. А что до этого было? Терпели. Нас лишили права голоса — всё терпели. И пришли к тому, что сейчас будем терпеть изменения Конституции, а значит, и строя. Те, которые сегодня у власти, могли на телекартинке августа 1991 года сидеть рядом с Янаевым с его трясущимися руками. Потому что они добились того, чего не добился ГКЧП. Только тихой сапой.

Власть сейчас любит говорить о том, что она против чернухи в искусстве. Очень часто повторяет слово «позитив». Им нужен «позитив». То есть они хотят себя видеть в кино белыми и пушистыми. Но! Не зря говорит русская пословица: «На зеркало нечего пенять, коли рожа крива». Если у вас такая действительность, то и кино такое. А они называют его «чернухой». Так сделайте вокруг «белуху», и будет вам другое кино. Но — ничего не сделано.

Я в последнее время езжу по городам и весям страны и вижу, как живут люди. Недавно я был в Ельце. Замечательный город. Но вот местные жители говорят: «Слава богу, у нас будет туристическая тропа и наконец сделают канализацию — потому что иностранцы не ходят во двор». Ребята, я вот думаю: а сколько городу Ельцу лет? Сколько терпеливый русский народ ждал, когда в городе появится канализация, и почему о ней заговорили только в связи с туристической тропой?

Наша власть любит говорить о стабильности, при том что в стране то там взорвется, то тут взорвется. А нам говорят: «Не верьте, не верьте, это стабильность». Стабильно рушится, стабильно взрывается, стабильно падает что-то. То, что происходит с национальным вопросом, это уму не поддается, когда мы не выстраиваем наши взаимоотношения ни с Кавказом, ни с другими регионами. И то, что предложила Мизулина… Я называю ее православной ваххабиткой. Как можно в нашей многонациональной и многоконфессиональной стране, где живет 40 миллионов мусульман, сказать: «Ребята в Татарстане, вы — люди второго сорта. И с этим живите дальше». То же самое сказать бурятам, у которых другая вера, то же сказать католикам. Есть разные конфессии у нас в стране. И мы сильны как раз тем, что многонациональны. Мои бабушка и дедушка жили во время войны под Ферганой. Поселок назывался Мархамат, если я не ошибаюсь. И они жили в доме, где хозяева отдали им свою кровать, а сами спали на полу. Они прожили там, пока их папа не забрал в 1944-м. Вот, до 1944 года. И эти бедные люди им отдали лучшее, отдали все свое. Как у меня язык повернется сказать в их сторону «чернозадые» или что-то типа этого? Это невозможно.

Сейчас, когда власть сформулировала свой запрос на позитив на экране, к ней пошел ответ от деятелей искусств. Молодые режиссеры, чем-то ущемленные в Союзе кинематографистов, я думаю, не без подачи Никиты Михалкова решили написать хартию. Хартию о том, каким должно быть кино. Они обязуются снимать кино доброе, светлое, не чернуху. И это такой корпоративный договор, моральный кодекс строителя коммунизма. Мне это удивительно. В моей среде народ слаб. У каждого дети, семьи, ну и хочется жить нормально. Не обязательно яхта, но — чтобы нормально. И тогда идет человек на заказ и делает по заказу то, что делать не надо.

Был случай, когда в один день у меня получилось два выступления. Я был в детской библиотеке, где встречался с детьми, увлеченными мультипликацией. Они мне показывают свои рисунки, демонстрируют, что они делают. Они все были раскрытые в завтрашний день. Я получил такое удовольствие, такой эмоциональный заряд от них. После чего меня повезли в Музей Маяковского. В рамках какого-то фестиваля был мастер-класс с режиссерами и сценаристами профессиональными. Это были люди уже взрослые, 36—37 лет. Боже мой, какое это было потерянное поколение, люди с потухшими глазами. Они задавали мне вопрос: «Как жить дальше?» Потому что они вынашивают какие-то свои идеи, свои планы, у них есть сценарии, пьесы, которые им не дают ставить. И поэтому они вынуждены снимать сериалы, тухлые мыльные оперы. И вот как быть? Где та грань, где компромисс кончается и начинается продажа души? Они понимают, что душа — продукт скоропортящийся. В советское время расхожая была такая фраза, когда говорили: «Вот эти два спектакля я сделаю для них, а уж третий — для души». Но душа скукоживается на первых двух постановках, и дальше, когда нужно делать для души, ничего не остается. И об этом надо всегда помнить. И об этом замечательно сказал Гоголь в «Портрете», в «Петербургских повестях». Я дословно не помню, но смысл такой, что художник — он в белых одеждах. И если на другом пятна не видны, на нем, на его белых одеждах пятна видны. Поэтому художник должен беречь себя и свои белые одежды. И это меня сегодня заботит, потому что власть пытается вот так проплатить художника и ввести его в то, что делать ему не надо, то, о чем страдали вот на этом мастер-классе сравнительно молодые режиссеры и сценаристы. Они не знают, как жить. Они не знают, продаваться им или держаться. Но держаться — это значит держать впроголодь семьи. Кто их осудит, если они пойдут снимать сериалы? Никто не осудит — им надо жить.

