Эбба Витт-Браттстрём: «Мама и бабушка использовали русский как секретный язык»

18 ноября в Москве в Государственном Литературном музее с лекцией о творческом и семейном союзе двух писателей, классиков шведской литературы Харри Мартинсона и Муа Мартинсон выступит Эбба Витт-Браттстрём.

Витт-Браттстрём — известный в Швеции и в мире филолог, она сама работает в литературе, стоит у истоков национального феминистского движения. Более подробно о теме своей лекции Эбба рассказывает в тексте, который вы можете прочитать вот здесь.

Прямо накануне вылета в Москву с Витт-Браттстрём поговорила для Кольты Катя Рунов. Речь шла о давних и даже семейных связях Эббы с Россией и о современном состоянии феминизма.

Приезд Витт-Браттстрём в Москву, как и этот материал, был организован при поддержке Посольства Швеции в России.

— Эбба, что привело вас в Россию?

— Я лечу, чтобы презентовать свою книгу о двух шведских писателях, Харри и Муа Мартинсон. В качестве шведских делегатов они приняли в 1934 году участие в международной конференции писателей, которую возглавил Максим Горький. Это был исторический форум, где, в частности, был провозглашен соцреализм и утвержден идеал писателя как «инженера человеческих душ». Харри Мартинсон позже писал об этом своем путешествии. Этой писательской и супружеской паре и будет посвящена моя лекция.

— Это ваш первый визит в Россию?

— Нет, первый был в 1987 году.

— Столько воды утекло!

— Точно. Тогда я приехала как официальный гость от социал-демократической шведской институции под названием «Объединение для образования рабочих» (ABF). У них в Советском Союзе была братская организация. Раз в два года они обменивались делегатами: от шведской стороны, как правило, выбирали самых плодовитых лекторов, а я читала тогда много лекций, особенно о Муа Мартинсон — я ведь написала о ней диссертацию. Тогда я побывала и в Москве, и в Ленинграде. Незабываемый визит, но и печальный — это были последние годы советской системы. Обстановка была тяжелой, зато я встретила потрясающих людей. А всего в России я бывала около пяти раз.

— Насколько интересно для вас происходящее в России сегодня?

— Для меня — безусловно. Со времени моего последнего визита многое изменилось, а с первого — и подавно. Что я знала России тогда? Конечно, я читала некоторых русских классиков, знала русскую историю и особенно любила русский символизм, литературу Серебряного века: Ахматову и Цветаеву, Пастернака, Гиппиус, Блока… Но реалии тогдашней России мне были почти неизвестны.

Сейчас все иначе. Я стараюсь быть в курсе, потому что мне всегда было очень интересно, что происходит в России. Я много работала с одним финским профессором, а в Финляндии, как вы знаете, два государственных языка: финский и шведский. И в силу близости Финляндии к России, там потрясающие слависты — они и заразили меня этим интересом. Удивительная страна: такая близкая и такая далекая…

— Ваша семейная история помогает вам поддерживать эту связь?

— Да, моя семейная история очень тесно связана с историей России и окружающих ее стран. Я родилась в Швеции, но моя мама переехала сюда из Эстонии в сентябре 1944 года. Одновременно с этим переездом многие из нашей семьи были тогда депортированы; позже их след затерялся в ГУЛАГе.

Мои бабушка и дедушка по материнской линии оба были эстонцами, но встретились они в Одессе, где и родилась моя мама. В 1921-м бабушка с моей двухлетней мамой и тетей, которой было несколько месяцев от роду, бежала в Эстонию, где жила ее семья. Другая моя бабушка была арестована, но через некоторое время ее обменяли на какого-то эстонского большевика.

А потом случился переезд в Швецию, но традиции остались с нами. Когда я была маленькой, моя бабушка заботилась обо всей нашей семье — такой феномен русской babushka. И всегда с теплотой вспоминала людей, которые окружали ее в юности. Называя их всех «русскими», она говорила, что это самый прекрасный народ на земле.

Еще мама и бабушка использовали русский как секретный язык, когда хотели что-то скрыть от нас, детей. Меня это злило, так что в гимназии я записалась на русский и учила его три года. Когда-нибудь я обязательно напишу об этом книгу. Но сначала мне нужно закончить книгу о Мартинсонах, их двойную биографию.

— Вы и сейчас говорите по-русски?

— Я бы хотела ответить: «да, немного». Я понимаю русский, когда смотрю телевизор или кино, но не рискую заговорить.

— А что, по мнению вашей бабушки, делало русских людей «лучшими на земле»?

— Они всегда помогают, теплые, веселые. Мне кажется, всего этого ей не хватало в Швеции. Да я и сама не ощущаю себя вполне шведкой.

