Помпеи: античный призрак «другой Европы»

В Манеже Малого Эрмитажа идет выставка «Боги, люди, герои. Из собрания Национального археологического музея Неаполя и Археологического парка Помпей». Российско-итальянский проект — гордость петербургского музея и возможность для ленивых и небогатых петербуржцев вроде меня посмотреть Помпеи, не отходя от Дворцовой площади. Конечно, выставка скорее про миф об античности, нежели про соцветие древних городков с патрицианскими виллами, но тем интереснее. Сегодня формат демонстрации помпейских артефактов больше говорит о нас с вами, чем о помпейских жителях. А информационный фон — пожар в Нотр-Даме — сообщает выставке даже некоторую философскую актуальность (правда, Нотр-Дам стал символом до катастрофы, а Помпеи — после). Не видя смысла писать «текст о выставке» и путеводитель в духе «сорок шесть причин пойти в Эрмитаж прямо сейчас», мы задались вопросом, в чем секрет тысячелетней популярности античности, почему европейская цивилизация так болезненно от нее зависит и кто кому должен — античность нам или мы ей. И, пожалуй, какое вино выбрать в компаньоны Помпеям.

Боги, люди, герои. Из собрания Национального археологического музея Неаполя и Археологического парка Помпей. Фрагменты экспозиции
© А. Семенович

Огонь

Очевидно, что и в пожаре Нотр-Дама, и в катастрофе в Помпеях в трагедии виновата стихия. В случае Нотр-Дама, возможно, имеет место еще чье-нибудь разгильдяйство, но суть одна: там и там поработала сила, которой человек ничего не может противопоставить, с которой бессмысленно бороться, от сознания своей ничтожности перед которой можно сойти с ума. К собору мы вслед за французами отнеслись как к живому раненому существу, которое не просит нашей помощи, но пришло умирать в самый центр европейской цивилизации. Человеческих жертв, напомню, нет. В Помпеях погибло порядка 16 (20?) тысяч человек, и музейщики с горящими глазами повторяют: пепел сработал как консервант, извержение сохранило для нас нетронутым римское искусство I века! И — плотоядное уточнение — пятая часть Помпеев еще не раскопана.

Действительно, многометровый слой пепла подарил нам праздник эгоистичного культурологического удовольствия. Что с того, что он заживо похоронил тысячи людей. Граждан и рабов, мужчин, женщин и детей, собак. Навязчивый интерес к жизни каждого помпейского дома похож на журналистские материалы, которые появляются после бедствий, взрывов, терактов. «Погибшему было всего столько-то лет, он жил в этом доме, вот его комната, а сейчас мы зададим вопросы его семье…» Журналистов могут называть падальщиками, но никто не отрицает, что подобные сюжеты популярны. В случае с Помпеями временная дистанция вроде как позволяет пренебречь трауром: как говорится, «во-первых, это красиво». Давно нет памяти о человеческой катастрофе на родственном и тем более государственном уровне. В нашем восприятии Помпеи, Геркуланум, Стабии — города-призраки, где можно, пока хозяева не вернулись, пошпионить за их жизнью. Гы-гы, смотрите, сколько у них борделей. А тут вообще лесбиянки нарисованы, ничё се, продвинутые были. Что ж, от нас тоже бы остались бордели. Ну и АК, ракеты да чугунная сковородка.

В античных источниках сохранился репортаж с места трагедии. По просьбе Корнелия Тацита ее описал выживший в катастрофе известный политик и адвокат Плиний Младший. Итак, прямое включение с Плинием Младшим, потерявшим при извержении дядю (писателя Плиния Старшего): «Облако… по своей форме больше всего походило на пинию: вверх поднимался как бы высокий ствол, и от него во все стороны расходились как бы ветви… На суда уже падал пепел, и чем ближе они подплывали, тем горячее и гуще… Тем временем во многих местах из Везувия широко разлился, взметываясь кверху, огонь, особенно яркий в ночной темноте… Свет неверный, словно больной. Дома вокруг трясет; на открытой узкой площадке очень страшно; вот-вот они рухнут… Мы видели, как море отходит назад; земля, сотрясаясь, как бы отталкивала его… много морских животных застряло в сухом песке. С другой стороны — черная страшная туча, которую прорывали в разных местах перебегающие огненные зигзаги… Вдруг эта туча опускается к земле и накрывает море. Она опоясала и скрыла Капри, унесла из виду Мезенский мыс… вокруг наступила ночь, не похожая на безлунную или облачную: так темно бывает только в запертом помещении при потушенных огнях… опять пепел, густой и тяжелый. Мы все время вставали и стряхивали его; иначе нас засыпало бы и раздавило под его тяжестью».