Мизулину я называю православной ваххабиткой.

В финале своего выступления я дам немного позитива, как говорит наша власть. Два дня назад я вернулся из Саратова, где представлял свою книгу «И вот наступило потом...». Выступал в библиотеках в рамках фестиваля «Большое чтение». Заместитель губернатора — бывший офицер, но, может быть, потому что у него жена — музейный работник, он с большим пиететом относится к культуре. И как он помогает — нормально, по-человечески, не требуя ничего взамен. Как там развиваются и танцевальные, и музыкальные коллективы. В городе Марксе есть даже детский цирк. Этот цирк гремит — мировые гастроли, полмира уже объехал. Вот это нормально: оказывать помощь и не требовать взамен славословий в адрес власти. В Марксе не требуют. Значит, возможны такие отношения искусства и власти, как Чайковский — фон Мекк?

Катерина Гордеева: Я думаю, что мы можем перейти уже к сессии вопросов, если вы не возражаете. И первый вопрос в продолжение вашего выступления. А вы сами как считаете, в каких отношениях с властью состоите вы, как представитель культуры и искусства?

Г. Бардин: В нехороших. Начиналось так: было Госкино, понимаете? Я начинал, как режиссер, и был для коллектива свой в доску, потому что не вырывался за среднюю планку. Когда я стал вырываться, на меня стали коситься коллеги. Ну а потом, когда мои фильмы стали уходить на международные фестивали и что-то получать, то совсем стало худо мне жить на «Союзмультфильме», и я закрыл дверь киностудии в 1990 году. Ушел и сделал свою киностудию. И вот уже двадцать два года руковожу своей киностудией «Стайер», где делаю свои фильмы.

К. Гордеева: Но при этом фильмы у вас выходят, хотя отношения с властью и с деньгами, которые у этой власти есть, не очень?

Г. Бардин: Как вам сказать? Власть финансировала мои фильмы иногда на 66%, иногда на 100%. Последнее — это было 66%, а я как продюсер должен был добрать 34%. Где — никто не говорил. Ну, я ходил... Хождение не за три моря, но это приблизительно то же самое. Когда ходишь по банкам, по олигархам. Это я не скажу, что унизительно – я не для себя просил, для дела. Но отказ всегда неприятен, что и говорить. Неприятен.

Не могу не поделиться. Не буду называть этот банк. Я когда делал «Гадкого утенка», то давал интервью, где просил у владельцев заводов, газет, пароходов помощи в осуществлении этого проекта. Мне миллион долларов дало государство, а я должен был еще 600 тысяч собрать. Это было сложно. Хотя это не много. И чтобы вы сейчас не делали внутри себя «Ах! Ах!», скажу, что «Шрэк» стоил 97 миллионов долларов, не считая того, что было потрачено на рекламу. А мы по скромности сняли фильм полнометражный за миллион шестьсот.

К. Гордеева: Можете сказать, сколько стоил каждый житель птичьего двора - каждая курицу, каждый похожий на Михалкова гусь?

Г. Бардин: Больше 400 персонажей, которые надо было сделать. И производство каждого дорогое! Надо подклеить каждое перышко, да еще и на фольгу, потому что должно держать движение. Это сумасшедший труд, и таких кукол 400 штук. А потом их двигать покадрово. Так вот я давал интервью, и вдруг мне звонок, как манна небесная. «Вам звонят из банка такого-то (какой — не скажу). Наш хозяин хочет с вами поговорить. Он летел в самолете «Аэрофлота» и прочитал интервью с вами в журнале «Аэрофлот». А там три страницы с моими фотографиями, где я говорю, какой проект и что это такое. «Вы могли бы встретиться?» Я говорю: «Да».

