«В ИПСИ действовала презумпция виновности»

В сентябре COLTA.RU выпустила статью о том, что происходит с Институтом проблем современного искусства, у которого возникли финансовые проблемы и обострился «квартирный вопрос». Как выяснилось, жив курилка. Теперь мы решили узнать у наших экспертов про другие проблемы ИПСИ, связанные, прежде всего, с его структурой, идеологией и формой преподавания.

Роман Минаев, художник

ИПСИ всплывает, как правило, при перечислении тех немногих действующих курсов по современному искусству, которые возникли во времена или как следствие постперестроечной сумятицы в культуре после 1991 года. Государство было тогда слишком занято переходом от советского режима функционирования к неведомой еще политической модели, сократило свое участие в культурной жизни и полагалось, главным образом, на рыночные механизмы. Вузы продолжали по инерции выпускать академических живописцев и скульпторов советской закалки, а профессиональные союзы — оказывать им поддержку как минимум в обеспечении мастерскими. Однако главный культурный императив современности выражался в репрезентации свободы самовыражения и требовал создания новых структур, которые бы опирались на обновленные формы искусства. Принято считать, что главные арт-менеджеры из 1990-х — Бажанов, Бакштейн, Свиблова — заложили основу для планомерного развития искусства, но все же, оглядываясь сегодня назад, следует отметить, что явным их недочетом был отказ от попыток реформирования высшего художественного образования или, по крайней мере, создания альтернативного. В результате Россия остается зияющим белым пятном на мировой карте, а новая культурная политика будет вынуждать считаться с самодурством некомпетентных культурных работников. На этом фоне ИПСИ остается местом встреч, которые кажутся подменой кухонных посиделок концептуалистов, где сегодня любой желающий при минимальном вкладе получает доступ к авторскому информационному каналу. А если с особым вниманием отнестись к формуле успеха, которую выносил и все еще продолжает активно культивировать Иосиф Маркович Бакштейн, — «Мыслить локально, действовать глобально!», — то при наличии пробивных талантов и некотором везении есть шанс пополнить ряды производителей экспортного варианта современного российского искусства.

Наталья Серкова, писатель, теоретик искусства, сооснователь проекта TZVETNIK

Я поступила в ИПСИ в 2011 году, сразу после окончания трехгодичного курса по графдизайну и иллюстрации в Британской высшей школе дизайна. Я абсолютно ничего не знала о российской среде современного искусства и методах его преподавания — шла поступать, скорее, с пылким юношеским любопытством, открытым всему миру, чем с конкретной целью. На тот момент я активно рисовала на улице, разрабатывала какие-то собственные пластические ходы в живописи, готовила двойную выставку с коллегой и была полностью погружена в изобразительность. У меня брали забавные интервью самодельные иностранные издания, мои картинки тут и там мелькали в тумблерах. Благодаря крайне положительному опыту обучения в Британке я узнала, что такое европейская методика образования, при которой оценивают строго, но при этом стремятся развить сильные стороны студента, что значит уважать свою работу и себя как профессионала и насколько важно работать много и быстро и постоянно следить за международными трендами, по мере сил прибавляя к ним что-то от себя.

Как и в любой секте, в ИПСИ действовала презумпция виновности: ты слабый, наивный художник, пока не доказано обратное.