Вы скажете, что в XXI веке такого не случится: есть прогнозы и спецтехника, при малейшей опасности всех эвакуируют и все потушат. Но 800-летний «лес» под крышей Нотр-Дама сгорел не в XIX веке, при самодеятельной реставрации Виолле-ле-Дюка, а в XXI, при грамотном и со всех сторон технологичном подходе. У Помпеев с собором мало общего помимо флера жертвоприношения в пламени. Но и через две тысячи лет что сохранить, а что уничтожить, решает огонь — не человек. Не будем слишком самоуверенными.

Боги, люди, герои. Из собрания Национального археологического музея Неаполя и Археологического парка Помпей. Фрагменты экспозиции
© А. Семенович

Античность

В нашей истории искусства, утомительно длинной для памяти нормального человека, миф об античности писали из интереса — и переписывали, как министр Мединский российскую историю, «в интересах». Ее вдохновенно рисовали, чтобы было чем растопить огонь самоуверенности и сознание собственного превосходства. Отмеряли семьдесят семь раз, но по-настоящему даже не пытались вырезать из ДНК общечеловеческой культуры. Это трактовка европейца-колонизатора, но что делать, если мраморно-бронзовая древность все не успокоится, призываемая на службу режимному официозу или очередному художническому опыту. Это она породила прекрасную декорацию, называемую Петербургом, весь выспренний академизм, ампир всех мастей и ослепительное Возрождение, воспитала Жака-Луи Давида. И непонятно: то ли человечество впечатлительное, а древность и правда хороша, то ли легитимность неких образцов поддерживается искусственно. То есть благодарить нам славную древность или проклинать за узурпацию талантов на две тысячи лет.

Для тех, кто когда-то пробегал мимо художественной школы или античного отдела большого музея, античность — это время и место, где спокойно-счастливые, в меру подкачанные люди танцуют и поют, радостно занимаются эстетически безупречным сексом (всегда по обоюдному желанию и не снимая полуулыбки), пьют вино на морском берегу, закусывают оливками, иногда указывают какому-нибудь варвару: знай свое место, фу, противный, ты и стихи-то не можешь сочинить, и атлет из тебя так себе, жирком заплыл. Для европейца она предстает мечтой гедониста: в античность ему хочется съездить в отпуск, завести там параллельную жизнь с бассейном, вином и любовником (и не одним), открыть санаторий для вечно стрессующих коллег. Помпейская экспозиция создает для этих мыслей свое чувственно-эмоциональное русло: ведь скульптуры так хочется трогать, и музейный запрет на прикосновение нигде не кажется таким бесчеловечным, как в античных залах. Гуляя по эрмитажной выставке, хочется пить тягучее, ленивое вино с итальянского юга, которое пахнет теплой глиной и мандариновой коркой, а в послевкусии выдает апельсиновую косточку. Терракотовые щиты и арка органично вписываются в голое краснокирпичное небо Манежа. Сюда бы мандариновые деревья для полного счастья, но и без них «Боги, люди, герои» — едва ли не самая душеполезная выставка в Петербурге за долгое время.

Из небытового и некультового любопытны фрески и мозаики. По их исполнению легко проследить вкусы хозяев домов (тут-то и выясняется, что не все были тонкими натурами). Местами работа сделана явно наспех, очевидно, при восстановлении города после землетрясения 62 года. Не бывавший в Италии зритель может сделать открытие: языческое светское искусство не слишком отличается от христианского, у него те же приемы и ценности, когда речь идет о цвете, свете, композиции. Есть и форменные шедевры — тонкие, нежные, вызывающе красивые фрески (впрочем, Павлу Муратову Помпеи показались скромными и строгими), и обезоруживают именно эта простодушная шедевральность и бытовое ее назначение. Это сейчас вы благоговейно пожираете глазами бережно подсвеченный шедевр, а когда-то это была копия работы модного греческого художника, которая просто украшала столовую. Как ковер с «Утром в сосновом лесу» в вашей спальне.