— Когда?
— Завтра.
— А во сколько?
— В одиннадцать.
— Не рано?
— Нет, не рано.

И я иду туда, благо недалеко от дома. Иду, беру эскизы Кирилла Чёлушкина, замечательного художника, на А4 сканировано. Беру диск CD, где музыка Чайковского. И вот я иду туда, беру запись, прихожу. Сидит этот хозяин. Сразу: «Кофе? Чай?» — «Нет». — «Может, коньяк? Виски?» — «Нет». Я говорю: «Проигрыватель CD». Он сделал так, чтобы CD появился, и я поставил музыку — фонограмму всего фильма. И, показывая эскизы Чёлушкина, начинаю рассказывать фильм. Рассказываю фильм и у меня главная задача: я когда дохожу до момента, когда он превращается в лебедя, у меня каждый раз перехватывает горло и я начинаю лить слезы. Я думаю: «Вот только перед этим хозяином бы не расплакаться». Я держусь, держусь до последнего и вот уже «та, тататататитата, тата, татитата». Я договорил до конца. Всё. «Ну как?» — спрашиваю. Он говорит: «Здорово!» И дальше я жду его предложения. А он говорит: «Вообще-то я хотел с Вами сфотографироваться!» Вы смеетесь? Ох, а мне тогда было не до смеха. Я аккуратно сложил все свои цацки-пецки в портфель и вышел. И только мое хорошее воспитание не позволило мне грохнуть этой дубовой дверью так, чтобы окна посыпались. Я прикрыл дверь, ушел и все. Но я его помню. Я его помню.

Слушатель: Он, наверное, вас тоже помнит.

Г. Бардин: Фотографию мы не сделали.

Слушатель: Я неделю хожу на фестиваль авангардной музыки, и никогда не вижу там полного зала — зал то на четверть пустой, то на половину. Как вы думаете, почему у людей сейчас не хватает интереса к современной культуре?

Г. Бардин: Вы знаете, я бы не стал уж так клясть народ и не торопился бы называть его «быдлом».

Слушатель: Я этого не говорил.

Г. Бардин: Нет, Вы не говорили — это я сказал. И я его тоже не называю. Дело в том, что когда говорят о рейтинге на Первом канале проекта «Голос»... Хороший проект, согласитесь, да? И интеллигентно, как ни странно, ведет его Дмитрий Нагиев, да? Он в форме, он не нарушает общей тональности этой передачи. Как интеллигентно ведут себя наши певцы, как они раскрываются замечательно, какая там атмосфера. А какие голоса! На это на все подсел наш зритель – значит, он понимает толк в этом? С другой стороны, качественный продукт, я считаю, канал «Культура». Нужно отдать должное. Канал «Культура» — я если и смотрю, то именно этот канал. Именно этот канал, потому что они выдерживают вот тот уровень, который они задали, ту планку. И там можно послушать и «Сати. Нескучную классику», и замечательные передачи, и исторические, и всяческие.

Я думаю, всему свое время. Достучимся и до авангарда. Я думаю, достучимся.

Слушатель: Я вернусь к Мизулиной.

Г. Бардин: Да. А чего вы — соскучились?

Слушатель: Я считаю, что вы не до конца правильно посмотрели на это, сразу, как говорится, выплеснули и ребенка, и воду. Ее идея — привести страну к одной религии, и наступил бы мир. Не было бы никаких терактов, не было бы ничего. Цель у нее благая, но к ней подойти сразу так, с бухты-барахты нельзя. Почему? Ну, дайте сказать. Дайте сказать, что надо делать. Нужно, чтобы все религии боролись друг с другом, миссионеры ходили друг к другу, была война религиозная. И должна победить лучшая. Христианство — лучшая религия, и надо доказывать это. Потому что самолет христианин изобрел, пароход христианин. И культуру лучшую — христианин.

Г. Бардин: Мизулина сделала свое дело. И вот уже человек проповедует религиозные войны. У нас и так гражданская война в головах идет. Она пока не наяву, слава богу, не кровопролитная. Спасибо Мизулиной.

