Скупой русский натюрморт

Человек — мера всех вещей, или все же вещи — мера человека? Голландские натюрморты пережили не одно поколение, переживут и нас. Не значит ли это, что изображенная вещь вечна?

В Мультимедиа Арт Музее до 5 декабря продолжается посмертная выставка Никиты Алексеева «Ближе к смыслу». Участник группы «Коллективные действия», основатель галереи APTART и один из лидеров московского концептуализма 1980-х, Алексеев ушел из жизни 26 марта, до последних дней обдумывая подготовку к экспозиции. О ней была и последняя запись в его фейсбуке. Выставка открылась на пересечении с несколькими другими инициативами: «пейзажной» экспозицией «Кот на фреске» в пространстве Iragui Gallery и проектом «Служба времени. О природе длительности, преодоления и аффекта», который музей «Гараж» посвятил памяти художника. В конце октября искусствовед Александра Обухова, прожившая с Никитой Алексеевым 17 лет, заявила о желании создать фонд его имени.

Проект «Предсмертные рисунки (Всякое дыхание да славит Господа)», начатый в 2000-х годах, был задуман художником как осознание каждого своего рисунка потенциально последним. С него Никита Алексеев начал новый этап творчества, когда вернулся из Франции в Россию после эмиграции и вновь обратился к искусству, оставив публицистику.

Новый этап подвел итог его экспериментам с фактурами и материалами: никакой больше живописи на оборотной стороне клеенок. Возможно, это связано с разочарованием в европейском искусстве, оказавшимся не лучше советского: «Я думаю, любое искусство во все времена на 97% дерьмо, и только на 3% представляет интерес» ^[1]. Поиски окончены, художественный язык найден: простой рисунок и пояснительные фразы. И хоть проект «Предсмертные рисунки» формально был завершен, художник продолжал его, измеряя жизнь в ежедневно создаваемых графических произведениях.

Вещи без начала и конца

Выставка начинается в главном холле музея с большой стены напротив входа, переходит в залы справа, затем забирается на цокольный этаж. «Мне бы очень хотелось, чтобы на выставке было очень много картинок, как можно больше. Так много, чтобы зритель почувствовал себя погруженным в этакую ванну, чтобы он себя спросил с недоумением: “А зачем так много?” А затем, что время такая штука, что его ни много, ни мало быть не может, так что пускай уж будет побольше». И действительно — иногда слышался хохоток посетителей, которые не могли поверить, что выставка продолжается и в следующем зале, и в следующем, и в следующем.

Некоторых зрителей, очевидно, смущает однородность представленных серий. За редким исключением — графические натюрморты, которых действительно много. Принцип каждой отдельной серии — включать в себя разные, но похожие работы — как, например, серия вариаций компоновки скорлупок мидий с палочками, яблоками и камушками, представленная тремя десятками листов с посвящением Марселю Бротарсу («Ловкачка-мидия прелестна»). Эта формула переносится на всю выставку, где графика в рамах кажется нескончаемым потоком сознания. На одной стене собраны идентичные заснеженные деревья, сопровождаемые мыслями художника, на другой — идентичные по технике зарисовки карандашом, дополняемые названиями на английском, вымышленные «замечательные люди», якобы встреченные на пляже, много-много акварельных банановых шкурок разной конфигурации, одинаково очаровательных в своих барочных изгибах.

Все это вместе — экзистенциальная попытка зафиксировать временные точки жизненного пути. Вещи в рисунках Никиты Алексеева становятся мерой человека, ее неопровержимыми свидетельствами — причем одинаково ценными оказываются и ископаемые каменного века, и предметы из повседневности художника, в том числе даже шкурки и скорлупки, в быту называемые пищевыми отходами. Набор предметов напоминает содержимое 92 чемоданов Тульса Люпера, персонажа Питера Гринуэя, чью жизнь режиссер систематизировал и аккуратно упаковал. Предметный мир осмысляется как характеристика, как портрет, как артефакты, свидетельства — если хотите, даже улики, доказывающие, что человек действительно жил.

Большая серия из 35 акварельных листов «Вещи на небесах» помещена на главной, самой эффектной стене музея. Здесь предметы вроде эмалированной кружки, пустых бутылок, пера и мятой бумаги снабжены золотыми квадратными нимбами, и, очевидно, по задумке автора, будут жить вечно, будучи зафиксированными. И нож, и ключ, и кошелек, и ржавая металлическая штука, у которой даже нет названия, потому что непонятно, зачем она нужна, — все они искусство, потому что художник изъял их из повседневности и нарисовал, определив тем самым их онтологический статус. Он потом вернет вещи обратно: спрячет кошелек назад в карман и съест колбасу. «Потому что искусство искусством, а жизнь жизнью», — как записал Никита Алексеев в FB по поводу палки сырокопченой. Природа искусства такова, что каждая попытка художника запечатлеть предметную среду или зафиксировать мысль обрекается на вневременность. Смысл обретают и заполняющие лист бумаги тысячи мелких кружочков или крестиков, и записи печатными буквами наравне с замечательными акварелями.