Боги, люди, герои. Из собрания Национального археологического музея Неаполя и Археологического парка Помпей. Фрагменты экспозиции
© А. Семенович

Миф

Миф об античности столетиями разъедал самостийность параллельных историй искусства. Страшно представить, сколько местных традиций поглотили повсеместно прививаемые запоздалые побеги античности — от эллинизма до классицизма. Сочетание греческой чуткости к прекрасному с римскими системностью и властностью стало универсальным шаблоном для искусства и недостижимой высотой для государств. Этот самый шаблон долго продлевал жизнь так называемой европейской цивилизации, подпитывая ее уверенность в себе. Миф забрался неестественно далеко, захватив и наши северные широты, и азиатские долготы. Павел ∗свет отечественного искусствознания∗ Муратов в канонических «Образах Италии» изо всех сил попытался что-то почувствовать в Помпеях, но увидел лишь голые камни и все-таки включил иронию («Нестройная жизнь гостиниц и ресторанов шумит у самых ворот переставшего существовать античного города. С конвульсивной поспешностью проводники предлагают свои услуги, а когда видишь старых и больных путешественников, садящихся на носилки, начинает казаться, что все эти собравшиеся здесь люди жаждут исцеления от каких-то недугов, обещанного им в стенах Помпеи»). Есть у Муратова и патетика: «крошечные гении помпейского воздуха», «могущественное желание прикоснуться к античному», «драматическая религия Востока». Несколько страниц в «Образах», посвященных Помпеям, говорят именно о властности помпейского мифа, об истовом желании публики почувствовать нечто несуществующее. Не зря после первого разочарования Муратов пускается в рассуждения о «живописи света и камня» и высоком значении тени в жизни древних.

На открытии «Богов, людей, героев» выступал Михаил Пиотровский. Как перед «Прямой линией» Владимира Путина, можно было составить бинго и засекать, через сколько секунд директор Эрмитажа помянет Карла Брюллова. На крыльях помпейской мании первой половины XIX века Брюллов осмотрел руины, изучил источники и выстроил именитую композицию — важный элемент локализации помпейского мифа. Сегодня в изображении трагедий принят либо надрывный натурализм (заслуга СМИ, делающих из катастроф онлайн-трансляции), либо, напротив, отстраненный и сдержанный образ. На этом фоне салонный академизм вызывает, скорее, отторжение. Люди «Последнего дня» слишком красиво умирают, успевая напоследок позировать. Видно, с каким кайфом Брюллов вкрутил театральную эффектность: тут и огненное зарево, и красивые голые женщины, и отрисованные декорации. Хотя, согласно источникам, момент извержения был, скорее, слепящей тучей тяжелого, липкого пепла, в котором захлебывались. Помните историю про «Битву негров ночью» Малевича? «Черный квадрат» мог быть написан раньше, будь Брюллов реалистом. Интересно другое: Эрмитаж показывает другие живописные работы на тему Помпеев и извержения Везувия, и людей на них почти нет. Как Фудзи на гравюрах Хокусая, главный герой здесь — вулкан, иногда он занимает чуть не две трети холста. Рядом с этими пейзажами композиция Брюллова свежа, талантлива и вдохновенна.

Эти люди, от которых остались пустоты в отвердевшем пепле и гипсовые слепки, не боялись показаться жестокими, глупыми или развратными тем, кто двести лет будет оценивающе разглядывать их останки, жилища и любимые бордели.

Но не Брюлловым единым, как бы этого ни хотелось российскому зрителю. Главные заложники мифа — конечно, итальянцы, и они способны на его плотное, почти мистическое ощущение. Вспоминается один из недооцененных писателей XX века Курцио Малапарте (настоящее имя — Курт Эрих Зуккерт). Помпеи появляются в его романе «Шкура», где действие происходит в Неаполе в конце Второй мировой, а автор ведет диалог с американским офицером.

«Неаполь, — говорил я ему, — самый загадочный город Европы, единственный город античного мира, не погибший, как Троя, Ниневия или Вавилон. Единственный в мире город, не погрузившийся на дно при грандиозном крушении античной цивилизации. Неаполь — это Помпеи, избежавшие кары небесной. Это не город — это мир. Древний, дохристианский мир, сохранившийся в первозданном виде на поверхности мира современного. Вы не могли выбрать во всей Европе более опасного для высадки места... Если бы вы высадились в Бельгии, в Голландии, или в Дании, или в той же Франции, ваш научный подход, ваша техника, ваше несметное материальное богатство принесли бы вам победу не только над немецкой армией, но и над европейским духом, над другой, загадочной Европой, мистическим образом и призраком которой является Неаполь». Интересно, что эта инаковость «другой» Европы брезгливо отторгается американцем: «Вы не христиане, вы — язычники».

