Учиться у машин, видеть тысячью глаз

При знакомстве с идеями теоретиков русского космизма может возникнуть легкое раздражение. Оно будет связано с тем, что подавляющее большинство представителей этого движения строили свои футуристические проекты на основаниях, почву под которыми сегодня, спустя более 150 лет с момента запуска этих идей, основательно размыло. В первую очередь, речь идет об идеях религиозного христианства с его жесткой этической и гендерной позицией, божественным промыслом и линейным временем с обязательным эсхатологическим концом. Из этого логично вытекает точка обзора из позиции не поддающегося сомнению антропоцентризма и так называемого вертикального стояния, подарившего человеку мнимую власть над планетой. Наконец, пафос всемировой идеи, глобального единения народов ради победы над смертью, гравитацией, природой и самой жизнью в ее текущем понимании может окончательно заставить отложить это знакомство до лучших, космических, времен. Благодаря перечисленным выше особенностям само это движение начинает представляться уже не ракетой, устремленной в межзвездные дали, а тяжелым до неподъемности и в конечном итоге довольно неактуальным явлением русской научно-философской мысли. В этом же смысле может отпугнуть и архивный характер выставок-тяжеловесов, посвященных теме космизма, вроде прошедшей недавно Art Without Death: Russian Cosmism в берлинском HKW.

Космист может быть глубоко верующим, православным человеком и при этом развивать идею полного равенства между человеком и Богом, вменяя первому в обязанность творение новых существ и миров.

Но, разумеется, не все так однозначно. Оправданное раздражение возникает там, где, согнувшись в три погибели, из груды пыльных артефактов приходится раскапывать один, способный заинтересовать, не будучи при этом уверенным, что он вообще существует. Вместе с этим достаточно вынести всю эту груду из комнаты (в нашем случае — за скобки), чтобы увидеть, как блестит и переливается оставшееся лежать на полу и с какой пользой для понимания текущего момента оно может быть нами применено. Космическая спекуляция, не стесненная больше рамками религиозной этики и антропоцентричной модели мира, освобожденная от балласта, будет готова начать движение в обновленной оси координат. Способ мышления самих космистов способствует такому подходу с нашей стороны. Читая тексты, сложно не заметить, как тесно их авторы, от Федорова до Чижевского, ощущают себя в рамках даже тех концепций, на базе которых выстраивают свои теории. Философия космизма в достаточной степени безумна, чтобы, утверждая глобальную идею, одновременно с этим искать пути выхода из ее замкнутого пузыря. Космист может быть глубоко верующим, православным человеком и при этом развивать идею полного равенства между человеком и Богом, вменяя первому в обязанность творение новых существ и миров. Он может настаивать на примате человеческого разума во Вселенной, в то же время заботясь о превращении людей в подобие усовершенствованных насекомых для лучшего усвоения пределов космоса. Космист не противоречит себе, и когда доказательно размышляет о полной научной допустимости физического воскресения или бессмертия людей. Космисту тесно в своей современности, для себя самого, в первую очередь, он — только плодородная пыльца, заброшенная в то, а не в иное время, и потому, если мы хотим идти тем же путем, то не мы должны следовать за временем, а, скорее, время — за нами.