С этими размышлениями о времени и искусстве перекликается документация проекта группы «МишМаш», показанная этажом выше. Ежедневно на протяжении года творческий дуэт одевал деревянную фигурку в форме единички в новую «одежду», неизбежно наращивая ее объем и фиксируя, как облик их художественной работы непрерывно меняется, но остается в фотографиях.

Поток сознания

Цитату Юрия Олеши «Ни дня без строчки» Никита Алексеев превращает в принцип в «ни дня без линии», часто подписывая рисунки не только годом или месяцем, а точной датой. Особенно любопытна его спекуляция с мидиями — композициям с их участием он присваивает даты с разбросом в несколько десятков лет. Но обманывать нас художник не собирался: очевидно, что созданы все листы с небольшим временным промежутком — слишком они похожи, а на этикетке честно стоит 2021 год. Играя в фальсификацию, Никита Алексеев будто говорит, что этих мидий он может есть и всю жизнь, и всю жизнь рисовать то, что от них остается. Серия так и называется — «Что осталось?» Вопросительный знак в конце выглядит неоднозначно и заставляет нашу мысль идти дальше — от скорлупок моллюсков к экзистенциальным вопросам.

Поток сознания, как может показаться, почти бессвязный, выливается в рисунки, наброски, но — по задумке куратора — переплетается с текстами, давая мыслям зримое воплощение. Речь не только о текстах, которые являются частью работ: по всей выставке нас сопровождают цитаты из фейсбука художника.

«У меня была мечта до конца жизни рисовать носки. Но сегодня понял, что вряд ли на это имеет смысл тратить остатки песка, перетекающего из одной колбочки в другую», — гласит одна из таких реплик, размещенная над серией с цветными парами носков. Что же тогда имеет смысл?

Бесконечная коллекция

Жан Бодрийяр в «Системе вещей» (1968) описывает фигуру коллекционера, чья коллекция наделена логикой и порядком, а также принципиальным стремлением к завершенности. Не такова коллекция Никиты Алексеева: его бутылки-ботинки-лопатки-гвозди предстают бесконечной чередой вещей из нашей повседневности без начала и конца. Он рисует решительно всё и решительно бесцельно. В этом смысле даже рисунки для детской азбуки «Your First Book, from Apricot to Zucchini and Back Again» ^[2] оказываются не завершенным циклом, а всеохватным — от A до Z и обратно. И обратно — подчеркивает художник и для каждой буквы дает два предмета, чтобы путь читателя не направлялся в один конец.

Однако коллекция предметов и рисунков обрывается со смертью автора, и однажды один из листов грандиозного проекта становится последним. Бодрийяр писал: «Человек, собирающий коллекцию, умер, но он в буквальном смысле переживает себя в своей коллекции, еще при жизни бесконечно повторяясь в ней по ту сторону смерти, вводя даже самое смерть в рамки серии и цикла» ^[3]. Не эта ли фраза из классика философии помогла Никите Алексееву — много читавшему и думавшему, знакомому с трудами Бодрийяра — найти смысл жизни в непрерывном цикле рисунков.

В потоке графических серий прослеживается и определенная перформативность, близкая «Коллективным действиям». Вспоминается ранний проект Алексеева — его «10 000 шагов» 1980 года. Тогда он преодолел путь по снегу, отсчитывая каждый шаг и останавливаясь через каждую тысячу, чтобы выпить вина, оставить заготовленные тексты, написать новые и сделать фотографии. «Имеющиеся в результате тексты и фотографии не являются “стихами”, “размышлениями” и “пейзажами” как таковыми; это достаточно эфемерная “разметка” пути». Это желание измерить, сосчитать и зафиксировать проживаемые дни стало главной темой художника.

Выставку стоит посетить не только потому, что Никита Алексеев еще при жизни стал для российского искусства хрестоматийным автором. Его лишенная вычурности графическая манера, его, казалось бы, устаревшие медиа (бумага, черная ручка, карандаши, чернила, краски) звучат сегодня особенно необычно в своей спокойно-медитативной рефлексии. Их простота становится для Алексеева концептуальным приемом, приемом остранения. Да и в целом — если когда и стоит задуматься о смысле жизни, о сущности творчества и течении времени, то пустота локдауна и работы на удаленке подсказывают, что время для этого наступило.

В названии статьи обыгрывается название совместной выставки Никиты Алексеева и Бориса Матросова «Скупой русский пейзаж» (2014, арт-центр Gridchin Hall)

---

^[1] Русское арт-зарубежье. Вторая половина XX — начало XXI века / сост. Зинаида Стародубцева. М.: ГЦСИ, 2010. С. 180.

^[2] «Твоя первая книга: От абрикоса до цуккини и обратно», задуманная как книга с ограниченным тиражом.

^[3] Бодрийяр Жан. Система вещей. М.: Рудомино, 1999. С. 109.

Понравился материал? Помоги сайту!