В ИПСИ с первой попытки меня не взяли. Я сначала удивилась, потом расстроилась, а потом написала большое письмо на почту, которую читала Надя Бушенева, подробно изложив, почему они все-таки должны меня взять. С первых дней учебы я поймала себя на том, что испытываю довольно сильные стресс и дискомфорт от пребывания в институте. Эти ощущения усиливались, что подтолкнуло меня покинуть институт в феврале 2012 года. Тогда, в 2012-м, мне были абсолютно непонятны ни природа такой стрессовой реакции, ни сильнейшее желание, поднимающееся откуда-то со стороны инстинкта самосохранения, перестать посещать ИПСИ. Со временем, по-прустовски анализируя свое тогдашнее детское состояние, я поняла, что происходило. ИПСИ действовал по классическому принципу работы любой секты. Сначала тебе дают понять, что все, что ты знал до этого, — ложь и потому мало чем ценно; предыдущий личный опыт низводится до набора банальностей в голове, и тебя опустошает до состояния болванки. Затем, после первичного шока от осознания уровня собственного невежества, ты начинаешь медленно заполняться новым знанием, нарочито запутанным и усложненным, из-за этого несущим на себе печать принадлежности к недоступным тебе сферам. Методы производства искусства (или, другими словами, выбор пути к достижению благосклонности гуру) строго делятся на верные и неверные, при этом в случае верных дается конкретный набор инструкций для реализации этих методов. Как и в любой секте, в ИПСИ действовала презумпция виновности: ты слабый, наивный художник, пока не доказано обратное. Доказать старшим свою состоятельность вопреки их неуважению (печальное послесловие системы домашнего, школьного и академического воспитания), как правило, хочется большинству.

Для меня очевидно, что, в частности, именно такая методика образования, принятая помимо ИПСИ и в других местных школах современного искусства, ломает личность художника, лишая его серьезного, уважительного отношения к себе и понимания ценности собственных опыта и взглядов. Она внушает постоянный страх быть осмеянным и уличенным в глупости и наивном сопротивлении всесильной (а значит, верной) демагогии самопровозглашенных местных бонз. Лояльность адепта в краткосрочной перспективе действительно может кое-что дать (вроде вручения какой-нибудь премии, выставки в ММСИ или даже где-нибудь в Венеции), но в долгосрочной лишает самого главного: умения двигаться самостоятельно и брать ответственность за решения, которые принимаешь без отеческого шлепка из тех самых сфер. Это помимо прочего приводит к тому, что с затуханием самого ИПСИ затухает и профессиональная активность его самых ярых приверженцев. Это же приводит и к болезненной закрытости и снобизму среды художников из числа моего поколения, молодящихся снаружи, но ускоренными темпами шести семестров состаренных и изнуренных внутри. К счастью, дух эпохи меняется, и его свежее дыхание начинает достигать и наших берегов, хотя дорога выхода из кризиса и изоляции, в которых оказалось современное российское искусство, пока уходит далеко за горизонт. Я убеждена, что молодое российское искусство станет интересно кому-то кроме его производителей только тогда, когда школы вроде ИПСИ прекратят свое существование, признав собственное поражение перед витальной, конструктивно мыслящей, деятельной молодежью, которая видит в искусстве жизнь, а не способ оправдать свое слабое умение существовать в этом мире.

Институт «выпускает» не только художников, но и институциональных менеджеров, критиков, арт-дилеров.

Вера Трахтенберг, искусствовед, куратор, преподаватель

Институт проблем современного искусства — старейшее и единственное в России образовательное заведение в области современного искусства, которое продолжает ретранслировать единственную современную, самобытную и, главное, воспринятую в западном контексте традицию русского искусства — московский концептуализм. Основатель ИПСИ Иосиф Маркович Бакштейн — плоть от плоти этой традиции, поэтому с точки зрения преемственности и традиции это абсолютное holy place, не говоря уже о том, что до сих пор ИПСИ находится в мастерской главного классика московского концептуализма — Ильи Кабакова, где стены буквально «намолены». Безусловно, золотой век ИПСИ пришелся на тот момент, когда они были единственными «игроками» в плане современного арт-образования, первые наборы — самые удачные и эффективные: Виктор Алимпиев, Елена Ковылина, Арсений Жиляев, Стас Шурипа. Важным плюсом ИПСИ является и то обстоятельство, что из института вышло множество значительных «функционеров» арт-системы — например, Николай Палажченко, то есть институт «выпускает» не только художников, но и институциональных менеджеров, критиков, арт-дилеров.

На мой взгляд, любая институция, ставшая первой в своем деле, через десять лет существования начинает испытывать кризис. Его главные признаки: неструктурированная система мастерских, «перекос» в сторону теории для людей, которые не готовы эту теорию воспринять в такой степени сложности, отсутствие художественной практики, а именно — отсутствие мастерских, наполненных инструментами для создания произведений.