У меня физиологический вопрос к слушателю: а как сорок миллионов мусульман, то, что обрезано, как пришить обратно? Это ж невозможно. Я не понимаю этого, не понимаю. И кто сказал, что одна религия лучше другой? Да пусть существуют все религии. Я считаю, что есть сакральные темы. Например, патриотизм. О любви к родине не кричат на площадях, о ней говорят тихо как Окуджава. О любви к богу — не становятся под телекамеры со свечкой на всенощную. Нужно тебе постоять — постой где-нибудь там у себя, где ты живешь. Но незримо. Это твои интимные отношения с богом. Кричать о них нельзя. Когда меня спрашивают журналисты: «Вы православный?», я отвечаю: «Какое ваше дело?». Это некорректный вопрос. Некорректный. И тем более неправильно, когда это становится во главу угла... Сейчас Никита Михалков говорит «Человек, который не верит в бога — мне с ним говорить не о чем». Когда-то мы с ним говорили, когда он был не воцерковленный. А я до сих пор не воцерковленный. Но когда-то это нам не мешало. Сейчас мешает.

Если бы Путин боялся откатов, не стал бы делать сочинскую Олимпиаду.

Слушатель: Здравствуйте. Я работаю на студии «Мельница», художник-аниматор. Хотел бы у вас узнать, смотрели ли Вы мультфильмы про богатырей и как вы к ним относитесь?

Г. Бардин: Я не поклонник этого сериала, потому что это кока-кола в бутылках из-под кваса. Хоть к этому и причастен и Костя Бронзит. Потому что сделано по лекалам американской мультипликации, но на нашу русскую, православную тематику. Это не совсем наше. Мы отличались всегда лица не общим выраженьем. Была наша отечественная мультипликация, которая не пыталась... То есть она вначале пыталась подражать американской. Поехал наш директор «Союзмультфильма» (тогда это называлось «Союздетфильм») Смирнов искать ума за границей в Лос-Анджелес и честно (не спер) привез технологии Уолта Диснея в Москву. По этим лекалам делался «Союздетфильм» и наши первые мультфильмы. Тогда мы подражали и не скрывали этого, до тех пор пока не появились свои яркие режиссеры — Полковников, Цехановский, Иван Петрович Иванов-Вано и далее Атаманов, Федор Савельевич Хитрук. Масса потрясающих режиссеров, которые сделали нашу отечественную мультипликацию, уже не похожую, и которая завоевывала верхние ступени пьедестала почета на международных фестивалях своим лица не общим выраженьем.

Сейчас от того, что мы подсели на японскую мультипликацию и американскую, продюсеры решили, что надо по следу успеха американского делать такой же для зрителей – он на это клюет. Режиссеры вынуждены делать то, что им насаждают продюсеры. Я считаю, это неправильно.

Слушатель: Как вы думаете, может быть, это выгодно власти? Эти мультфильмы — они очень популярны. И студия «Мельница» — одна из самых успешных в России. Это как-то может связано быть, что, допустим, Путину тоже нравятся эти мультфильмы?

Г. Бардин: Я не знаю. Это смешной вопрос. Смешной. Но вы знаете, я должен сказать, что когда власть награждает государственной премией «Смешариков», это говорит плохо о вкусе нашей власти. Это плохо, потому что государственными премиями был награжден Юрий Норштейн, Федор Савельевич Хитрук, Хржановский, Ваш покорный слуга. Ну, как бы, я иду в одном ряду со «Смешариками»? Мне это как-то странно. Мне это странно. Но таков вкус у сегодняшней власти.

Слушатель: Вопрос следующий. Может быть, просто художникам не общаться с властью? Вот, вы смогли собрать деньги на свое кино. Потому что вам мы верим, доверяем и люди готовы спонсировать кино, которое они хотят увидеть. Может быть, просто вычеркнуть этих людей  в принципе из нашей жизни?

Г. Бардин: Вы знаете, это идеальная картина. Вы мне нарисовали Город Солнца. Культура без Министра. Замечательно! Да? Но у нас крыша поехала, когда нам назначили сначала Ваню Демидова, «Музобоз», да? У нас просто крыша поехала, да? Но потом пришел, на полном скаку пришел Мединский. Он — это как бы комиссар. Но как вам сказать? Оказаться вообще без руля, без ветрил? Ну хорошо, я скажу о себе — да? Как бы, мое имя чего-то говорит. Но есть молодые – о них надо думать. Если какой-нибудь Иванов, которого никто не знает, обратится за деньгами к людям, ему никто не поможет, потому что его не знают, за ним нет шлейфа картин. Кто ему поможет? На это нужна умная власть, нужна добродетельная власть, которая понимает положение молодых и выделит какие-то суммы для их дебютов. Это необходимо. Но как?