Для нас это значит увидеть в дискурсе космизма явление, идущее не внутри времени, а рядом с ним, вдоль собственной пространственно-временной траектории. Эта траектория будет напоминать не линию, а, скорее, пружину с разнообразными по размеру и форме витками спирали. Какие-то из этих витков разрастаются и совершают титанический проброс вперед, какие-то растягиваются и зацепляются за точки в далеком прошлом человеческой цивилизации, вроде адамовых или новозаветных времен. Из-за колоссальной неравномерности своих частей такая пружина должна представлять собой довольно уродливую конструкцию, но вместе с этим и исключительно пластичную. Ее спирали постоянно растягиваются и сжимаются, расширяются и уменьшаются во всех направлениях, и все это для того, чтобы безостановочно улавливать происходящие изменения и быть в состоянии на них реагировать. Если представить, что преданный своим футуристическим идеям космист вдруг оказался в текущем моменте, он, пожалуй, первым применил бы это свойство пружинной пластичности, чтобы деформировать свои идеи согласно интеллектуальным движениям наступившего времени. Вместе с этим рассуждения космистов, балансируя на покачивающихся сторонах таких спиралей, то и дело сталкивались с препятствиями, в их современности нерушимыми. Мы же, следуя за логикой постоянной подвижности пружины, можем утверждать, что, пересекаясь в каком-нибудь 1900-м, стороны спиралей уже не пересекаются в той же точке в 2017-м. Это значит, что там, где останавливалась мысль одного из космистов, наша может следовать дальше, не встречая на своем пути никаких препятствий.

Несмотря на разнообразие течений внутри космизма, можно говорить о магистральном проекте всего движения, связанном с мыслями о продлении человеческой жизни вплоть до достижения физического бессмертия, а также с идеей разумного использования всей энергии человеческого организма в деле покорения земных и космических стихий. Освобождение разума из оков пока еще во многом животной человеческой природы должно было играть при этом ключевую роль. Человек, полагали космисты, — это единственное существо на Земле, наделенное разумом и умением ставить и достигать цели, однако он по-прежнему находится в плену похоти и полового инстинкта. Даже приняв когда-то вертикальное положение, позволившее ему взять в руки первый инструмент и устремить взгляд в небо, человек не освободился от зова хтонических сил. Более того, само наше тело так и не смирилось с этим вертикальным устремлением. Николай Федоров, один из главных и наиболее ранних представителей движения, в этом вопросе ссылается, среди прочего, на записки врача Викентия Вересаева, в которых последний утверждает: «Органы человека и их размещение до сих пор не приспособились к вертикальному положению, и особенно у женщин. Смещение матки — очень частая болезнь. Между тем многие из этих смещений совсем не имели бы места, если бы женщины ходили на четвереньках». Из этого Федоров делает вывод о том, что процесс биологического рождения физически никогда не был свойственен человеку ^[1].

Согласно Федорову, горизонталь — синоним всего мертвого, самой смерти, в то время как устремленная вверх вертикаль является символом разума и духа, «бодрствования, жизни, воскрешения» ^[2]. Человек и может, и должен признать тот факт, что его тело до сих пор придерживается совсем не тех целей, которые ставит перед собой устремленный вверх разум. Женщина и зачинает, и рождает детей, принимая при этом горизонтальное положение: воспроизводя раз за разом этот круг, мы вплотную приближаемся к животным, мало чем при этом от них отличаясь. Таким образом, биологическая жизнь становится равна смерти, а процесс рождения новых поколений — дурной бесконечностью омертвелого существования.

Мертвенная, сонная, сладострастная жизнь — такими словами характеризует мир живых организмов, окружающий человека, другой представитель движения, Владимир Соловьев. Он испытывает подлинное отвращение к таким ее формам, как моллюски и черви, этим идеальным олицетворениям горизонтальности. Черви, как пишет Соловьев, «питаются всем своим существом, всею поверхностью своего тела через эндосмос (всасывание) и затем не представляют никаких органов, кроме половых, а эти последние своим сильным развитием и сложным строением являют поразительный контраст с крайним упрощением всей остальной организации» ^[3]. Червь, весь наружный покров которого состоит из слизистой ткани, как будто целиком представляет собой только половой орган, движимый одним размножением, в деле которого он обладает потрясающей виртуозностью. Его безостановочно всасывающая, пористая, скользкая ткань — это в противоположность панцирю, защищающему отсутствующий разум от раздражений, есть скорее идеально сконструированная мембрана, призванная находиться в постоянном взаимном обмене органическими составами с окружающей червя средой.

