25 января 2021Искусство
183

Цветодинамос и пролетаризация духа

Издательство Grundrisse выпустило константинопольский дневник Алексея Грищенко

текст: Евгений Коган
Detailed_pictureАлексей Грищенко. Ок. 1938. Фото Бориса Липницкого© Roger Viollet via Getty Images

Под закат 2020 года в издательстве Grundrisse вышла потрясающей красоты книга Алексея Грищенко «Мои годы в Царьграде» — ранее не публиковавшийся на русском языке дневник, который художник вел в 1919–1921 годах. Совладелец книжного магазина «Бабель» (Тель-Авив) Евгений Коган поговорил с переводчиком книги, искусствоведом Михаилом Рашковецким о битве с ветряными мельницами, национальной самоидентификации и верности искусству.

* * *

Михаил Рашковецкий — искусствовед, член украинских экспертных советов и жюри, в прошлом — председатель правления ассоциации «Новое искусство», директор Центра современного искусства Сороса и Музея истории евреев Одессы, куратор Одесских биеннале современного искусства, ныне — член комитета Национальной премии Украины им. Тараса Шевченко.

— Для начала давайте определимся, чем Алексей Грищенко, чье имя, прямо скажем, не очень известно простым любителям русского авангарда, важен для истории российского и украинского (и позже французского) искусства начала ХХ века.

— Стоит отметить, что до того, как Надежда Гутова, главный редактор издательства Grundrisse, обратилась ко мне с вопросом, кто бы смог перевести дневник Грищенко с украинского на русский, я вообще не знал этого художника. Специалистом по Грищенко является львовянка Вита Сусак, но она по неизвестным мне причинам не откликнулась на призыв Гутовой о сотрудничестве. Началось это у Сусак с диссертации «Алексей Грищенко в художественной жизни Москвы 10-х годов XX века» под руководством легендарного Григория Стернина. Когда я работал в одесском еврейском музее, просматривал ее монографию «Українські мистці Парижа. 1900–1939» / «Ukrainian Artists in Paris. 1900–1939» / «Les Artistes Ukrainiens à Paris. 1900–1939» («Родовід», 2010, 2012 гг.), но был сосредоточен на евреях-одесситах и на Грищенко особого внимания не обратил.

Принято считать, что Грищенко — художник второго ряда и интересен как «культурный фон». Впрочем, «перворазрядники» были мирового уровня. Напарник Грищенко по «цветодинамосу» Александр Шевченко известен в гораздо большей степени, во многом благодаря близости к «Ослиному хвосту», но опять же очень «фонит». Мое резюме — Грищенко очень хороший живописец, но, увы, не первая величина ни в «московский» период, ни в «парижский».

Для обложки использована фотография из фотоархива Библиотеки Конгресса США: Ворота мечети Рустема-паши. Конец XIX — начало XX века. Ателье Sebah & JoaillierДля обложки использована фотография из фотоархива Библиотеки Конгресса США: Ворота мечети Рустема-паши. Конец XIX — начало XX века. Ателье Sebah & Joaillier© Grundrisse

— Можно ли, кстати, отнести Грищенко к русскому авангарду? Или он, несмотря на близость к «Миру искусства», «Бубновому валету» и так далее, все-таки украинский художник?

— Проблема этнокультурной идентификации, по-моему, никогда не имеет однозначного решения. Кандинского, к примеру, считают «своим» и русские, и французы, и немцы. Если же говорить о САМОидентификации (которая далеко не всегда является истиной в последней инстанции), то Грищенко, безусловно, украинец.

— И, к слову, почему он значительно менее известен, чем художники, с которыми он не просто жил в одно время, но и выставлялся и вообще существовал в одном пространстве?