Боги, люди, герои. Из собрания Национального археологического музея Неаполя и Археологического парка Помпей. Фрагменты экспозиции
© А. Семенович

Люди

В Помпеях, Геркулануме и Стабиях жили самые обычные люди со своими интригами, родней, гедонистическими античными удовольствиями. Ходили в бани, театры, на зрелища. Заказывали доставку еды — известно, что во многих домах не было кухонь, горячую пищу приносили из специальных цехов (представляете, как эти красивые люди сидят в окружении утонченных фресок и спорят: пицца или… пицца?). При Нероне, в 59 году, жители Помпеев из-за перебранки на арене во время гладиаторских игр устроили грандиозную драку с жителями Нуцерии, с которыми у них было, как сказали бы спортивные комментаторы, давнее принципиальное соперничество. Помпейцы победили, многих нуцерийцев убили и покалечили, и сенат запретил зрелища в городе, а в одном из домов появилась фреска, иллюстрирующая ту славную бойню. В 62 году (очевидно, после землетрясения) игры помпейцам вернули. В общем, эти люди, от которых остались пустоты в отвердевшем пепле и гипсовые слепки, не боялись показаться жестокими, глупыми или развратными тем, кто двести лет будет оценивающе разглядывать их останки, жилища и любимые публичные дома. Нежной душе Павла Муратова такое бесстрашие казалось бесстыдством: «Глубокая домашняя набожность, любовь к предкам и к детям сочетаются с бесстыдством эротических картин, с непристойной шуткой приапов».

Плиний Младший рассказывает, как в момент катастрофы проявилось бесстрашие и другого рода. Вот как он описывает гибель дяди: «Дядя уже погрелся на солнце, облился холодной водой, закусил и лежа занимался; он требует сандалии и поднимается на такое место, откуда лучше всего можно было разглядеть это удивительное явление (облако пепла. — А.С.)». Затем Плиний Старший хотел из научного интереса рассмотреть облако поближе, для чего подготовил судно, но получил письмо от Ректины, жены Тасция, «перепуганной нависшей опасностью»: она жила на вилле под Везувием и просила Плиния вывезти ее.

— Одни оплакивали свою гибель, другие — гибель близких; некоторые в страхе перед смертью молили о смерти; многие воздевали руки к богам; большинство объясняло, что нигде и никаких богов нет.

«Он изменил свой план: и то, что предпринял ученый, закончил человек великой души… сам поднялся на корабль, собираясь подать помощь не только Ректине, но и многим другим (это прекрасное побережье было очень заселено). Он спешил туда, откуда другие бегут… Желая ослабить его страх своим спокойствием, велит отнести себя в баню; вымывшись, располагается на ложе и обедает… Дядя лег на подостланный парус, попросил раз-другой холодной воды и глотнул ее. Он встал, опираясь на двух рабов, но тут же упал, думаю, потому, что от густых испарений ему перехватило дыхание и закрыло дыхательное горло… Когда вернулся дневной свет (на третий день после того, который он видел в последний раз), тело его нашли в полной сохранности, одетым как он был».

В следующем письме Тациту по просьбе историка Плиний пишет уже о себе и своем бегстве от Везувия. После отъезда Плиния Старшего Младший занимался, сходил в баню, пообедал, тревожно и коротко поспал (уже много дней ощущалось землетрясение). «Не знаю, назвать ли это твердостью или неразумием (мне шел восемнадцатый год): я требую Тита Ливия, спокойно принимаюсь за чтение и продолжаю делать выписки… Слышны были женские вопли, детский писк и крик мужчин; одни окликали родителей, другие — детей или жен и старались узнать их по голосам. Одни оплакивали свою гибель, другие — гибель близких; некоторые в страхе перед смертью молили о смерти; многие воздевали руки к богам; большинство объясняло, что нигде и никаких богов нет».

Один из моих любимых литературных персонажей, блестящий Арбитр изящества в «Камо грядеши», говорил: «Мы умеем жить, сумеем и умереть!» Петроний у Сенкевича был придворным эстетом Нерона: весь роман он ждал сигнала тирана, чтобы покончить с собой, но, пока был нужен романисту, жил в свое удовольствие. Эта реплика — его прощальное «нет» наступающему христианству, которое в романе подается как высокая мораль и фундамент лучшей цивилизации. Тоскуя по античному умению жить, европейская культура фантазировала о том, как античный человек снимает с себя ответственность за криворукие трактовки его идей в последующие столетия — в делах общественных, государственных и культурных.