Человек будущего у Горского представляет собой вид усовершенствованного, космического червя, вооруженного разумом, но вернувшего себе отпавшие в процессе эволюции навыки.

В противоположность червю человек смог развиться до состояния, при котором половые органы, хотя и способны своей деятельностью влиять на его мысли и поведение, сосредоточены в одной конкретной части организма вместо того, чтобы равномерно, скользкой, вибрирующей слизью покрывать тело, заставляя это тело без остановки искать спаривания. Можно утверждать, что как внешние, так и внутренние половые органы человека живут настолько самостоятельной, избыточной жизнью, что могут быть полностью отделены от тела без ущерба для жизнедеятельности последнего. Своим примером это в течение нескольких столетий доказывали скопцы — представители религиозного движения, зародившегося в России в XVIII веке. С помощью известных манипуляций скопцы обоих полов лишали себя внешних половых органов (для женщин это также означало удаление обеих грудей). Как можно судить по групповым фотографиям оскопленных, с течением времени, проходящего после оскопления, как женщины, так и мужчины приобретали своеобразные, общие для всех черты лица, отличавшиеся среди прочего выразительным спокойствием. Обращаясь к опыту скопцов, космисты все же не могли считать такую практику достаточной: при полном отсекании инстинктов размножения скопцы благодаря этому не добивались ни бессмертия, ни даже ощутимого долголетия по сравнению с обычными людьми. Таким образом, их опыт, хотя и был в известной мере радикальным, не мог удовлетворить требованиям полной, а не частичной победы бессмертного разума над телом.

Вместе с этим тот факт, что в человеке половые органы находятся только в одной конкретной части организма, был скорее недостатком, чем достоинством для космиста Николая Горского. Отталкивающийся от идей Фрейда Горский во многом занимал противоположную позицию, рассуждая о переливающейся через край сексуальной избыточности женского организма. Горский связывал такую избыточность с наличием у женщины «большего участка слизистой влажной поверхности половых органов», способного к мощному «выделению энергии» ^[4]. В то время как гениталии мужчины имеют определенные, ясно различимые очертания, что всегда позволяет говорить об их недостаточности, у женщины они «глубоко запрятаны внутрь» и постоянно производят сильные «излучения», свидетельствующие о безостановочном расширении и разрастании всего организма наружу ^[5]. Возможность такого разрастания для Горского представляется ключевым фактором овладения собственным телом, а через это и более успешным функционированием человека на Земле и впоследствии в космосе. Если излучать такую энергию будут не только органы, непосредственно связанные с размножением, а вся поверхность человеческого тела, то это, по мысли Горского, приведет к тому, что тело целиком станет эрогенной зоной, а значит, его сверхчувстительность сможет освободиться от служения половому инстинкту и направиться на интенсивное взаимодействие с миром. Благодаря такой «экстрагенитальной сексуальности» тело человека из изолятора станет проводником всевозможных энергий и токов. Возможно станет говорить о «кожно-слизистой и мышечной эротике» ^[6], эмансипированной от полового инстинкта.

Такая кожа, эта новая слизистая оболочка, станет, по мысли Горского, светочувствительна, вернув себе утраченную в процессе эволюции возможность видеть всей поверхностью тела. Ссылаясь на опыты французского писателя Жюля Роменса, Горский говорит о возможности пароптического зрения, то есть такого, при котором на всем теле человека откроются тысячи маленьких глаз, в то время как привычное нам зрение за скудостью своих способностей начнет бездействовать. Вся поверхность тела, до сих пор заполненная этими рудиментарными глазами, будет способна воспринимать и анализировать окружающую обстановку без перерыва на сон или отдых. Так как «вся кожа станет в полной мере эрогенной зоной, эрекция половых органов распространится равномерно на все другие, то все они начнут выполнять (и уже сознательно, т.е. координируясь, сообразуясь друг с другом) функции воспроизведения — <…> переработки <…> неорганической (неорганизованной) материи в органическую: “мертвой” в “живую”» ^[7]. Наружное воздействие на кожу каких-либо внешних раздражителей и моментальное ответное производство кожей не просто нервных и мышечных реакций, а разнообразных «живых» продуктов станут важнейшим этапом на пути к человеку нового типа, способному к овладению «атмосферой и, может быть, междупланетным пространством» ^[8].

