«Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков!»

Ранним утром 3 августа 1976 года на стене Петропавловской крепости появилась надпись метров 30—40 в длину: «Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков!» Это был не только важнейший эпизод художественного протеста против закручивания гаек в тогдашнем Ленинграде, но и, по сути, первая акция независимого политического искусства в жестко регламентированном публичном пространстве Советского Союза.

В «Хронике текущих событий» ошиблись с датой, указав, что текст на стене Петропавловки появился 4 августа, в западной прессе о надписи сообщили лишь через несколько месяцев. Все существующие фотографии акции были сделаны сотрудниками КГБ — они сохранились в уголовном деле, которое стало достоянием гласности лишь после распада СССР. И хотя в это летнее утро тысячи ленинградцев увидели следы акции, о посторонних очевидцах, которые упомянули бы акцию в своих мемуарах, неизвестно.

«Мы с моим приятелем, художником Олегом Волковым, ночью пошли к Петропавловской крепости и на Государевом бастионе оставили надпись “Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков!”. Большая была надпись, 42 метра длиной, 1 метр 20 сантиметров высотой, сделали мы ее за 15 минут водоэмульсионной белой краской, валиками», — вспоминает художник Юлий Рыбаков.

«То, что мы рискнули это сделать на Петропавловской крепости, на памятнике, было обусловлено тем, что я уже знал и получил потом подтверждение: буквально на следующий день после того, как мы это сделали, должна была начаться пескоструйная очистка фасада Государева бастиона и всех наружных фасадов. Мы знали, что все будут чистить, а заодно и нашу надпись. Быстро это сделали и благополучно смылись», — рассказывает Рыбаков.

Естественно, в СССР и до того появлялись политические граффити, в частности, авторы текста на стене Петропавловки, Юлий Рыбаков и Олег Волков, стали писать политические лозунги на ленинградских зданиях и трамваях еще весной 1976 года. Но надпись «Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков!» сильно отличалась от всего предыдущего — размером, поэтичностью и точным попаданием в историко-литературный контекст. С выбором места, бывшей тюрьмы, и словами «свобода» и «оковы» надпись можно было интерпретировать как аллюзию на пушкинское стихотворение «Во глубине сибирских руд» (1827). В 1975 году в СССР широко отмечалось 150-летие восстания декабристов. Сама надпись в течение нескольких утренних часов была видна с Дворцового и Троицкого мостов, от Эрмитажа, по всей Дворцовой набережной и, возможно, даже с верхних этажей Большого дома, здания ленинградского КГБ в начале Литейного проспекта.

Органы государственной безопасности сразу же занялись ею. Старший оперуполномоченный Управления КГБ по Ленинградской области капитан Дмитриев в присутствии двух понятых немедленно приступил к осмотру места происшествия, которое оставалось таковым 3 августа с 8:30 до 9:50:

«<...> С одной стороны Петропавловской крепости со стороны Большой Невы на стене Государева бастиона обнаружена надпись: Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков!

Длина надписи 30 м. Высота букв 1 м — 1 м 10 см. Ширина штрихов букв букв (sic!) 10—12 см. Текст исполнен печатными печатными (sic!), белым красящим веществом на высоте 1 м 20 см от основания стены.

В процессе осмотра места происшествия надпись была сфотографирована на фотопленку чувствительности 180 ед. ГОСТа фотоаппаратом “Зенит-Е”, после чего она была закрашена краской серого цвета.

/подписи/» (Уголовное дело № 62 по обвинению Волкова Олега Алексеевича <...> и Рыбакова Юлия Андреевича, том 7, л. 102 об.)

В тексте протокола есть один важный пробел, который свидетельствует об идеологической интерпретации акции сотрудниками КГБ. Они в первую очередь думали не о порче памятника или правилах реставрации; их главная задача в то утро заключалась в моментальной цензуре лозунга любыми средствами, в том числе крышками гробов — чтобы частично скрыть надпись. Как видно на фотографиях из дела, неизвестные мужчины, поставили у букв около 10 крышек гробов, которые, вероятно, были доставлены из гробовой мастерской в самой крепости.

Судя по уголовному делу, частично сохранившемуся в Государственном музее политической истории в Санкт-Петербурге, практически весь следственный отдел ленинградского КГБ после акции у Петропавловки был брошен на поиск ее авторов, которые в это время оставили и менее масштабные политические лозунги в городе.

