Медиалубок и электронное барокко в струях прозрачного воздуха

Этой осенью исполняется 30 лет со дня основания одного из самых оригинальных художественных журналов девяностых годов — иллюстрированного альманаха «Дирижабль», у истоков которого стояли Леонид Тишков, Резо Габриадзе и Андрей Битов. Сейчас становится ясно, что идея соединить поэтов, писателей, художников и ученых по-прежнему осталась редкостью: во многом именно эта стратегия и позволила «Дирижаблю» пролететь над литературной средой, не задевая острых пиков постсоветских цеховых конфликтов, и действовать экспериментально и по своему усмотрению. О том, как делался альманах, я попросила рассказать его идеолога и сооснователя Евгения Стрелкова. Надеюсь, что это подробное интервью закроет некоторые лакуны в истории независимых художественных изданий, и поэтому в виде оммажа помещаю его в рубрику «А—Я».

— Как вам пришло в голову делать именно такой альманах? Можно ли сказать, что в первое время, когда к вам пришла идея, в голове уже были какие-то примеры (ну, скажем, «Весы» или «Аполлон»)? Или задача стояла создать что-то новое с нуля?

— Ответ потребует небольшой предыстории. Я по образованию радиофизик, работал с 1985 года в нижегородском Радиофизическом институте, занимался геофизикой. Но в начале 90-х с наукой (особенно в провинции) стало совсем плохо, начались сокращения, пришлось уйти из института. Мне это было сделать, пожалуй, легче, чем некоторым коллегам, так как мы с приятелем и приятельницей уже подрабатывали компьютерной версткой газет. Днем наш институтский компьютер служил науке, а ночами мы мастерили на нем макеты для народившихся, как грибы после дождя, местных газет: экономических, политических, экологических. Так что, уйдя из науки, я (в той же компании из трех человек) продолжил заниматься газетной версткой. Но нас вскоре стало удручать, что газеты, как те же грибы, оказались продуктом недолговечным, их хватало на три-четыре номера. А мы вкладывались в дизайн, придумывали «шапки», рисовали картинки и карикатуры… и через три-четыре номера — все в корзину. Ну и тексты в газетах были часто так себе. Нам захотелось сделать что-то «по большому счету», благо верстать мы научились и команда, пусть небольшая, уже была.

А надо сказать, что радиофизическая школа в тогдашнем Горьком — явление особое. Она была создана великими москвичами Андроновым, Левиным, Греховой, Гореликом — не только физиками, но и интеллектуалами, часто с гуманитарным уклоном. Тот же Левин писал хорошие стихи, а Андронов серьезно занимался биографией Лобачевского. Ну и их ученики (и ученики учеников) — кто-то писал, кто-то рисовал. Радиофак университета — с ежегодным набором в 200 человек, с повышенной стипендией как спецфакультет, с традициями (на лекциях по квантовой физике, например, нам регулярно включали джаз) — собирал в своих стенах множество гуманитариев по духу, которым просто некуда было идти: на истфаке или филфаке воздух в 80-е годы был куда жиже, чем на радиофаке, где часто возникала фронда.

Мы с сокурсниками, к примеру, издавали стенную газету «Перманентный восторг» с шутками, стихами, карикатурами и эссе. Почти каждый ее номер в итоге оказывался в парткоме: нас приглашали туда для выволочки, но все-таки из университета не исключили. Так что и в студенческое время, и позже был круг пишущих/рисующих/мыслящих людей нашего поколения и тех, кто постарше. Ну а когда мы решили издавать альманах, стали искать авторов целенаправленно — в столицах и не только.

Вернисажи выставок «Дирижабля» в Нижнем Новгороде (Дом актера) и в Москве (ЦДХ)

Аналогий с журналами вроде «Весов» и «Аполлона» мы тогда не проводили, скорее, мы, даже не осознавая, продолжили традицию домашних журналов, каких-то цеховых альманахов, что возникали в среде артистов или художников, — без особых претензий, но с огромным удовольствием от самого процесса. Как любое необязательное дело, наша альманашная затея развивалась неспешно, но ее подтолкнули два события.