Слушатель: Например, вы можете сказать за какого-то человека. Я знаю, что, например, Кшиштоф Занусси — он патронирует каких-то молодых режиссеров.

Г. Бардин: Я счастлив за Кшиштофа Занусси, он чего-то накопил в своей жизни. Вот здесь сидит моя жена, она скажет, что я ничего не накопил, и она скажет правду. Я ничего не накопил. Да. Вы знаете, мне поневоле вспоминается эпизод из моей школьной жизни. У нас был такой второгодник по фамилии Карпов (я до сих пор помню его). Так как он сидел по 2 года, то он был выше директора. И крупнее его. И кончил плохо, в конце концов, сел, потому что ограбил кабинет директора. Но с ним все боролись-боролись. И я помню, как однажды классная руководительница очень картинно встала, протянула руку и сказала «Карпов, дай дневник», — сказала она. Он, не поднимая головы, сказал «Умрешь с протянутой рукой». Я боюсь, что мне эта судьба гарантирована, понимаете? Умереть с протянутой рукой. Ну, вот, как? Я же не молод, да? Но я снял картину только что. И вот сейчас ее вожу, показываю. И я не хочу идти в Министерство культуры за деньгами. А идея есть следующего фильма. И вот я боюсь, что «умрешь с протянутой рукой» — это имеет ко мне прямое отношение.

Слушатель: Вы думаете, нам будет жалко скинуться вам на очередное кино?

Г. Бардин: Спасибо, мой дорогой. Вы знаете, как получился краудфандинг? Мой молодой друг Андрей Русанов меня встретил и спросил «Как мои дела?» Я ему стал рассказывать, как мои дела, что вот не хватает денег на завершение картины. И он говорит «Краудфандинг» (это я сейчас с такой легкостью говорю это иностранное слово). «С миру по нитке» — так мне проще. Я говорю «А что это?» Он мне сказал. Сказал, что нужно сделать видеообращение. Я сопротивлялся, я считал, что мы должны друг друга любить бескорыстно (вы — меня, я — вас). Он говорит «Нет-нет, мы вступили в другую эпоху». В общем, уговорили. Потом они уговорили (уговаривали недолго) Эльдара Рязанова, который записал видеообращение, что мне надо помочь. Виктора Шендеровича, Алексея Кортнева, квартет «И». Они записали, что надо мне помочь. И было интересно, это был почти как тотализатор, так как все прозрачно. В интернете цифирь бежит и я вижу, как собираются деньги. Так интересно! Потрясающе! Но! Там одно было правило. Если они бы собрали меньше половины, деньги вернулись к акционерам обратно, а мне — фиг.

Я говорю: «Что случилось, Сережа?» Он говорит: «Константин Львович остыл».

Мне было интересно, дойдут ли до половины? Дошли. Мне нужно было собрать 2 миллиона 200 тысяч рублей. Дошли до 1,5 миллиона и стоп, все остановилось, сочувствие ко мне кончилось. И тут подошло время мне сдавать картину по срокам, к которым обязало меня Министерство культуры, подписывая со мной договор. И я пошел, как Вам сказать, виноватый пошел просить прощения и просить пролонгации в Министерство культуры к Министру. Написал письмо о том, что по причине того... Я болел в прошлом году, лежал в больнице, ну, были объективные...

К. Гордеева: Справку принесли от врача.

