Сирийский гамбит

Который год СМИ, как запрограммированные инфооблучатели, под видом главных, важных новостей подают сводки из Сирии. Мы морщимся — куда уходят наши налоги? В ненасытную пустыню? Сдалась она нам со своими бесконечными группировками и президентом-офтальмологом. Сколько денег вбухано, людей загублено, лучше бы зарплаты учителям подняли, как там, кстати, «майские указы» поживают? На днях появились очередные «сводки» — российские турагентства возобновили продажи туров в Сирию. Риторика «облучателей» готова противопоставить загнивающие края хамона и пармезана дружественной Сирии, что выглядит трагикомично и беспомощно.

Между тем в петербургской повестке не первый год мелькают новости о «восстановлении Пальмиры силами Эрмитажа». При чем тут Эрмитаж? Для нас Пальмира — часть телевизионного пропагандистского мифа, кульминацией которого стал концерт Симфонического оркестра Мариинского театра под управлением Валерия Гергиева в амфитеатре освобожденной Пальмиры (II век нашей эры) весной 2016 года (после чего боевики опять захватили город). Но кроме стыдной новейшей мифологии Пальмира вплетена в иные культурные пласты. Город называют «сакральным», но за годы «облучения» это слово приелось и перестало впечатлять. Так что попробуем выяснить заново, что такого ценного и уникального в мертвом городе. Есть ли на Ближнем Востоке что-то кроме нефти и боевиков, раскурочивающих пустыню, или все стоящие культурные ценности человечество компактно и предусмотрительно разместило в Европе?

Многим так и видится, в Грецию и Италию часто едут с прицелом посмотреть античные памятники. Европа в этом смысле раскручена до безобразия. Шаг в сторону — на север Африки или Ближний Восток, — и даже другие бывшие провинции Римской империи видятся туземными, пригодными разве к обитанию в пределах all inclusive. Чего уж там, Турция многим представляется как опасная для «белого человека» страна, в которую без турпакета отправляются разве что дикие сердцем искатели приключений. Доказывать, что культурно-исторические ценности стоит смотреть не только в Европе, можно долго и упорно, но дело это неблагодарное. Все равно Италия и Греция останутся в массовом сознании музеями под открытым небом, а, скажем, Сирия и Ливан — страшными местами, где, во-первых, опасно, во-вторых, смотреть уж точно нечего.

Чтобы отойти от туристического маркетинга и геополитических предубеждений, отвлечемся от современной географии. «В результате очень крупного поражения императора Валериана под Эдессой в 260 г. н.э. Оденат, правитель Пальмиры, предпринял поход против персов и одержал над ними победу, способствуя тем самым восстановлению силы римского оружия. Этот успех позволил ему принять титул царя. Несколько позднее его вдова Зенобия и его сын Вахбаллат также присвоили себе царский титул. Но этот демарш был расценен в Риме как узурпация власти. Император Аврелиан выступил против пальмирцев, разбил их, а город захватил и разграбил. После этого бедствия Пальмира уже не смогла подняться…» — пишет Даниэль Шлюмберже в книге «Эллинизированный Восток». Отношения Пальмиры с Римом напоминают Венецию и Византию — правда, с противным исходом. «Это величие (Пальмиры. — А.С.) в полной мере уже можно ощутить по ее великолепным руинам, по ее многочисленной и необычайно богатой скульптуре <…> В конце эллинистической эпохи пальмирцы сумели накопить богатства и организовать выгодную для них караванную торговлю, соединявшую Средиземноморье с парфянской Месопотамией, получившей, в свою очередь, доступ к Персидскому заливу — в страну жемчуга, в Индию — страну пряностей и ароматных снадобий и даже Китай — страну шелка. Жители Средиземноморья мечтали об этих предметах роскоши, и их перепродажа должна была принести пальмирцам большие доходы. Благодаря выгодной торговле Пальмира превратилась в очень большой город, ставший чем-то вроде древней Венеции, Венеции на твердой земле». Итак, в определенный период истории Пальмира была богатым независимым городом-государством, имевшим крайне выгодное географическое положение. Изысканный процветающий оазис в пустыне между Римской империей и Парфянским царством. Логично предположить, что в месте переплетения культур под патронатом состоятельных заказчиков появились тонкие, эклектичные, ни на что не похожие памятники.