Например, мою книгу «Битва за любовь» перевели на польский и русский, а потом поставили в московском театре (в «Школе драматического искусства»), и мне кажется, что я пишу ближе к восточноевропейскому сознанию. Я и сама чувствую себя дома скорее в Восточной Европе или в Финляндии, чем в Скандинавии. Почему? Все эти страны прошли сложный путь, включая геополитическую катастрофу девяностых. Сравните со Швецией, не воевавшей с 1814 года.

— Кто вам особенно близок из русского литературного мира?

— Последняя из прочитанных мною книг принадлежит перу Марии Степановой. И конечно, одно из главных моих литературных впечатлений — книги Светланы Алексеевич.

Бывает и так, что литературные миры пересекаются. Одна из моих книг посвящена Эдит Сёдергран, шведско-финской поэтессе (Ediths jag: Edith Södergran och modernismens födelse; Edith's self: Edith Södergran and the birth of modernism — Ред.). Она родилась и выросла в Санкт-Петербурге, ходила в знаменитую немецкую школу для девочек, а русский был для нее родным. Прожила она недолго, с 1892 по 1923 год: умерла от туберкулеза. Но вся ее жизнь тесно связана с Россией.

Еще одна моя работа посвящена сотворчеству Льва и Софьи Толстых. Вы, наверное, знаете, что Софья написала повесть в ответ на «Крейцерову сонату» («Чья вина?» — Ред.) — интереснейший текст. Я историк литературы, и в силу своей личной истории постоянно обращаюсь к России.

— Вы сказали, что наши страны одновременно близки и далеки. Как вы оцениваете наш культурный обмен сегодня?

— Как недостаточный. Ему многое препятствует. Последние несколько дней я пыталась получить русскую визу и снова об этом вспомнила. Что касается шведской культуры, то она довольно гомогенна, вопреки обширной иммиграции. Я часто наблюдаю здесь отсутствие интереса к соседним культурам, например, к России или Германии (а это крупнейший торговый партнер Швеции) или к соседним скандинавским странам. Швеция нередко выступает с позиции «я знаю, как надо, поучитесь у меня ». Это ограничивает и собственные знания, и обмен.

— Вы — известная в Швеции участница феминистского движения. Как изменился шведский феминизм с 1970-х?

— Очень сильно. Я стала феминисткой в восемнадцать, стояла у истоков движения. С тех пор мы многого добились: бесплатных книг в школах, всеобщего права на дошкольное образование, декретных отпусков… Да, мы достигли многого, но разница в зарплатах, например, осталась на уровне 90-х годов прошлого века. Никакого движения за тридцать лет! Женщины по-прежнему зарабатывают 77% от мужских зарплат и в результате получают пенсии, которые на 30% ниже, чем у мужчин.

Помню, как в 1990 году мы создали первое правительство с равным участием мужчин и женщин. Та же самая ситуация была и в предвыборных списках, и в парламенте. Тут мы были первыми в мире, и тогда у нас было ощущение: ну всё, теперь-то наступит полное равенство: женщины в политике, министры… Но вы знаете, что только на днях у нас, возможно, появится первая женщина на посту премьер-министра — впервые за все это время, представляете? А главное, что участие женщин в политике не оказало прямого влияния на равенство в других областях.

Изменилось и само движение. Углубился разрыв между поколениями. Молодежь отдельно, «ветераны» отдельно. Когда мы в семидесятых годах начинали, все были едины.

— А как отреагировали в Швеции на движение metoo?

— Был очень сильный отклик — несмотря на то, что мы небольшая страна, всего десять миллионов человек. Для многих это стало потрясением — до какой степени у нас укоренено сексуальное насилие. В нашей стране запрещено покупать сексуальные услуги, но, по статистике, 10% мужчин все еще делают это.

— Следите ли вы за развитием феминизма к востоку от Швеции?

— Стараюсь. За эти годы я встретила в России много феминисток, в том числе, и во время своего последнего визита в Петербург. Виделась даже с Pussy Riot. У нас о русском феминизме пишет Анна-Лена Лаурен: я всегда ее читаю. Но информации все равно недостаточно.

— С чего для вас начинается равенство?

— Оно начинается в экономике, с равенства доходов. Если ты можешь обеспечить себя сама, ты способна, например, свернуть деструктивные отношения.

— А какой совет вы дали бы женщинам, делающим первые шаги к общественному равенству?

— В любых обстоятельствах можно и нужно объединяться, начать движение. Если много малых групп объединятся в одну большую и решат, за что им бороться, например, за экономическое равенство или за нулевую толерантность к насилию, за какую-то тему, где им проще достичь консенсуса — это движение становится широким, мощным. И, как я уже сказала, политическое представительство — не главное. Главное — это научиться объединяться и договариваться, искать точки согласия и сосредотачиваться на них, но не на том, что вас разъединяет. Это непросто, и в Швеции тоже. Но это дает нам самую большую силу.

Понравился материал? Помоги сайту!