Г. Бардин: Да, да, больничный, все присовокупил, принес. Он меня не принял – принял его зам. И говорит: «А Вы чего тут волнуетесь, Гарри Яковлевич?» Я говорю «Ну как? Я сейчас собираю деньги на краудфандинге, — сказал я. — И я не собираю деньги на штрафные санкции — это как-то не входит в мои планы». Он говорит «Да кто ж с Вас возьмет! Да побойтесь бога. Вы же классик», — сказал он. «Идите и не волнуйтесь». Я пошел и в какой-то момент успокоился. Он мне вдогонку сказал «Только более подробное письмо напишите Министру и приложите туда копии больничного и все». Что я и сделал. И второй раз пришел. Помощница была. Не принял меня Министр, потому что он собирается в отпуск. И я представил себе кейс, зубная щетка, бритвенный набор, в отпуск собирается Министр (ну, святое). Она говорит «Но я о вас доложу». И я говорю «А у меня такой вопрос, а он меня знает?» Она говорит «Да побойтесь бога! Да вас каждый ребенок в России знает». Я говорю «Ребенок знает. А Министр знает меня?» Она говорит «Идите и не волнуйтесь». Я пошел заканчивать картину. Через две недели министр вышел из отпуска. Первый день – звонок мне на студию, и девочка из Министерства культуры зачитывает моему коммерческому директору резюме, которое сделал Министр на моем письме: «На общих основаниях взыскать штрафные санкции». Всё. И меня не штрафные санкции возмутили... Я не считаю себя особенным, что с меня, вроде, нельзя. Нет, нарушил — берите, нормально. Но! Этика! Я ему два раза написал. Я не молодой режиссер и, как бы, не последний человек в культуре. Когда я уже был режиссер, он еще был никто. Он мог взять ручку и написать или на компьютере, отправить мне ответ. два письма остались без ответа. Он мог, страшно подумать, позвонить мог! Нет. И я был возмущен именно этикой отношений, о чем я позвонил своему сыну — режиссеру Павлу Бардину — и я ему рассказал об отношении Министра. Он мне говорит «Пап, а можно я размещу в Facebook?» Я говорю «Да ради бога. Мы же клан». Он разместил в Facebook. И вот не могу не сказать добрые слова в адрес нашего народа. Да, за авангардом он не очень успевает, но подставить плечо всегда готов... Пашка разместил в Facebook. За сутки собрали 600 тысяч рублей, подставили плечо. Вот тут можно поаплодировать. Спасибо. Эти аплодисменты я отношу к этим акционерам, добрым людям, которые вот так отреагировали на нашего Министра.

Я по этому поводу говорю, что власть стремится выстроить вертикаль, сохранить эту вертикаль при помощи искусства. А мы должны строить горизонталь. И краудфандинг — это замечательная горизонталь, когда мы протягиваем друг другу руки. «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке», — я поневоле сегодня цитирую Окуджаву. Вот это горизонталь, которую мы должны выстраивать. Какие еще вопросы?

Слушатель: Гарри Яковлевич, здравствуйте. Спасибо Вам большое. У меня вопрос. А Вы оптимист? Как Вам кажется, есть шанс в «Спокойной ночи» увидеть, например, вашего «Гадкого утенка» ? Или это не случится уже при нашей жизни и жизни моих детей?

Г. Бардин: Я не знаю. Ну, снимите Добродеева и поставьте «Гадкого утенка». Нет.

К. Гордеева: Человек, который задает вам вопрос, добровольно и собственноручно уволился с федерального канала...

Г. Бардин: Нет, меня показал канал «Культура». И «Чучу» показал, все три «Чучи». Нет, ну, телевидение, Вы же коллеги, я не должен говорить.

К. Гордеева: Мы — бывшие коллеги, мы больше не работаем на телевидении.

Г. Бардин: А что ж я все себя сдерживаю-то, господи! Так. Я когда получал Нику за «Гадкого утенка», то в антракте я увидел Константина Львовича Эрнста. И он, с высоты своего роста, говорит «Я хочу показать ваш фильм на моем канале. Свяжитесь со мной». Меня этика не устроила. Я говорю «Ну, пусть Ваши люди и свяжутся со мной». Он говорит «Хорошо». И со мной связался его помощник. И связался через два месяца, сказал, чтобы я принес диск. Я принес диск. Спросил, сколько я хочу получить за на Первом канале. Я сказал и зажмурил глаза от цифры, которую я озвучил, потому что мне казалось страшно, я обнаглел. А там на Первом канале: «Нормально», — сказал мне помощник. «Нормально». Я говорю: «Не много?» — «Нет, нормально». Я говорю «Ну, замечательно». Я подумал, мне бы хватило тогда денег на проект новый. Проходит время. Потом звонок на студию: «С вами хочет говорить Константин Львович Эрнст». Я говорю «Хорошо». Он говорит «Гарри Яковлевич, я вот подумал, а чего мы покажем только «Гадкого утенка»?» Я говорю: «А что?» — «Давайте сделаем ретроспективу? Предварим, короткое интервью в начале и погоним на всю неделю». Я говорю: «Благая мысль, благая. А в какое время?» Он говорит «Полдвенадцатого». Я говорю: «Дня или вечера?» — «Вечера, в прайм-тайм». Я говорю: «Подождите, полдвенадцатого вечера — это же прайм-тайм для Иосифа Виссарионовича». Он говорит «Нет-нет, это прайм-тайм». Я говорю «Хозяин-барин. Как считаете». И он говорит «Ну хорошо, вы согласны?» — «Согласен» — «Мои люди свяжутся с вами». Еще проходит пару месяцев, звонок его помощника, голос никакой: «Гарри Яковлевич?» Я говорю «Да. Что случилось, Сережа?» Он говорит «Константин Львович остыл». Я говорю «Весь?» Он говорит «Нет, только к Вашему проекту» Ну, слава богу. Это ответ на Ваш вопрос. Извините.