«Путешественник, приехавший в Пальмиру из Римской Сирии, не чувствовал бы себя в чужой стране, — продолжаем исследовать Шлюмберже. — Правда, при более внимательном анализе можно обнаружить характерные особенности пальмирских памятников, особенно культовых». Так, главный храм города, святилище Бэла, «величественное здание-периптер, еще более древнее, чем двор, поражает необычностью своего плана, своим величественным порталом, причудливо вставленным в колоннаду, и своеобразием многочисленных элементов декора. В другом большом святилище, храме Баалшамина <…> наблюдается противоположное явление. Там храм построен позднее, чем окружающий его перибол. Он относится ко времени царствования римского императора Адриана и как по своему плану, так и по декору мог бы считаться греко-римской постройкой. Но святилище, в центре которого возвышался этот храм, создававшееся постепенно отдельными этапами в течение I в. н.э., представляет собой на восточный манер нагромождение дворов и различных помещений. Там были найдены архаические капители с мощными волютами и абакой, вытесанной из отдельного блока. Был опознан пиршественный зал… Предполагают, что за древней, свободно развивавшейся Пальмирой, декор которой отличался независимостью стиля и репертуара от искусства римского Средиземноморья, на протяжении I и особенно II в. н.э. последовала греко-римская Пальмира… В святилищах и вдоль улиц продолжали делать у колонн консольные портики, на которых ставились статуи, — обычай, сохранившийся, по-видимому, в архитектуре Пальмиры до последнего периода; если мы попытаемся мысленно представить себе эти ряды бронзовых статуй, стоящих на консолях, на равной высоте между землей и архитравом, как раз над головой прохожих, то будет очевидно, что они должны придать городскому пейзажу особый, отнюдь не классический, оттенок».

Особенно своеобычна скульптура Пальмиры: «в скульптуре изображения персонажей, насчитывающиеся целыми сотнями, всегда даны строго в фас… В данном случае речь идет не о какой-нибудь случайности, а, напротив, о самой важной черте искусства Пальмиры, резко отличающей это последнее от искусства остальной Римской Сирии и вообще греко-римского мира. <…> Основной особенностью изобразительного искусства Пальмиры, как мы уже сказали, является условность изображения, при которой все фигуры даются строго в фас… эта же особенность характерна и для живописи Дура-Эвропоса, рельефов Хатры и наскальной скульптуры Элимаиды». После изучения костюмов, тканей, ювелирных украшений, погребальных рельефов стало ясно, что в Пальмире носили два типа костюма — греческий и иранский, при том что в соседней Римской Сирии иранский костюм не носили вовсе. А некоторые орнаментальные мотивы, замеченные в Пальмире, не были известны в греко-римском мире, зато обнаружились, например, в Индии. Боги здесь тоже были свои — местные семитские культы.

Очевидно, что в случае Пальмиры речь идет не просто о провинции империи, пусть и богатой, а о причудливом наслоении самодостаточных культур, породившем блистательный стилистический гибрид. Город признан памятником Всемирного наследия ЮНЕСКО. Словом, судьба Пальмиры должна волновать не только российское телевидение.

На пресс-подходе в зале Пальмиры в Эрмитаже в августе 2019 года Михаил Пиотровский просил не тиражировать новости про «восстановление Пальмиры». Российские специалисты действительно создали 3D-модель нынешнего города, сняли и обработали информацию о двадцати квадратных километрах памятника. Проще говоря, мы знаем, откуда какой камень упал. Но идея восстановления противоречит Венецианской хартии. Ныне в реставрационном сообществе считается дурным тоном строить древности заново; для наглядности директор Эрмитажа привел пример Петергофа (и других пригородных дворцов Петербурга), который после войны отстроили заново. Именно это и не согласуется с мировыми реставрационными трендами, пусть мы и рады, что Петергоф есть. Пиотровский напомнил, что в Сирии еще идет война, «люди голодают, а когда рядом начинают восстанавливать какую-то роскошь, реакция на это может быть не очень хорошей».