Несмотря на это, в последние годы изменился тренд потока абитуриентов ИПСИ, туда стали поступать люди с уже законченным академическим художественным образованием, в институте они получают апгрейд и понимание того, что значит быть художником в современности. В этом качестве ИПСИ остается лидирующей институцией — во многом благодаря подвижнической деятельности преподавателей и главных кураторов, таких, как Стас Шурипа.

Алеф Гинзбург, художник, заведующий библиотекой MMOMA

ИПСИ — это проект Иосифа Бакштейна, изначально он построен по типу неофициальных объединений московской концептуальной школы, но с оглядкой на другие примеры — например, ICA. В непростой постсоветской обстановке институт задумывался как заповедная зона по сохранению идей неофициального искусства с задачей закрепления его в памяти и передачи в будущее как важного события. Это одна из функций института — хранить концептуальные идеи.

Вторая — это помощь молодому художнику, которому изначально сложно разобраться в потоке идей о том, что такое современное искусство. Это теоретическая часть обучения, которая устроена в виде лекций и семинаров. Недостаток этой части связан с отсутствием практических занятий, перегрузкой теорией, монотонным преподаванием. В институте не обучают тому, как писать эссе на английском, вести скетчбук, записывать и развивать свои идеи. Художники не успевают рефлексировать, мало внимания уделяется практике обсуждения проектов. Преподаватель на семинаре должен уделять 10—15 минут каждому, кто в этом нуждается, отмечая прогресс.

Третья — это репрезентация художника в глобальном контексте, участие в локальных и международных выставках, знакомство с кураторами и спонсорами. Художник встает на ноги, узнает о резиденциях, обзаводится коллекционерами. Слабая сторона — это отсутствие института выпускников ИПСИ. Наиболее сложным периодом для художника становится выпуск из института: не каждый успевает наработать связи, разобраться в том, чем ему хочется заниматься. Поэтому институту важно не терять связь со своими выпускниками, и им также необходимо проявлять инициативу.

Александра Шестакова, художественный критик

ИПСИ, появившись фактически как самоорганизованная инициатива (частично по аналогии с ICA, с которым Иосиф Бакштейн познакомился в одну из первых зарубежных поездок) в начале 1990-х годов, просуществовал до сегодняшнего дня, не изменив ценностям знания. В контексте того, какое количество инициатив едва доживает до пятилетия, это удивляет и дает надежду на то, что все же в результате идеи и смыслы окажутся важнее успехов менеджмента и побед пропаганды.

Если говоришь об учебном заведении, обычно принято высказываться об успехах или неуспехах выпускников. Тут мне сразу придется обозначить собственную пристрастность: большая часть авторов, чьи идеи и работы кажутся мне отвечающими требованиям современности, окончила ИПСИ. Однако, как и в любой арт-школе, не все, кто оканчивает ИПСИ, в результате становятся художниками, но, наверное, важно то, что ИПСИ дает некую критическую оптику по отношению к культуре и общественным процессам в целом, крайне важную в условиях консервативного поворота.

Большая часть авторов, чьи идеи и работы кажутся мне отвечающими требованиям современности, окончила ИПСИ.

Если уж говорить о минусах, наверное, стоит сказать о том, что не раз приходилось слышать от недавних выпускников ИПСИ жалобы на нехватку практических умений и возможностей эти умения приобрести в рамках института (отсутствие мастерских), но это, скорее, проблема не самого ИПСИ, а условий его существования, которые диктуются в том числе устройством художественной системы в России.

Отдельно мне кажется важным сказать о лекциях и семинарах ведущего преподавателя ИПСИ Станислава Шурипы. Честно говоря, высказываясь о них, испытываю некоторую неловкость: как будто бы и без моих слов очевидно их влияние на многих молодых художников и критиков. Скажу лишь, что для меня (и, вероятно, многих моих коллег) слушание лекций Шурипы (записанных студентами на аудио/видео или вживую в ИПСИ) сыграло очень важную роль в интеллектуальном формировании. Кроме того, многие молодые художники не раз говорили мне о том, насколько сильно развитию их художественной практики помогли семинары и разборы работ с Шурипой.