В сущности, человек будущего у Горского представляет собой вид усовершенствованного, космического червя, вооруженного разумом, но вернувшего себе отпавшие в процессе эволюции навыки. Горский, живший и работавший в первой половине ХХ века, через полвека после Федорова и Соловьева, уже начинает осуществлять работу по «повороту» вертикали, ее наклону в сторону горизонтальной плоскости, где обитают черви и всевозможные виды живой слизи. Вместе с этим интуиция, сообщающая о проницаемости границ между живым и мертвым, о взаимоналожении вертикальной и горизонтальной осей, проявляется уже у Соловьева: «[О]рганические тела суть лишь превращения, или трансформации, неорганического вещества в таком же <…> смысле, в каком Исаакиевский собор есть трансформация гранита, а Венера Милосская — трансформация мрамора» ^[9]. Соловьев пишет не без намека на необходимость вдыхания в гранит и мрамор духа их создателя, но в данном случае важнее высказываемая Соловьевым установка, на которую опирались даже религиозные космисты: живые и мертвые тела органически идентичны, а значит, принципиально и полностью взаимообратимы. Это открывает путь еще одной космистской спекуляции, так называемой органопроекции — выращиванию на человеческом теле новых, более совершенных органов с опорой при этом на опыт функционирования неживой материи.

По сравнению с рептилиями, птицами и млекопитающими человек является очень молодым видом на Земле, а значит, его эволюция, строго говоря, только началась. Эта точка зрения, в том или ином виде разделяемая всеми космистами, выражалась в конкретных проектах ускорения этой эволюции. Если у Горского его идеи остаются на уровне, приближенном к абстракции, то Павел Флоренский и Константин Циолковский формулируют конкретные шаги на пути к телесной трансформации. В 1919 году Флоренский пишет о глубинной связи между органами тела и теми орудиями, которые создаются людьми. Если орудие является продолжением частей нашего тела, как первая употребленная в разумных целях палка была более эффективным продолжением руки, то верно и обратное: уже созданные и функционирующие приспособления могут указать нам дорогу к обнаружению аналогичных по функциям органов в наших собственных телах. «Орудия, — пишет Флоренский, — создаются жизнью в ее глубине, а не на поверхности специализации, а в глубине своей каждый из нас имеет потенциально многоразличные органы, не выявленные в его теле, и может, однако, выявить их в технических проекциях. <…> [Ж]изнь может технически осуществить проекцию некоторого органа раньше, чем станет он нам известен анатомо-физиологически» ^[10]. Внутри наших тел в зачаточном или атрофированном (тысячи глаз у Горского) состоянии находятся и спят неизвестные нам, забытые нами органы, которые мы можем выявить, учась у собственных машин. В пределе такая логика ведет к максимально полному слиянию человеческого и машинного тел, так как для наиболее плодотворного понимания работы последнего человеку необходимо научиться думать и жить как машина. К червеподобному человеку Горского присоединяется неживой инструмент, призванный разбудить пока еще дремлющие в черве умения.

Факт такого фальстарта означает, что, вероятно, космистская пружина зацепилась не совсем за верные точки на исторической временной оси.