— К тому, о чем мы уже говорили, стоит добавить, что Грищенко — и это немаловажно — надолго выпал из контекста художественного процесса. Его теория (в частности, манифест «Цветодинамос и тектонический примитивизм», написанный с Александром Шевченко) противоречива и в чем-то анахронична. Мне, скажем, абсолютно непонятно, как можно отрицать линию и плоскостность вместе с трехмерностью и в то же время воспевать глубину, «родник которой есть природа, жизнь», и примитив. Каким образом поклонник иконы не замечает роли линии и линейных ритмов и в иконописи, и в мозаике, и во фресках? Матисс, впервые увидевший иконы в России, комплиментарно выразился в адрес русских художников — мол, не мне вас учить, когда в вашей истории было такое искусство. От Матисса и Сезанна и до экспрессионистов значение линии (конечно, в ряду других выразительных средств, в первую очередь цвета) было неоспоримым. А то, что в живописи Грищенко линия «смазана», отмечает и Сусак. Было бы любопытно сравнить судьбу и творчество Грищенко и его современника Штеренберга, основателя ОСТа. Но это тема отдельного исследования, которым я, конечно, заниматься не буду.

— А где, кстати, смотреть его работы?

— В интервью «Радио Свобода» Вита Сусак говорит о факте передачи коллекции работ постмосковского периода (московские, до 1919 года, почти все погибли) и архива Грищенко Украине тогда, когда это станет возможным. До этого момента все материалы сохраняются в фонде Грищенко Украинского института США. Грищенко пополнял этот фонд до смерти в 1977 году и на тех же условиях написал завещание. В 2006-м весь этот фонд был передан в Украину и сейчас находится в Национальном художественном музее Украины. Любопытно, что с 2007 года работы Грищенко начинают появляться на украинском аукционе «Корнерс».

Сверху: Крепостные стены рядом с замком Семи башен (Едикуле). Конец XIX века.<br>Снизу: Алексей Грищенко. Едикуле. Октябрь 1920 года. Бумага, карандашСверху: Крепостные стены рядом с замком Семи башен (Едикуле). Конец XIX века.
Снизу: Алексей Грищенко. Едикуле. Октябрь 1920 года. Бумага, карандаш
© Grundrisse

— Хорошо, давайте вернемся к «сюжету» книги. Как вы думаете, почему Грищенко, неплохо устроившись в чудовищно сложные первые послереволюционные годы (он входил в совет Профессионального союза художников-живописцев Москвы и во Всероссийскую коллегию по делам музеев и охраны памятников старины), вдруг рванул из Москвы и в 1919 году предпринял столь опасное и длинное путешествие?

— Ну, «неплохо» — это понятие относительное, согласитесь. Вот ответ самого художника: «Не обращая внимания на все личные успехи, я с каждым днем все больше начинал ощущать вокруг себя какую-то духовную пустоту, в которой еще большим диссонансом звучали то глумливые, то поучительные выкрики автора “Облака в штанах”. Искусство с каждым днем все больше предлагало свои услуги пропаганде, шумно, по-базарному. Все больше давала о себе знать пролетаризация духа… В разгар этих сомнений какой-то внутренний голос говорил мне: бросай все, пока не поздно! Решение было принято быстро, однажды утром я твердо решил покинуть Москву… Закрыл мастерскую на замок, на дверях мелом написал: “Оружия нет. Прошу сохранить!”. Натянул плащ, взял в руку легкий чемодан и подался на Брянский вокзал» — так Алексей Грищенко писал о решении навсегда покинуть Россию, принятом в действительно удачливые для него времена, сразу после выставки «Цветодинамос и тектонический примитивизм» в 1919 году (в книге, которую я переводил, этого нет, я цитирую по упомянутому интервью с Сусак).

— Константинополь же всегда был привлекателен для русских художников, да?

— Не всегда и не для всех. Даже «мирискусники» еще не абсолютизировали достоинств «византийщины». «История византийской живописи со всеми ее колебаниями и временными подъемами есть история упадка, одичания и омертвения. Образы византийцев все более удаляются от жизни, их техника становится все более рабски-традиционной и ремесленной. Однако если мы сопоставим то, что приблизительно в X веке творилось в Западной Европе, с тем, что происходило в то же время в Византии, то последнее покажется верхом художественной утонченности и технического великолепия» — это Бенуа писал.

Сверху: Верблюды в Скутари. 1918<br>Снизу: Алексей Грищенко. Лежащие верблюды. 1919. Бумага, карандашСверху: Верблюды в Скутари. 1918
Снизу: Алексей Грищенко. Лежащие верблюды. 1919. Бумага, карандаш
© Grundrisse

— Так чем же был так интересен Царьград, почему в какой-то момент там сосредоточились важные художественные силы — от Зданевича до того же Грищенко?

