Кёкен Эргун: «Многие родители тут наверняка говорят своим детям: уезжайте из России»

В музее современного искусства «Гараж» проходит выставка турецкого художника Кёкена Эргуна «Молодые турки». Ранее одноименный фильм, составляющий основу этой выставки, показывался в рамках Pluriversale III в кельнской Академии мирового искусства. Здесь и там контекст, в который кураторы — Екатерина Дёготь в Кельне и Юлия Аксенова в Москве — помещают этот фильм, сильно различается. На мой вопрос, чувствует ли художник эту разницу, он дипломатично ответил, что это разные кураторские подходы, а в итоге все равно главное — то, что из этого вынесет зритель. Понятно, что у «Гаража» всегда была позиция «за все хорошее, против всего плохого», то есть нейтральная по многим вопросам, но в данном случае важно, что музей не оставил старой идеи привезти этот проект в Москву, а ведь это событие было надолго отложено. К тому же продолжающийся дипломатический конфликт между Турцией и Россией уже с несколькими военными инцидентами, казалось бы, делал эту выставку невозможной, учитывая накал антитурецкой истерии в масс-медиа и показательные отмены турецких мероприятий, изгнание турецких фирм и студентов. «Гараж» этой истерии не поддался.

Проект «Молодые турки» рассказывает о международной сети школ, созданных турецким движением «Гюлен». «Гюлен» — организация религиозная и ангажированная определенной политической позицией, и хотя школы, ею созданные, стоят особняком от движения-прародителя, у этой сети часто возникают серьезные проблемы с властями в разных странах (как, впрочем, и в самой Турции). В фильме Эргуна зритель видит Турецкую олимпиаду, куда приезжает огромное множество учащихся из школ «Гюлен» со всего света: они поют популярные турецкие песни, надевают традиционные турецкие костюмы, а турки, пришедшие их послушать, судя по всему, очень довольны происходящим — они подпевают этим детям из Африки или Азии, подходят к ним, спрашивают их о Турции. Видно, что в этот момент начинает работать аффект, называемый «национальной гордостью», который обычно с большой амплитудой скачет от ситуации к ситуации — от дикой ненависти до безграничной любви. Сами школьники немного стесняются. В нескольких дополнительных видео, представленных на выставке, можно узнать, что думают дети из Кении и Индонезии: они хотят в Турцию, пока только учиться. В других видео работники школ описывают, как они ведут учебный процесс или помогают с организацией олимпиады.

Одни действуют военным и дипломатическим путем, другие — через образование и культуру.

Картинка довольно нейтральная. О том, что за всем этим скрывается конфликт, догадываешься постепенно. Один публицист в момент острого столкновения Турции и России написал, что вот они и встретились — те, кто строит «русский мир», и те, кто строит «турецкий мир». «Миров» таких в мире сейчас строится довольно много. И делается это, конечно же, по-разному. Но практически везде это не только государственное занятие. В России из подобных организаций, которые по названию негосударственные, обычно торчат уши какой-нибудь спецслужбы, но в Турции все иначе. Там находящаяся уже несколько лет в оппозиции и обвиняемая правительством Эрдогана чуть ли не в попытке государственного переворота организация в международном контексте работает на те же интересы, что и правительство, так ею ненавидимое. Одни действуют военным и дипломатическим путем, другие — через образование и культуру. Впрочем, если верить Фуко, разница между школой и армией небольшая. В этом смысле размещающаяся в центре экспозиции модель школы, напоминающая юнит в видеоигре-стратегии, и огромная карта-инсталляция, где мигают разноцветными огоньками города, где есть школы «Гюлен», города, куда летают турецкие авиарейсы, и т.д., демонстрируют, как все это работает.

COLTA.RU поговорила с Кёкеном Эргуном о «Молодых турках».

— Я бы хотел прояснить название работы «Молодые турки», которое в оригинале звучит как Young Turks, что по-русски может означать как минимум две вещи: молодежь из Турции и политическое движение младотурок. Что же вы имели в виду?