В сентябре следуют задержания — арестованы художники Олег Волков (1940—2005) и Юлий Рыбаков (1946 г.р.), которые в конечном итоге сознаются в содеянном. В противном случае, как рассказывает Рыбаков, следствие угрожало перевести двух соратниц художников, поэтессу Юлию Вознесенскую и активистку Наталью Лесниченко, из свидетелей в соучастников преступления. Сначала художникам инкриминируют антисоветскую агитацию и пропаганду по ст. 70 УК РСФСР, потом обвинение переквалифицируется в неполитические статьи. Весной 1977 года ранее судимому Волкову дают 7 лет строгого режима, Рыбаков получает 6 лет колонии усиленного режима за злостное хулиганство, кражу государственного имущества, уничтожение и порчу государственного имущества, а также уничтожение и порчу памятников архитектуры и истории. Как раз по этой же статье сорока годами позже судили Петра Павленского за акцию «Угроза» у здания ФСБ на Лубянке. Юлий Рыбаков, кстати, положительно отзывается о политическом искусстве своего земляка.

По поводу надписи на Петропавловке мы обратились за комментариями к Павлу Кошелеву, который, судя по открытым данным, служил в органах государственной безопасности между 1974 и 1993 годами и именно в качестве следователя в деле Волкова—Рыбакова начал свою большую карьеру в культурной политике Ленинграда и Санкт-Петербурга. После перевода из следственного отдела в отдел по борьбе с идеологическими диверсиями Павел Константинович Кошелев (оперативный псевдоним — Павел Николаевич Коршунов) в 1981—1987 годах был одним из главных «кураторов» неформальной культуры в городе, в начале 1990-х стал главой петербургской администрации, а при губернаторе Владимире Яковлеве с 1999-го до по крайней мере 2002 года работал первым заместителем председателя комитета по культуре Санкт-Петербурга. После 20-минутного разговора бывший культурный чиновник-гэбист прислал СМС: «Господин Хёллер! Официально заявляю, что не даю согласия на любые комментарии акции Ю. Рыбакова от моего имени. В случае нарушения моих прав предупреждаю Вас о возможной ответственности по российским и австрийским законам».

Впрочем, необходимости цитировать телефонное интервью нет. Павел Кошелев сам, в статье «Следствие с последствиями», которая вышла в 2012 году в сборнике мемуаров ветеранов следственного отдела местного КГБ, подробно описал свое видение дела и деятельности Рыбакова. «Уж больно приземленными, безыдейными и даже аморальными выглядели эти двое борцов (Волков и Рыбаков. — Х.Х.) с советской властью», — пишет Кошелев. Он и 38 лет спустя после акции у крепости упрекает Рыбакова в том, что советский налогоплательщик, а не художник, заплатил более 10 тысяч рублей за реставрацию Государева бастиона Петропавловской крепости, что по позднесоветским меркам составляло стоимость двух «Жигулей» (напомним, Рыбаков, по его утверждениям, специально подгадал акцию к моменту плановой чистки стены). Но и после освобождения из зоны «вредительские действия» художника, по оценке Кошелева, не закончились. «Он попортил нам (КГБ. — Х.Х.) крови своим маниакальным стремлением ввести в ТЭИИ (Товарищество экспериментального изобразительного искусства. — Х.Х.) “систему противоконтрразведывательной обороны”», — возмущается Кошелев. В свой список гэбист-мемуарист включил и то, что художник, занимавшийся помимо сюрреалистической живописи еще и политикой, ставший впоследствии депутатом Ленсовета и Госдумы I—III созывов, пытался помешать политической карьере Кошелева.

Однако в мемуарах подполковника в отставке почему-то нет фамилии одного человека, который сыграл важную роль в событиях 1976 года. Настоящий разгром неформального искусства Ленинграда — по восприятию Юлия Рыбакова и многих других деятелей андеграунда — начался со смертью 32-летнего Евгения Рухина, одного из лидеров движения, который погиб 24 мая 1976 года при пожаре в своей мастерской.

Рухин считался важным организатором неформальной художественной жизни, поддерживал связь с московским неофициальным кругом, дружил с Владимиром Немухином и Оскаром Рабином, участвовал в разгромленной московскими властями «Бульдозерной выставке» 1974 года и был одной из центральных фигур на разрешенных ленинградских выставках в ДК им. И.И. Газа и ДК «Невский» в 1974 и 1975 годах. Не будучи, как и большинство ленинградских нонконформистов, членом государственных творческих союзов, харизматический художник с длинными черными волосами успешно занимался собственным маркетингом: его коллажи с найденными объектами очень хорошо продавались в дипломатических кругах, сам художник активно общался с дипломатами и иностранцами. Его маленькая, но с видом на Неву квартира на Английской набережной стала чуть ли не местом паломничества иностранных туристов, интересовавшихся не только Эрмитажем, но и современным искусством. По совокупности заслуг «идеологическая контрразведка» местного КГБ, вероятно, считала Рухина одним из главных раздражителей среди неофициальных художников.