— Мне кажется, они просто выбирались как могли. Константинополь был одним из главных «перевалочных пунктов», ну, как Вена для еврейских эмигрантов из СССР. Зданевич стремился во Францию и ждал в Царьграде визы. Или, например, Сандро Фазини (художник из группы одесских «независимых», брат Ильфа) эмигрировал в 1922-м во Францию тоже через Константинополь. А в нашем случае искусство и архитектура Царьграда во многом совпадали с прежними интересами и изысканиями Грищенко. Наверное, поэтому его путешествие получилось столь насыщенным и оставило после себя богатые дневниковые записи.

— Как вы считаете, почему Грищенко, принявший революцию, в 1921 году решил остаться в Париже?

— Скорее, он оказался «в ней» в силу обстоятельств непреодолимой силы, да и то смог в 1919-м преодолеть их и выскользнуть из революционных объятий. Для него была неприемлема «пролетаризация духа». До Второй мировой он контактировал с украинскими художественными организациями во Львове, то есть все-таки в Европе, хоть и Восточной.

Алексей Грищенко (сидит, второй слева) со своими учениками. Государственные свободные художественные мастерские. Москва. 1918Алексей Грищенко (сидит, второй слева) со своими учениками. Государственные свободные художественные мастерские. Москва. 1918© Grundrisse

— От дневника «Мои годы в Царьграде» ждешь, конечно, описаний русского эмигрантского общества, которое сформировалось в Константинополе в 1919–1920 годах, однако Грищенко лишь касается этого. В основном же его дневник — это подробное, почти любовное описание Константинополя и Стамбула тех лет. Как вы думаете, почему при этом не возникает эффекта обманутых ожиданий, почему книга не разочаровывает?

— Мне, наоборот, кажется, что как раз в этом отстранении (остранении) от земляческих дрязг кроется очарование книги. Грищенко рвется в Европу, во Францию, где уже побывал «до несчастья», а не назад, в Россию.

— Мне очень симпатичен подход Грищенко — в любой, даже самой тяжелой, ситуации оставаться собой, то есть не бросать рисования и вообще ставить так любимое им искусство на первое место, а вопросы быта оставлять как бы за скобками. Вы как-то мне сказали, что он оставался не просто художником, но «художником особого склада». Можете расшифровать?

— Да, по-моему, это самое сильное в книге. Безотносительно уровня таланта Грищенко остается верным себе, а значит — и искусству, в самых сложных ситуациях. Когда я говорю «художник особого склада», я имею в виду два качества: подвижничество и миссионерство. Грищенко не просто рисует, не просто бесконечно перечисляет цвета и их оттенки. Он как будто дышит тем прекрасным, которое улавливает в природе, архитектуре и пр. Но он еще и сражается за свое представление о подлинном искусстве, сражается с популярной (не только в Турции) академической системой, включая академическую Сецессию. Вот только в свете художественного «большого рассказа» это похоже на сражение с ветряными мельницами. Что не умаляет достоинств рыцаря, странствующего в начале ХХ века.

Я бы еще обратил внимание на настойчивость, своеобразную последовательность Грищенко в творчестве. Вроде бы я уже говорил о противоречивости его художественных установок. Так вот, он удивительно настойчив в утверждении этих противоречий. И в этой настойчивости он вполне оригинален, в отличие от, например, хорошего художника Александра Шевченко, который преимущественно вторичен. Вот у Шевченко Брак или Пикассо, а вот Ларионов, а вот Ренуар и так далее. О Грищенко этого не скажешь, он преимущественно оригинален, даже в своих заблуждениях.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Дни локальной жизниМолодая Россия
Дни локальной жизни 

«Говорят, что трех девушек из бара, забравшихся по старой памяти на стойку, наказали принудительными курсами Школы материнства». Рассказ Артема Сошникова

31 января 20221549
На кораблеМолодая Россия
На корабле 

«Ходят слухи, что в Центре генетики и биоинженерии грибов выращивают грибы размером с трехэтажные дома». Текст Дианы Турмасовой

27 января 20221588