Одна из основных причин, по которым наши специалисты не намерены возводить в Пальмире Петергоф 2.0, — принципы ЮНЕСКО. Впрочем, по словам Михаила Пиотровского, сейчас международная организация не ведет никаких работ в Сирии, так как… страна находится под санкциями. Не повезло всемирному наследию оказаться на территории Сирии, где у ЮНЕСКО, что называется, «лапки». Генеральный директор организации Одре Азуле в интервью минувшей весной на вопрос о Сирии ответила довольно обтекаемо: «То, что происходит сегодня в Сирии, — это трагедия. Трагедия, в первую очередь, для сирийцев <…>. И, конечно же, это была трагедия для культурного наследия, на которое зачастую на глазах целенаправленно нападали. Они становились целью как исторические символы <…>. Сегодня в Сирии международное сообщество при поддержке ООН пока еще не полностью приступило к работе на земле, но мы уже действуем <…>. Например, мы работаем над подготовкой сирийских техников в наших заграничных представительствах. <…> Я думаю над тем, что предстоит сделать в Старом городе Алеппо». Остается надеяться, что международному сообществу когда-нибудь развяжут «лапки», потому как Сирия — регион, насыщенный всемирным наследием, — заслуживает всей возможной концентрации специалистов.

Но если реставрация — вопрос на перспективу, то проблема грабительских раскопок в Пальмире — это то, о чем нужно было думать позавчера. «Там есть ямы, где в период существования халифата действительно активно копали», — говорил Пиотровский. «Грабительских раскопок было много, — подтвердила замдиректора Института истории материальной культуры РАН Наталья Соловьева, регулярно участвующая в российских экспедициях в Сирию. — Когда мы передали информацию об их количестве сирийским коллегам, даже они удивились. То, что всплывает, — это единичные случаи. Многие памятники могут никогда не всплыть, осесть в частных коллекциях». Кажется, если страна под санкциями, да еще и в состоянии войны, всемирное наследие на ее территории можно грабить, распродавать по частным коллекциям — а что, целее будет! Как получилось, что большое цивилизованное сообщество с принципами (!) будто не замечает форменного ада, требующего оперативной «полевой» работы если не по возвращению утраченного, то хотя бы по фиксации ущерба?

В мае 2015 года древний город захватили боевики ИГИЛ (организация запрещена в РФ. — Ред.). Экспонаты музея, который был в небольшом городке около архитектурного памятника, с большим трудом спасли сотрудники. Сам древний город был разграблен, многие памятники уничтожены. Весной 2016 года сирийская армия и российские ВКС отбили Пальмиру, но к концу года город снова оказался захвачен. В начале марта 2017-го Пальмиру снова вернули под контроль правительственных войск. Боевики разрушили храмы Бэла и Баалшамина, гробницы в виде башен, амфитеатр, монументальную арку. Осенью 2019-го глава Департамента древностей и музеев Сирии Махмуд Хамуд рассказал в интервью, что всего в Сирии с 2011 года разграблено или повреждено около 1 млн памятников. Порядка 25 тысяч вещей удалось вернуть с помощью военных, что-то контролируется «неофициальными» путями. К слову, Хамуд сказал то, о чем пока не было реплик с российской стороны: что наши специалисты помогут реализовать пилотный проект реставрации — восстановить Триумфальную арку.

Пытаясь разобраться в происшедшем и прояснить будущее Пальмиры, я встречаюсь с архитектором Максимом Атаянцем. Он подробно изучал античные памятники Ближнего Востока и Северной Африки еще до обострения геополитической и военной обстановки в регионах, несколько раз был в Пальмире и после разрушения города.

— Восточное Средиземноморье и побережье Северной Африки во времена Римской империи были процветающими провинциями с насыщенной жизнью больших и малых городов, где было огромное количество памятников. В Испании и на юге Франции их было бы не меньше, но из-за специфики дальнейшего развития цивилизаций сохранность на Ближнем Востоке и севере Африки намного лучше, — рассказывает архитектор. — Я говорю о Марокко, Алжире, Тунисе, Ливии, Израиле, Иордании, Сирии и Ливане — эти регионы я интенсивно посещал с двухтысячных годов, пока это не перестало быть возможным из-за, скажем так, ошибок крупных мировых игроков. В Сирии я первый раз был в 2005 году, видел Пальмиру еще до разрушений, в Ливане и Иордании бывал чаще. Когда прозвучала новость о том, что боевики взорвали два храма в Пальмире, я достаточно болезненно на это отреагировал и по собственной инициативе начал проект цифровой реконструкции храма Бэла — одного из двух взорванных. Тогда многие на волне поднявшегося хайпа бросились этим заниматься, но было много пиара и халтуры: помню, были предложения собрать какую-то арку на Трафальгарской площади и все в таком духе. Серьезные специалисты молчали. Когда Пальмиру освободили, группа археологов из Института истории материальной культуры РАН отправилась туда в экспедицию. В сложной обстановке, при помощи наших военных, они работали над профессиональной съемкой Пальмиры с воздуха в высоком разрешении. Надо было снять всю площадь археологического памятника, где помимо сознательных разрушений много следов черных копателей. В какой-то момент ИГИЛ вновь забрало Пальмиру. Сейчас город у них отбили — будем надеяться, окончательно.