Борис Клюшников, работник искусства

Я считаю, что ИПСИ — в прошлом важнейшая институция для российского контекста, но все положительные и отрицательные стороны там существуют вокруг подозрительного фактора — харизмы Стаса Шурипы. Связывание института с конкретной личностью было свойственно 1990-м и 2000-м годам, к этому нужно относиться в исторической перспективе. Однако будущее зависит от того, как все институции современного искусства преодолеют эти харизматические модели, потому что очевидно: художественное производство экстенсивно распространяется, доступ к текстуальным объектам тоже облегчается, и роль преподавателя как проводника полностью уходит в прошлое. Мне кажется, кризис старой модели переживают все образовательные институты в сфере современного искусства, и нужно что-то с этим делать. В этом отношении актуализируются различия между «Базой», ИПСИ и школой Родченко. Например, в школе Родченко всегда была связь с процессом производства — обучаясь, студенты имеют доступ к практикам монтажа, дизайна и обработки, редактуры. Наличие этих навыков позитивно размывает роль «мастеров». ИПСИ же представлялся мне как институция, где главным производственным фактором выступала речь, лингвистические онтологии художественной работы. У речи своя институциональная специфика — она очень легко подвергается идеалистическому присвоению в факте харизмы, речевые ситуации с легкостью приватизируются. Именно поэтому задача ИПСИ крайне ответственна и сложна, как мне видится: ведь необходимо проводить точечную материалистическую критику речи и письма, машинизировать и деавторизировать процессы высказывания, и, думаю, преподаватели это прекрасно понимают. Другое дело, что подобные шаги могут даваться нелегко. Я знаю, насколько Шурипа ревностно относится к интерпретации своих работ и стратегий; мне кажется, ему сложно отказаться от системы человеческой защиты — когда мы из страха хотим контролировать интерпретации и модели, сохраняя за ними фигуру «автора».

Художественное производство экстенсивно распространяется, доступ к текстуальным объектам тоже облегчается, и роль преподавателя как проводника полностью уходит в прошлое.

Максим Крекотнев, работник культурной индустрии

Безусловно, курсы ИПСИ были исключительным явлением для начала 2000-х и последующих лет. Прежде всего, потому, что его создателям и участникам удалось построить такую конструкцию производства связей и обмена социальными практиками и знаниями, куда идеально влилось множество горячих творческих агентов, с нетерпением ожидавших подобного образующего современного художника устройства. Долгожданным оно было, по-видимому, также и для авторов теоретических курсов, мастер-классов и других представителей среды. Поэтому выпускники первых лет в наибольшем количестве и на завидном уровне продолжили свою работу и ведут ее по сей день, в том числе вернувшись в институт в качестве ключевых преподавателей.

В этом смысле любая, особенно построенная на энтузиазме, образовательная институция является отражением и результатом текущей композиции символических запросов и хозяйственных ресурсов в обществе. На это всегда надо делать поправку при попытке констатировать ее запаздывание или идеальную синхронность. Поскольку институция запаздывает, по сути, уже в момент своего возникновения, хотя иногда делает это крайне эффектно, как, например, свежевозникшие ИПСИ или школа Родченко.

На рубеже 2010-х богатство и разнообразие ресурсов и запросов объективно увеличилось, и новые поколения стали «выходить» уже более чем из одной институции. В течение 2010-х годов состояние дел ИПСИ мне известно уже меньше, но недавнее появление заметных самоорганизованных инициатив (1, 2) и активная работа выпускников входят в явное противоречие с какими-либо картинами упадка.

Это не отменяет возможности сравнения актуальности тех или иных моделей. Но те художники, за которых мы действительно можем быть благодарны каким-либо институциям, похоже, изначально «сформированы» в пространствах, всегда расположенных где-то между самыми совершенными механизмами образования и социализации. То есть на чашах весов покоятся, как правило, не те вещи, ради которых весь этот процесс затевается.

Понравился материал? Помоги сайту!