4 сентября 2017Искусство
202

Запутанные тексты объясняют не менее запутанные замыслы

О книге Гильды Уильямс «Как писать о современном искусстве»

текст: Анна Шевченко
Detailed_pictureКадр из видеозаписи лекции, посвященной феномену art bollocks

На российском книжном рынке изданий о том, как понимать современное искусство, чуть ли не больше, чем его ценителей. Впрочем, книгу Гильды Уильямс отнести к этой категории можно лишь отчасти. «Как писать о современном искусстве» (М.: «Гараж», Ad Marginem, 2017) — руководство по созданию текстов для начинающих арт-критиков, кураторов, журналистов, работников галерей и даже самих художников. Пособие вполне пригодится и смежным специалистам, например, авторам, пишущим об архитектуре или дизайне.

Книга хорошо издана, у нее понятная структура и доходчивый язык — Гильда Уильямс, художественный критик и преподаватель Голдсмитского колледжа, многие годы была ведущим редактором издательства Phaidon Press. Руководство предлагает массу полезной информации по работе с текстами всех мастей — от серьезных академических трудов до газетных заметок и подписей к работам на выставке. Оригинальное издание вышло три года назад, но в плане погружения в реалии арт-мира устареть не успело, хотя и наследует ряд болезней современного искусства.

Писать о современном искусстве — занятие своеобразное. В арт-среде принят особый вид переусложненного текстового сообщения, бездумное использование которого вполне заслуженно осуждается в книге. Это так называемый интернациональный арт-инглиш, или art bollocks, наводняющий тексты об искусстве по всему миру и сбивающий с толку посетителей выставок, — с его непременными «трансверсальностями» и «метанарративами» в применении к самым банальным объектам. Этот жаргон, во многом позаимствованный у постструктуралистов (а теперь и с элементами новой философской терминологии), кое-кем даже рассматривается как особый язык, призванный отделять своих от чужих и свидетельствовать о статусе инсайдера в системе совриска.

© Ad Marginem

Повсеместное распространение арт-инглиша связано не только с плохо переваренным наследием постмодернизма, но и с требованием все время объяснять произведение искусства — считается, что без текстуальной расшифровки ни понять, ни воспринять всерьез его невозможно. «Бывает и так, что само искусство без “обрамляющих” его слов рискует затеряться, не найдя своего места в системе современного искусства. Таким образом, произведение искусства и зритель оказываются без словесной поддержки равно неполноценными», — пишет Уильямс. Неудивительно, что это приводит к ситуации, когда запутанные тексты объясняют не менее запутанные замыслы.

Впрочем, Уильямс обвиняет неумелых создателей текстов, а не особенности современного художественного послания, которое зачастую соединяет в себе скучный концептуализм по форме и нагромождение невнятных интенций по содержанию и не способно захватить ни эмоционально, ни интеллектуально. В книге этот феномен проговаривается так: «Ведь если смысл произведения самоочевиден, то, быть может, оно является всего лишь иллюстрацией, пустым украшением, добротным ремесленным изделием — чем-то, едва ли важным в качестве искусства». Ясный и отчетливый месседж рискует показаться излишне доступным, а то и, не дай бог, развлекающим. Смысловая недоступность, напротив, обеспечивает объекту искусства статус культового изображения.

В арт-среде принят особый вид переусложненного текстового сообщения, бездумное использование которого вполне заслуженно осуждается в книге.

Центральным персонажем книги выступает арт-критик, который рассматривается автором как посредник или фигура, обслуживающая искусство. Максимум критик может стать соавтором художника, убедительно объясняющим замысел публике, — в какой-то более значимой роли критику отказано. Уильямс утверждает, что критик всегда должен направлять фокус внимания на искусство, а не на сопутствующую искусству социологию, экономику или политику, и завершает свое руководство следующим пассажем: «Хороший критик знает, что искусство исполнено смысла и его нет нужды наполнять содержанием: нужно лишь открыть то, что в нем есть, восхититься и изложить свое открытие в словах».

Это было бы прекрасно, если бы не проблематичность самого искусства. Так, в качестве дилетантского, поверхностного подхода Уильямс приводит фрагмент текста экономиста Дона Томпсона, автора популярной книги «Как продать за 12 миллионов долларов чучело акулы?», в котором Томпсон сравнивает произведения искусства с сумками Louis Vuitton; затем следует «правильный» отрывок из текста известного арт-критика Дейва Хикки, посвященный высоким идеалам искусства. В результате суждение с экономических позиций выглядит более убедительным, поскольку значение товарно-денежных отношений для процессов современного искусства ни для кого не секрет, в то время как отрывок из текста заслуженного критика звучит подозрительно наивно.

Тем курьезнее тот факт, что в 2012 году Хикки, автор прекраснодушного фрагмента, заявил, что уходит из профессии, поскольку специалисты вроде него превратились в советников для богачей, наживающихся на искусстве. Если во второй половине ХХ века арт-критик был влиятельнейшей персоной, то сейчас критики задвинуты на задний план художественной жизни и часто выполняют обслуживающую роль по отношению к художественным институциям. К счастью, это не отменяет существования как отдельных независимых фигур, так и микросообществ.

Максимум критик может стать соавтором художника, убедительно объясняющим замысел публике, — в какой-то более значимой роли критику отказано.

Слабая артикуляция, нарочитая непонятность произведений искусства отражают и замкнутость современной художественной системы, которая окончательно стала вещью-в-себе. По словам художницы и теоретика культуры Кети Чухров, искусство сегодня направлено, в первую очередь, на саморефлексию, а попытки выйти за границы галерей в реальный мир служат лишь оправданием для бесконечного копания в пространстве отражений и самоопределений. Функция критика по модели Уильямс логично вытекает из этой ситуации — критик необходим в роли расшифровщика, переводящего в текст сложные отношения между художником, искусством и институциями. Вернее, предлагающего свои догадки, потому что какого-то определенного смысла у работы быть не может, но может быть набор толкований. То есть критик — это профессиональный угадыватель возможных значений, перебиратель контекстов и дискурсов, имеющих хождение в художественной среде.

Обязан ли критик быть таким приспособлением? При всей важности его просветительской функции, особенно в России, где популярность современного искусства невелика, все же это не единственная из его ролей. Помимо объяснения и рекомендации задача критика, в первую очередь, — подвергать сомнению состояние искусства, уточнять текущие представления об актуальном, задавать вопросы. При наличии дистанции и собственной агенды у критика сегодня даже больше возможностей для осмысленного высказывания, чем у художника: пока художник занят встраиванием в систему, а потом ее преодолением, критик может отойти на безопасное расстояние и оттуда, по выражению Вальтера Беньямина, «вершить суд над всем миром». Он может и должен вмешиваться в разговор искусства с самим собой.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202320733
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325846