Следы пожара 24 мая 1976 года до сих пор видны в бывшей мастерской Рухина на Галерной улице — в этом бывшем каретном сарае сегодня работает художник Олег Назаров. Но причины исторического пожара, в котором погибли Рухин и Людмила Бобляк, выжили муж Бобляк, художник Евгений Есауленко и поэт Илья Левин, не выяснены до конца. Существует много версий, но никакого расследования в СССР не проводилось. Гибелью Рухина занимался лишь нью-йоркский суд, который в 1996 году отклонил иск Ильи Левина из-за клеветы против Джона Макфи, журналa The New Yorker и издательства Farrar, Straus & Giroux. Макфи сначала в журнальной публикации, а потом в книге «Выкуп русского искусства» («The Ransom of Russian Art») среди многочисленных версий написал и о слухе, будто бы Илья Левин по заказу КГБ поджег мастерскую. Нью-йоркский суд не удовлетворил иск Левина. Судя по дальнейшему преследованию Левина органами госбезопасности — он фигурировал в сентябре 1976 года в деле Волкова—Рыбакова как возможный участник, — эта версия кажется нам не очень вероятной.

«Ни для кого не была загадкой причина смерти Рухина. Это репрессия. Это очередная угроза, очередной способ подавления нашей активности. До этого были случаи избиений художников на улицах, таких специальных, целенаправленных избиений, — рассказывает Юлий Рыбаков. — Тогда возникла идея в знак протеста против гибели Жени, против запрета на выставки сделать большую уличную выставку. Все это стихийно обсуждалось около его дома на набережной. Идея, по-моему, принадлежала Александру Арефьеву. А где? Давайте у Петропавловской крепости. Было написано письмо в городское управление культуры: поскольку выставок не разрешаете, мы делаем открытый вернисаж у стен Петропавловской крепости. Товарищи, получив наше письмо, естественно, сообщили в партийные органы, а те сообщили в комитет. В результате половина художников была арестована на дому, а тех, кто все же добрался до крепости, встретили усиленные наряды милиции и дружинники, задержали до вечера в РУВД на Петроградской стороне, чтобы мы больше не собирались у Петропавловки, а потом отпустили».

Но художники намеревались повторить попытку. «Уперлись и решили: мы еще раз делаем выставку под стенами Петропавловской крепости, присоединятся наши поэты и литераторы, — вспоминает Рыбаков. — Тут возникла мысль — может, у Глеба Богомолова, может, у меня, — что выставка будет носить концептуальный характер. Экспонатами выставки станут те, кто будет нам мешать, — живыми, энергичными, активными экспонатами. Так и получилось: художники пришли без картин, сели на травку, поэты стали стихи читать — нас не за что арестовывать. Вдруг появляется отряд милиции, нас окружают и говорят: “Встали и пошли”. — “Почему?” — “Обсуждать не будем: или вы сейчас встаете, или мы вас берем на руки и несем”. Среди нас женщины — понятно, чем это закончится. Тогда мы встаем, руки за голову и так выходим под конвоем — на глазах прохожих».

В отличие от 1974 и 1975 годов, попытки нонконформистов почтить память Рухина выставкой остались запрещенными. «Мне пришла в голову мысль, что все случившееся с Рухиным, с этой историей у Петропавловской крепости нужно каким-то образом ярко артикулировать», — вспоминает Рыбаков. Артикуляция состоялась 3 августа 1976 года.

После арестов Юлия Рыбакова, Олега Волкова и Юлии Вознесенской из-за давления и преследований видные представители ленинградского нонконформизма уезжают из страны: Игорь Синявин и Алек Рапапорт — еще в 1976 году; Александр Арефьев, Евгений Абезгауз, Юрий Галецкий, Юрий Жарких, Валерий Клеверов, Александр Леонов, Сима Островский — в 1977-м; Евгений Есауленко, Игорь Захаров-Росс, Игорь Тюльпанов и Вадим Филимонов — в 1978-м; Анатолий Басин, Евгений Горюнов, Кирилл Лильбок, Александр Окунь и Анатолий Путилин — в 1979-м.

Легальная выставочная деятельность нонконформистов возобновляется лишь в начале 1980-х годов — не без участия органов государственной безопасности, как товарищ Кошелев гордо замечает в своей мемуарной публицистике. «И сегодняшние всемирно известные питерские художники-авангардисты, литераторы, вышедшие из так называемого “Клуба-81”, и особенно звезды российской рок-музыки должны были бы низко поклониться генералу-чекисту Д.П. Носыреву, сумевшему убедить и партийные инстанции, и руководство КГБ в правильности действий своих подчиненных, не видевших враждебных стране проявлений в творчестве литераторов, художников и музыкантов, не имевших выхода к своим читателям, зрителям и поклонникам в условиях повсеместного торжества в СССР метода социалистического реализма», — написал бывший борец с идеологическими диверсиями в 2012 году («Следствие продолжается». — СПб.: 2012, с. 359).

Понравился материал? Помоги сайту!