— У этого названия два или даже три значения. Действительно, было такое политическое движение, представители которого называли себя на французский манер les Jeunes-Turcs. Младотурки появились в последние десятилетия существования Османской империи, они были самой многочисленной партией в османском парламенте. Они были националистами и во многом противостояли империи. Им больше нравилась модель государственного устройства в тогдашней Франции: национальное государство, желательно с одной религией (хотя, по правде говоря, сами младотурки не были религиозны). Поэтому их взгляды привели к тому, что они сконцентрировали все внимание на одном народе. Они стали говорить, что турки избранные, что привело к трагическим последствиям для других этнических и религиозных групп — армян, греков, евреев, арабов. Думал ли я об этом, когда снимал фильм? Конечно. Ведь «Гюлен» — это тоже движение, огромная сеть школ, образование в которых оказывает сильное влияние на людей в других странах, а сама эта сеть постоянно расширяется. И хотя школы эти не являются политическим движением, у «Гюлен» есть свое политическое крыло в самой Турции. Это известный факт. Они называют себя религиозным сообществом, но модернистским, либеральным, крайне дружественным по отношению к капиталистической экономике. Это просто еще одна группа, у которой есть стратегия. Но для меня важнее люди, посещающие их занятия, что они делают и кем они станут, когда закончат учиться в этих турецких школах.

Ясно, что эти школы готовят дорогу экономической экспансии.

— То есть эти ученики из Кении и Индонезии — тоже своего рода «молодые турки»?

— На мой взгляд, да. Вопрос в том, собираются ли эти «молодые турки» ехать в Турцию. Ведь, к примеру, родители ливанских детей, учащихся во французских школах, хотят, чтобы их дети уехали во Францию и жили там, покинули Ливан. Меня интересовало, как это работает. И я спрашивал об этом учеников. А у учителей я интересовался, какова их стратегия, хотят ли они, чтобы эти дети уехали в Турцию и остались там. Они отвечали: нет, наверное, они вернутся и послужат тому народу, к которому принадлежат. Но, с другой стороны, известно, что после окончания колониального периода во французских, голландских, немецких школах по всему миру учителя были своеобразными миссионерами. Поэтому не очень ясно, что именно случится с этими «молодыми турками».

— Идентичность «молодые турки» довольно неоднозначная. В одном из видео вы спрашиваете кенийского мальчика, знает ли он турецких писателей. И он называет только Мевляну, знаменитого суфийского поэта, не турка, писавшего в основном по-персидски, но жившего на территории нынешней Турции, культ которого действительно есть в стране. А в Турцию он хочет поехать учиться, потому что здание университета поражает его размерами.

— Да, но, во-первых, мы говорим о подростках. Они еще не в том возрасте, когда могут четко сформулировать свою жизненную программу. И во-вторых, тут важен еще один момент, который здесь, в России, также имеет место. Многие родители тут наверняка говорят своим детям: уезжайте из России. И образование — просто способ этого добиться. Поэтому родители посылают своих детей в иностранные школы, которые могут более-менее гарантировать им карьеру за рубежом. Во всех этих странах Азии и Африки условия жизни довольно неудовлетворительные, а эти турецкие школы там оказываются еще и одними из лучших по уровню образования. Занятия там проводятся вовсе не по-турецки, а на официальном языке страны: в большинстве случаев это бывшие колонии, а значит, язык этот — один из европейских. Они даже не всегда предлагают курсы турецкого. Для них это прежде всего бизнес, они зарабатывают деньги. Это очень дорогое образование. Но у них, кстати, есть стипендии, и получается, что за них фактически платят родители состоятельных детей.

Название «Молодые турки» также важно, потому что, как вы видите в фильме, между приехавшими в Турцию учениками школ «Гюлен» и турками возникает притяжение. Эти дети хотят быть «молодыми турками», хотя не все из них говорят по-турецки, но и турецкая публика в некотором роде хочет видеть в них своих сограждан, когда те поют песни турецкой эстрады, которые эта аудитория очень любит. Все аплодируют. Им нравятся эти дети, многие из которых поют на их языке и танцуют в знакомых костюмах. И турецкая публика как бы вынуждает этих детей становиться «молодыми турками».

— В этой работе есть очевидный постколониальный подтекст. Является ли эта сеть школ, по вашему мнению, инструментом «мягкой силы»?