Слушатель: Гарри Яковлевич, два вопроса. Вы сказали, что вы много ездите по стране. И очень интересно Ваше мнение. Саратов — это большое исключение или есть просветы в других регионах?

Г. Бардин: Вы знаете, это большое исключение. Большое исключение, потому что... Я был, недавно был в Оренбурге, в Архангельске, вот сейчас полечу в Сатку (это под Челябинском). Там есть люди, которые пробивают и пытаются пробить эту толщу, лед непонимания. И они пытаются... Энтузиасты. Другое дело, что там народ добрее. Добрее, чем в Москве. Мы стали злыми и агрессивными, мы стали нетерпимыми. А там народ... Они клянут себя, что они провинциалы, и я в таких случаях говорю «Провинциальность — она в головах, она не в географии. Мы можем быть провинциалами и в Нью-Йорке, и в Москве, и тогда самый большой провинциал — это Циолковский». Дело в том, что они тянутся к культуре и очень открыты. В этом смысле замечательные люди. Замечательные люди, у которых не всегда красивая жизнь. Они выживают. Я выступал в Саратове и в Энгельсе в библиотеках, и видел, потрясающие люди. Потрясающие люди. Вот с кого брать пример-то, вот охранители культуры, которые работают за копейки, но не уходят с работы, они не меняют ориентацию, профессию, хотя тысячу раз могли бы это сделать. Красивые, умные женщины, интеллигентные. Но они работают по принципу чеховскому: «Неси свой крест и веруй». Вот они и веруют.

Почему-то можно платить депутатам полмиллиона в месяц, а этим хватает, оказывается, 10 тысяч. Они как птички.

Слушатель: Ну а второй вопрос — совсем уж по заявленной теме . Вам не кажется, что у нас немножко извращенное понимание взаимодействия народа и власти? Потому что вы говорите и вот тут много было таких слов, что вообще художник не должен обращаться к власти. Почему? Народ должен обращаться к власти, потому что эта власть поставлена народом.

Г. Бардин: Если народ доверяет власти.

Слушатель: Да. Тогда и художник должен обращаться к власти, потому что это обязанность власти ему отвечать.

Г. Бардин: Вы знаете, я вам хочу предоставить нехороший пример. Народ обратился к власти на Болотной. И вот они сидят. И, скорее всего, будут сидеть. Я не верю, что их отпустят... Вот, Людмила Михайловна Алексеева — она такой живчик и оптимист, она говорит «Всё очень хорошо сложится. Накануне Олимпиады Президент должен выглядеть белым и пушистым. Обязательно будет амнистия, их отпустят. И отпустят Ходорковского, и отпустят Платона Лебедева». Ну, дай бог. Я не очень в это верю.

Было время, я обращался к власти как художник. Когда захотели вздернуть мне арендную плату. Я обратился к Юрию Михайловичу Лужкову. Мне устроил встречу Сергей Николаевич Красавченко. Дал мне пригласительные билеты в Кремль, где должно было быть вручение государственных премий, и Лужков точно сел рядом со мной. А у меня с собой были все документы. И мы с ним поехали к нему, и он сделал мне царский подарок. И дальше какие бы у него выступления ни были в Минске, в Севастополе, я молчал — я в замазке.

Слушатель: Купили.

Г. Бардин: Потому что я ему благодарен по гроб жизни. Он сделал моей студии символическую арендную плату на 25 лет. За это ему дай бог здоровья.