Наконец, еще один представитель космизма, Константин Циолковский, сам себя называвший чистейшим материалистом, был сторонником, пожалуй, самых радикальных изменений человеческого тела. Там, где Соловьев только аккуратно намекает на проницаемость границы между живым и мертвым, Циолковский высказывается уже прямо: «Отзывчива всякая частица Вселенной. <…> Это непрерывная лестница. Она не кончается и на границе живой материи, потому что этой границы нет. Она искусственна, как и все границы» ^[11]. Циолковский крайне прагматичен в своих рассуждениях о трансформациях тела, необходимых для завоевания человеком территорий космоса. Путем «упражнения, подбора, скрещивания, операций и другими способами» ^[12] должно быть создано существо, идеально приспособленное для жизни на различных планетах и путешествий между ними. Оно будет способно питаться только солнечной энергией за счет обладания хлорофиллом, который позволяет растениям перерабатывать такую энергию в питающие их химические элементы. Образуемые в процессе распада вещества не будут выделяться из организма, а, совершая очередной круг переработки, полностью пойдут на его дальнейшее питание. Существо образуется из яйцеклетки, растет, затем «понемногу преобразуется (как гусеница в куколку и бабочку), теряет потовые железы, легкие, органы пищеварения, покрывается непроницаемой кожей. <…> Оно живет только солнечными лучами, не изменяется в массе, но продолжает мыслить и жить как смертное или бессмертное существо» ^[13]. Вся организация тела здесь призвана служить наиболее эффективным перемещениям в космосе: значительная продолжительность жизни, непроницаемая оболочка и необходимость одного только света звезд для питания позволят этому существу перемещаться на значительные расстояния и обживать далекие планеты и галактики.

Характерно, что Циолковский уже не называет такое создание человеком, однако наделяет его разумом более совершенным, чем человеческий. Вместе с этим он не указывает на принципиальную обособленность человека от этих усовершенствованных существ. Циолковский оставляет этот вопрос открытым — из его текстов невозможно понять, где закончится человек и начнется это бессмертное, питающее само себя панцирное существо. В этом месте проявляется затруднение, которое старались не замечать другие космисты: на каком основании мы можем быть уверены, что существа, описываемые ими, в конечном итоге останутся людьми? Мы больше не можем опираться на религиозный принцип вертикального движения, так как сам дискурс христианства претерпел значительные трансформации в течение ХХ века. Вертикаль больше не является направляющей к Богу с тех пор, как само место его пребывания представляется отдельной проблемой. Не можем мы говорить о характерно человеческом и в отношении обладания разумом и языком — и то, и другое на сегодня является человеческой прерогативой скорее в силу ограниченности наших знаний о мире, чем в силу неких объективных причин. Все «подлинно человеческое» растекается во всех направлениях, заставляя размышлять о глобальном повороте креста, на котором когда-то распяли богочеловека.

Движение космистов почти полностью прекратило свое существование к середине ХХ века, к моменту, когда характерный для них радикализм только начал набирать обороты в западной интеллектуальной культуре. К примеру, возникшие в этот период литературные герои Беккета были призваны расшатывать принципы, уже находящиеся к тому времени в критическом состоянии, и в определенном смысле олицетворяли своими действиями предпосылки космистов. Одни из них, уподобившись слепым червям, ползали по сырой, булькающей земле, подключая все свое тело к процессу интенсивного чувствования. Другие плотно и замысловато присоединяли себя к разнообразным орудиям вроде велосипедов и кресел, буквально сливаясь с ними, и благодаря такому соединению расширяли наружу свое тело и успешно изменяли состояние своего сознания. Третьи спутывали границы между жизнью и умиранием, создавая среду, в которой жизнь и смерть успешно проникали друг в друга. Постгуманизм Беккета более чем совпадал с настроениями послевоенного периода, в то время как космистский импульс оказался в конечном итоге обречен на драматичный фальстарт. Это среди прочих факторов повлекло за собой почти полное забвение идей космистов на целые десятилетия, и сегодня, когда концепты, сформулированные ими, не вызывают шока, а, скорее, кажутся более чем своевременными, космистский след в их развитии оказывается почти неразличим. Идеи радикального преобразования человеческого тела и едва уловимое сомнение самого космизма в человечности преобразованных существ спустя сто лет повсеместно отзываются эхом, в то время как исключительно творческий характер космистского движения замысловато кривится в зеркале спекулятивного характера современности.