— Да, можно и так сказать. Некоторые исследователи пришли к подобному выводу. Сами эти школы никогда непосредственно не занимаются политикой, вся их деятельность сосредоточена исключительно на образовании. У организации, основавшей эту сеть, есть политическое измерение в Турции (они активно боролись с Эрдоганом), но эти два крыла одного сообщества отделены друг от друга. К тому же у этих школ универсальный подход: например, там нет дискриминации представителей других религий. Они просто хотят расти и расширяться. И, видимо, у них к этому примерно такое же отношение, как в той песне, которую ученики этих школ, приехавшие в Турцию, поют в конце фильма. Там примерно такие слова: «Турция — земля любви. Объединимся через турецкий язык, язык любви». Но не то чтобы даже все учителя этих школ с этим согласны.

— По-вашему, эти школы продвигают не только определенную культуру в этих странах, но и в итоге определенные экономические интересы — интересы турецких компаний?

— По всей видимости, так и происходит. Ясно, что эти школы готовят дорогу экономической экспансии. Нечто подобное происходило в колониальные времена: тогда тоже вначале строили церкви и открывали школы. Конечно, сейчас все не настолько прямолинейно, как раньше: «Гюлен» не возводит мечетей, хотя они и могут помочь местным организациям в таком строительстве. Но я спрашивал их об их сегодняшней деятельности в сравнении с тем, что делали колониальные державы. Это оказалось очень чувствительной темой. Некоторые исследователи называют деятельность этой организации неоколониалистской. Естественно, я задал работникам этих школ вопрос об этом, и, конечно же, они ответили: нет, ни в коем случае. На мой взгляд, их деятельность современная по своей сути, но многое они заимствуют из прошлого.

Эта экспансия не идет отдельно через экономику, либо через сети международных коммуникаций, либо через образование. Это всегда сочетание множества факторов. Никогда непонятно до конца, кто чем занимается и что растет — государство, сеть школ, корпорации. Эта деятельность касается самых разных граждан Турции, которые незнакомы друг с другом, но объективно сотрудничают.

Я художник, и у меня есть время подружиться с этими людьми, а журналисты обычно делают не так.

— В Турции эти школы критикуют?

— Да, об этом написано много литературы. У «Гюлен» ведь есть не только школы, они влиятельны в политике, поэтому их активно изучают. Но, с другой стороны, многие прилетают из Турции по делам в какую-нибудь африканскую страну. Куда они зайдут скорее всего? В одну из этих школ, потому что эта сеть хорошо известна. Сами эти турки могут быть совсем не религиозными и с сомнением относиться к движению «Гюлен», но почти всегда после посещения этих школ у них остаются положительные впечатления.

Хочу подчеркнуть: моя задача как художника заключалась в том, чтобы говорить только о школах, чтобы съездить туда, куда не все зрители моего фильма могли бы попасть, и рассказать об этом сообществе, поговорив с людьми. В своей работе я пытался одинаково дистанцироваться от всех вовлеченных в процесс — от движения «Гюлен», турецкого государства, африканских и азиатских стран. Я пытался быть максимально объективным, быть всего лишь наблюдателем, насколько это возможно. Конечно же, до конца это невозможно, но я сделал попытку дать голос всем сторонам, чтобы все они были услышаны зрителями.

— В тексте, написанном к выставке, Айше Чавдар разграничивает ваш подход и журналистику.

— Ей не нравится журналистский подход. Мой метод она считает более приемлемым. Я художник, и у меня есть время подружиться с этими людьми, а журналисты обычно делают не так. Они приходят и спрашивают: какого цвета, сколько лет, как много?.. Потом они уезжают и пишут репортаж. Художник и этнограф (а сам я ближе к антропологии), говорит Айше, может проникнуть глубже в жизни отдельных людей и понять их точнее, чем в случае журналистского расследования.

— А у вас был опыт журналистики? У некоторых турецких художников был, насколько я знаю. Например, у Ышыл Эйрикавук.

— У меня не было такого опыта. У меня даже телевизора нет, а газеты я не читаю со времени протестов на площади Таксим. Я против мейнстримных медиа — и турецких, и зарубежных. Думаю, я могу прекрасно прожить без телевидения и газет. Всю информацию я беру из социальных сетей и некоторых онлайн-изданий.

Понравился материал? Помоги сайту!