В России курировать вопросы, связанные с Пальмирой, поручили Эрмитажу. Во второй половине ноября в Дамаске побывал Михаил Пиотровский, было подписано российско-сирийское соглашение о сотрудничестве в сфере сохранения культурного наследия.

— Сейчас разорен не только археологический памятник, но и прилегающий к нему жилой городок, который работал на туристов, посещавших Пальмиру, — продолжает архитектор делиться репортажными подробностями. — Он возник, когда в тридцатые годы французская колониальная администрация проводила научно-исследовательские работы и переселила бедуинов, живших в ограде храма Бэла, на несколько сотен метров. Потом в городе появились гостиницы, инфраструктура, там же был музей. Город и музей были разорены, сейчас там живут две-три сотни человек, но пока это еще очень тяжелое место. Музей был, ко всему прочему, сознательно разрушен — разбиты экспонаты, сбиты лица.

— То есть это не разграблено с целью продать?

— Там была часть «пиара» — демонстративного уничтожения на камеру, но были и попытки торговли для получения выгоды. У меня есть соображения насчет того, зачем было это все ломать. В этом случае нельзя списать все на религиозные мотивы, даже если иметь в виду фундаменталистский ислам. Так можно было бы обосновать разрушение скульптуры, но арки, театр? Значит, дело не в религии, тут что-то другое. Почему эти вещи там так долго и хорошо сохранялись? Они были частью геологического пейзажа — камни, которые, по большому счету, никому не были нужны. От этого и высокая сохранность. С XVIII века местные жители поняли, что для туристов-европейцев эти камни почему-то имеют большую ценность. И террористы, как мне кажется, взяли их «в заложники» — как нечто, имеющее ценность для врага, но не для тебя. И начали демонстративно разрушать — как они записывают видео с пытками заложников-людей. Только на поверку оказалось, что Пальмира для так называемой западной цивилизации не такая уж и ценность. Нужна она почему-то только нам.

Отвечая на вопрос о грабительских раскопках, архитектор упомянул, что Департамент древностей Сирии запретил вывозить из страны антиквариат, — но опять же речь идет только о территориях, подвластных официальному Дамаску. Сейчас это уже большая часть страны, но сколько было вывезено раньше — пока сложно подсчитать. Если архитектуру сложно «увезти», то масштаб разграбления бронзовых и ювелирных изделий еще предстоит оценить.

— В чем катастрофичность потерь, понесенных в Пальмире? Большинство подобных архитектурных памятников музеефицированной античности, которые мы видим в Турции, например, или Афинах, — это результат анастилоза, то есть восстановления, когда археологи, имея развал из блоков, восстанавливают памятник до той степени, до которой точно понятно, как он выглядел. Когда мы видим античные руины, очень часто это уже плод проделанной большой работы археологов. В Пальмире же храмы Бэла и Баалшамина сохранялись с античности неразрушившимися. На гравюрах XVII—XVIII веков они точно такие же, как были до 2016 года. Поэтому утрата колоссальная, их архитектурная и художественная ценность очень велика.

Архитектура Пальмиры вообще очень рафинированная, высококлассная. Храм Бэла интересен также тем, что по форме является обычным периптером, которых много в Греции и Риме, но был приспособлен под другой культ — семитский, там даже вход сбоку. Получился такой «монстр Франкенштейна», явление очень интересное. А храм Баалшамина до того, как был взорван, оставался единственным античным храмом с уцелевшей алтарной частью. И все это сейчас в руинах, хоть и узнаваемо. Помимо храмов там взорвали триумфальную арку, тетрапилон и сцену античного театра. Но эти три памятника уже были восстановлены в 30-е годы. Ужасно, что взорваны также монументальные башенные гробницы на северо-западе города, и пока сложно понять масштаб бедствия — возле них еще не все разминировано. До разрушения там были в сохранности интерьеры, бюсты, следы раскраски.

Максим Атаянц вслед за Михаилом Пиотровским замечает, что ни финансовой, ни научной либо организационной помощи Сирии со стороны ЮНЕСКО нет, — архитектор тоже полагает, что дело в «неприятии официальной сирийской власти западным сообществом во главе с США». Хотя Соединенные Штаты и вышли из ЮНЕСКО в 2018 году, очевидно, влиять на курс организации это не мешает.