Боги, люди, герои. Из собрания Национального археологического музея Неаполя и Археологического парка Помпей. Фрагменты экспозиции
© А. Семенович

Власть

С тех пор как Помпеи случайно обнаружили в XVIII веке, эти элитные археологические «консервы» оказались в особых отношениях с властью. Поначалу раскопки Помпеев, Геркуланума и Стабиев велись на средства Карла Бурбона, то есть все находки автоматически переходили в его собственность. За процессом следила вся Европа, и король принял политическое решение закрепить приоритетное право на информацию об артефактах за неаполитанскими учеными: ранее Неаполитанское королевство впервые с XVI века обрело независимость, а Карл был первым «своим» королем итальянского юга и завоевал популярность у подданных. Открытие Помпеев, очевидно, было важно для местной идентификации и скрепления отношений общества и власти. Позже Карл настоял, чтобы все находки тщательно зарисовывали.

Представляя этот ворох гравюр, так и вижу «Жажду античности». Эта выставка недавно прошла в Музее Академии художеств и представляла графику архитектора Максима Атаянца, годами любовно рисующего руинированные прелести античного мира (в том числе те, что нынче обнаруживаются в Сирии и других горячих точках). На выставке были и пробковые модели памятников, которые, кажется, первый раз достали из закромов академии. Жажда это или желание породниться в геополитических интересах, приобщиться к некоему общему с «европейской цивилизацией» прошлому? Или чисто артистическая приверженность красоте и прекрасному — в академическом их понимании?

Так или иначе, академизм прочно привязывает миф об античности к власти. Не случайно Помпеи повлияли на формирование ампира, и его геном благодарно модифицировали архитекторы в странах, претендовавших на имперское величие. Большой стиль соединился с декоративными игрушками вроде Помпейской столовой Александры Федоровны (на выставке можно увидеть ее интерьер, зарисованный Константином Ухтомским). На фоне подобных стилизаций оригинальные Помпеи и правда покажутся скромными. Зато в их интерьерах хочется пить вино и радоваться жизни, они — для человека. Ампир и стилизованная бутафория — тоже для человека, но единственного, к тому же обожествляемого, — для монарха.

Ну и последнее. Помните, как в 2011 году Владимир Путин нырнул с аквалангом в Таманском заливе и добыл две амфоры? На эрмитажной выставке есть аналогичные очаровательные истории. «Безмен с подвеской и гирей в виде бюста юного Калигулы. Бронза. Первая половина I в. Найден в Помпеях в присутствии Николая I». И «Канделябр. Бронза. III—II вв. до н.э. Найден в Помпеях в присутствии Николая I». Страшные дела творит эта ваша демократия: вместо «нашли в присутствии» — «нашел сам».

Боги, люди, герои. Из собрания Национального археологического музея Неаполя и Археологического парка Помпей. Фрагменты экспозиции
© А. Семенович

Итог

Эрмитажная выставка показывает нам Помпеи фактурными, телесными, живыми — одевая эти тело и фактуру в миф. Экспозиция выглядит как хорошо иллюстрированная книга для детского чтения, переводной сборник легенд далекого солнечного Средиземноморья. По ней, пожалуй, можно учиться читать, то есть смотреть искусство. Но как воспринимать Помпеи взрослому человеку с сознанием, загроможденным историей искусства? Останки быта забытого древнего городка в разные эпохи производили фурор, порождали моду и подобие субкультуры, играли даже политическую роль. Как отнеслись бы к этой бурной реакции обитатели погибших городов? С иронией, негодованием, самодовольством? Все-таки Помпеи стали Помпеями, как и было сказано, после смерти и в силу ее обстоятельств. Были их — Плиния Старшего, Ректины и других — уютным закутком по пути с юга в Рим, а стали нашим переживанием, восторгом, объектом неутолимого любопытства. Именно это чистое удовольствие, не вознесенное до восторга поклонения, зритель выносит из залов. Приятное чувство, как от бокала того вина с юга Италии: как будто у искусства нет непомерно высоких целей и задач и оно только для тебя, чтобы тебе было красиво и хорошо.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!