Факт такого фальстарта означает, что, вероятно, космистская пружина зацепилась не совсем за верные точки на исторической временной оси. Одновременно скрываясь в глубоком прошлом и в до сих пор смутно различимом будущем, эта пружина слишком далеко отстает от этой оси в настоящем. В этом смысле архивный характер выставочных проектов, посвященных теме космизма, приобретает новое измерение в деле приближения частей пружины к текущему, улавливаемому нами времени. Эти проекты как будто стремятся сделать резкое торможение для того, чтобы тело космизма смогло по инерции вылететь вперед и таким образом догнать, а может быть, и перелететь настоящий момент. Такое торможение каждый раз заставляет те части пружины, которые зацеплены в прошлом, стремительно растягиваться, что при известном преодолении допустимого максимума растяжимости может заставить их рваться и создавать новые спиралевидные узоры и новые сцепления в непосредственной близости от нас. Вместе с этим вбрасывание космистского тела в сейчас, падение обрубленного разрывом спирального конца на нашу голову смогут стать действительно плодотворными, дающими новые, жизнеспособные, ростки, только оказавшись в связке с ростками спекулятивного настоящего, — подвижность пружины будет прекрасно способствовать гибридизации. В конечном итоге только таким гибридным образом постоянно мутирующий космистский проект сможет продолжить свое движение. Космистский червь с тысячью глаз наконец покажется из земли, чтобы поймать солнечный луч и отразить его своей блестящей кожей.

---

^[1] Федоров Н.Ф. Горизонтальное положение и вертикальное / Федоров Н.Ф. // Сочинения / Общ. ред. А.В. Гулыги. Вступ. статья, примеч. и сост. С.Г. Семеновой. — М.: Мысль, 1982. С. 516.

^[2] Там же, с. 520.

^[3] Соловьев В.С. Красота в природе / Соловьев В.С. // Сочинения в 2 т. 2-е изд. Т. 2 / Общ. ред. и сост. А.В. Гулыги, А.Ф. Лосева. Примеч. С.Л. Кравца и др. — М.: Мысль, 1990. С. 378—379.

^[4] Горский А.К. Огромный очерк / Горский А.К., Сетницкий Н.А. // Сочинения / Сост. Е.Н. Берковской (Сетницкой), А.Г. Гачевой. Вступ. статья и прим. А.Г. Гачевой. — М.: Раритет, 1995 (Библиотека духовного возрождения). С. 212.

^[5] Там же, с. 222.

^[6] Там же, с. 238.

^[7] Там же, с. 259.

^[8] Там же, с. 259.

^[9] Соловьев В.С. Красота в природе / Соловьев В.С. // Сочинения в 2 т. 2-е изд. Т. 2 / Общ. ред. и сост. А.В. Гулыги, А.Ф. Лосева. Примеч. С.Л. Кравца и др. — М.: Мысль, 1990. С. 371.

^[10] Флоренский П.А. Органопроекция // Русский космизм: Антология философской мысли / Сост. С.Г. Семеновой, А.Г. Гачевой. Вступ. ст. А.Г. Гачевой. Прим. А.Г. Гачевой. — М.: Педагогика-Пресс, 1993. С. 161.

^[11] Циолковский К.Э. Монизм Вселенной // Русский космизм: Антология философской мысли / Сост. С.Г. Семеновой, А.Г. Гачевой. Вступ. ст. А.Г. Гачевой. Прим. А.Г. Гачевой. — М.: Педагогика-Пресс, 1993. С. 265.

^[12] Циолковский К.Э. Живые существа в космосе / Циолковский К.Э. // Путь к звездам / Общ. ред. и сост. Б.Н. Воробьева. — М.: Издательство Академии наук СССР, 1960. С. 302.

^[13] Там же, с. 306.

Понравился материал? Помоги сайту!