К. Гордеева: А весь район, в котором располагается студия Гарри Бардина,  обставлен персонажами из фильмов Гарри Бардина.

Г. Бардин: Моя студия находится на Открытом шоссе. Как-то у меня стала протекать крыша — причем, так удивительно протекала: точно по желобу  текла, чтобы упасть мне на голову в моем кабинете. Я позвонил начальнику управы района — он обрадовался случаю познакомиться со мной, приехал и сказал, что все сделает. Я ждал от него решения проблемы по крыше. А он говорит «Мы поставим здесь у вас персонажей из «Летучего корабля». Я говорю «А крыша?  Потом мы и до крыши дошли. Но вначале поставили персонажей, действительно. У меня там Диснейленд просто: «Летучий корабль», «Приключения Хомы», «Гадкий утенок», «Серый волк и Красная шапочка»... Я обставлен так, что просто пал жертвой этих всех персонажей. Я как-то поймал машину, левака, восточного человека и говорю «Мне доехать до студии». Он говорит «Если дорогу знаешь, доедем». Я говорю «Да. Сейчас прямо, дальше налево, теперь направо и до моего мемориала». Он говорит «Мемориала? Что такое?» Я говорю «Там стоят персонажи из моих мультфильмов». Мы подъезжаем: «Вот видишь? Водяной» — «А, Водяной, да, да». Я говорю «Это мой» — «А-а-а, понятно». Я расплачиваюсь с ним, он наклоняется ко мне: «Так что, вы здесь похоронены?»

Слушатель: Гарри Яковлевич, у меня такой вопрос как у психолога и как у родителя. В американских полнометражных мультиках, в каждом я вижу какой-то такой момент воспитательный, чего, кстати, я не увидела в  мультиках «Мельницы» про богатырей — он просто развлекательный. Как вы считаете, отечественный мультипликатор может снимать что-то такое именно для детей, но еще и психологическое? Чтобы растить хорошее поколение, которое будет думать не только о том, как включать холодильник и чтобы тебя не ударило током, а вот о том, как своих детей растить и как общаться?

Г. Бардин: Если брать, сравнивать средний уровень советской мультипликации и сегодняшней российской, советская намного выше. А я ратую, где только возможно, в том числе на круглом столе, который был у Путина, я говорил о создании Академии, где нужно государству вложиться. Вот, я говорил с властью — уж куда больше, да? И говорил о том, что нам необходимо, чтобы была академия, чтобы нам растить молодых, чтобы те, которые еще живы, передали свой опыт, потому что советская мультипликация была замечательная. Я когда смотрю сегодня старые фильмы, я умиляюсь уровню, качеству мультипликации, как это сделано, какой артистизм. Всё это во многом ушло. Это нужно возрождать.

Еще я говорил о том, что необходимо меценатство. Сейчас народное меценатство возникло у нас спонтанно в виде краудфандинга. Но вот уже 20 лет в нашем законодательстве нет закона о меценатстве. Его все мусолят-мусолят,  но нет закона, по которому меценат может быть прославлен, был вознагражден орденами-медалями, чтобы его знали в лицо, а не так, чтобы он под столом потной ручонкой тайно уходил от налогов... Чушь собачья. Так же в цивилизованных странах не поступают. Но Путин у нас бы сказал: «Я боюсь откатов». Если бы боялся откатов, не стал бы делать Сочинскую Олимпиаду, я считаю.

Слушатель: Я желаю вам долгих лет. Тем не менее, в любом случае любой человек рано или поздно задумывается, а ради чего бы он бы с удовольствием закончил бы эту жизнь? То есть что в жизни для вас есть такое, ради чего сегодня или вообще в жизни своей вы бы с удовольствием бы умерли?

Александр Уржанов: Это к вопросу о вашем мемориале, до которого Вас подвозило такси.

Г. Бардин: Я попытаюсь сформулировать. Знаете.... Я сделал фильм «Три мелодии». Там три сюжета — три философских притчи. Третий сюжет по счету называется «Рондо». Я задал себе этот вопрос до вас. Потому что в школе очень легко писалось сочинение «В чем смысл жизни?», а с годами всё труднее становится ответить себе на этот вопрос. Вот я задал себе этот вопрос, я попытался его сформулировать уже в фильме. Не забудьте посмотреть — «Рондо», там я отвечаю на этот вопрос. Спасибо.

Понравился материал? Помоги сайту!