— Хорошо, что российская традиция изучения Пальмиры берет начало с середины XIX века, то есть у нас приличная собственная исследовательская база, — продолжает Атаянц. — А прекрасные специалисты из Швейцарии, Италии и Франции вынуждены проявлять интерес в обход своих правительств. Например, насколько я знаю, храм Баалшамина на предмет возможного восстановления исследует итало-французская группа. Некий интерес есть со стороны Китая, но в чем конкретно он выражается, я не знаю.

Итак, во-первых, мы выяснили, что сирийские памятники — явление тонкое, неординарное. Во-вторых, эти красоты на наших глазах демонстративно разрушают и грабят, и противостоит этому аду суховатое и пассивное «выражение озабоченности», которым политики прикрывают бездействие. Отношение мирового сообщества к «нетуристической» античности мы обсуждаем со старшим преподавателем кафедры истории и теории искусства СПбГУПТД Марией Назаровой.

— У меня сложилось впечатление, что не только Пальмира, но и другие античные памятники Ближнего Востока и Северной Африки не особо нужны т.н. западной цивилизации, хотя свою европейскую античность она любит. Почему, на ваш взгляд, так происходит?

— С памятниками Ближнего Востока существующие сложности, связанные с изучением, сохранением и популяризацией, можно попробовать объяснить стечением нескольких обстоятельств. Здесь и удаленность их от «европейского центра» — ведь каждое отдельное современное государство, территория которого была прежде частью Римской империи, заботится именно что о своих античных древностях. По сложившейся в науке практике сравнивает свои древние памятники с аналогами, как правило, опираясь на столицу и «центр», в качестве которого выступает современная Италия. На Ближнем Востоке меж тем отмечается крайне неспокойная политическая ситуация: Ливия, Сирия, Ирак, Алжир (до 2011–2012 годов). В условиях войн, восстаний само собой разумеется, что о древностях, как и о прочих памятниках, особо думать и заботиться местные власти не будут. Для западного мира эти самые древние монументы из-за их отдаленности (а отсюда и малоизвестности) часто остаются «вне поля зрения». Итальянская и греческая античность — вещи очевидные. Отсюда и желание всяких Испаний, Франций, Германий и прочих, кого затронул Рим, показать, что «и мы, и мы тоже могём, и у нас, смотрите, все есть». В Хорватии, например, отличная античность, но про нее в мире вспомнили только после развала Варшавского договора и распада Югославии. И дали денег в двухтысячные.

Говоря об «инстаграмной» популярности памятников Италии и Греции, Мария поминает неочевидное: «Кто нынче поедет, например, в Алжир? И даже крайне опытный организатор поездок деятелей культуры и искусства не знал про археологический музей в Рабате».

Так что инициатива российской стороны говорит в том числе о политических имперских мечтах. Обработан огромный массив данных, создана 3D-модель Пальмиры в ее нынешнем состоянии. Запущен сайт, куда каждый побывавший в Пальмире до разрушений турист может загрузить свои фото, тем самым помогая уточнить модель. На этой базе специалисты со всего мира смогут работать сообща, предлагать решения по реставрации и сохранению. Помимо острого чувства прекрасного и невозможности вынести пытку уничтожением цивилизационно значимых вещей, желания помочь такому беззащитному «заложнику», как археологический памятник, и горячего научного энтузиазма (возможность поработать с такими объектами!) тут ощущается патетика высокого государственного интереса. Своеобразная надстройка российской истории в глубину и ширину, каковой было, например, и государственное медиасопровождение крымских событий с тезисами про сакральность полуострова. По-настоящему своей, домашней, античности у нас не было; наверное, поэтому мы так настойчиво ищем точки опоры на ее восточных рубежах, там, где к греко-римской ясности примешивается византийская пышность или парфянская причудливая утонченность. Пальмира отлично вписывается в ландшафт нашей вымышленной ментальной родины. В то время как другие страны, нагруженные античным наследием, являют осознанное лицемерие, российские специалисты трудятся «в полях». Это может казаться политическим расчетом верхов или наивным рвением конкретных людей, но речь о сложной работе в регионе, разоренном войной. То есть о деле важном, нужном и своевременном — независимо от мотивов и того, насколько вам по душе его медиасопровождение.

ИСКУССТВО: ВЫБИРАЙТЕ ГЕРОЕВ ДЕСЯТИЛЕТИЯ

Понравился материал? Помоги сайту!