Прежде всего, нам предложили деньги. Теща одного из нас работала в богатом кооперативе, торговой ассоциации, состоящей из бывших комсомольских вожаков или инженеров. Им было скучно просто зарабатывать деньги, им хотелось и тратить, как я понимаю, не только на рестораны и загранпоездки. Узнав о нашей идее, они взяли нас троих на небольшие оклады и пообещали оплатить бумагу и типографские расходы.

Мы же, почувствовав возросшую ответственность, решили усилить состав авторов и отправились в Москву. К Андрею Битову, который был нашим литературным кумиром. Занятно, что телефон Битова мы с Михаилом Погарским узнали в киоске Мосгорсправки у трех вокзалов. Сразу же позвонили Андрею Георгиевичу с просьбой об интервью. Он сказал, что вообще-то интервью не дает, но раз мы уже приехали и торчим на вокзале, то ладно, благо недалеко — он жил тогда на «Красносельской». Мы пришли, как полагается, с бутылкой коньяка — и сами же ее выпили, так как Битов сказал, что ему можно пить только специальную настойку на травах (ее он и пил). Мы записали трехчасовое интервью «Шел и подумал» — по сути, эссе. И получили письменную рекомендацию к Резо Габриадзе, который гастролировал тогда в Питере.

Поздно вечером, выйдя от Битова, мы сели в поезд и уже утром в театре на Фонтанке ждали Резо. Который, прочитав рекомендацию, первым делом пригласил нас на вечерний спектакль, а потом нарисовал нам Пушкина на воздушном шаре с кучей бутылок в корзине (Габриадзе и Битов тогда занялись домашней пушкинистикой, придумывая про Пушкина всякие небылицы). Резо спросил, когда нам обратно в Москву (ночью, ответили мы, сразу после вашего спектакля), и дал телефон замечательного, как он сказал, художника Леонида Тишкова.

Утром мы были у Тишкова в мастерской, отобрали для альманаха рисунки из его новой графической серии «Последний паром», покурили вместе (Леня тогда курил папиросы). Прощаясь, Тишков посоветовал обратиться за материалом «к замечательному писателю Андрею Битову». Мы поняли, что круг замкнулся, пора ехать домой. Но с этими тремя персонажами мы встречались и позже много раз. Битов стал добрым ангелом альманаха «Дирижабль», вел презентации первых номеров в Москве, не раз давал нам в альманах свои стихи и заметки. С Резо мы просто дружили, вместе выставлялись. А Тишков кроме всего прочего познакомил и меня, и некоторых других активистов «Дирижабля» с жанром книги художника. Чем мы с увлечением занимаемся уже лет двадцать.

Надо сказать, что один из тогдашних редакторов, Игорь Эйдман (еще в нашей компании были Инна Готская, потом Алексей Циберев из Нижнего и Михаил Погарский из Москвы, потом подтянулись Андрей Суздалев, Игорь Сорокин из Саратова, Елена Спирина, на короткое время Денис Осокин из Казани — а первые редакторы ушли в другого рода занятия), вышел на интересную компанию молодых московских авторов, и мы получили в редакционный портфель стихи Марии Степановой, Даниила Да, Леонида Шевченко...

Но костяк первого номера был все-таки нижегородский — авторы из университетской компании физиков/лириков. Потом круг знакомств (и авторов) расширялся, но как-то естественно, неспешно. Мы познакомились с митьками в Питере и опубликовали их рисунки. В Саратове подружились с целой группой авторов — Сергеем Трунёвым, Алексеем Александровым, Светланой Покровской, Борисом Казимировым, Александром Капернаумовым, Мариной Карачаровской... Тогда же, как-то прознав про нас, стал слать письма с вложенными туда рассказами Сергей Тиханов из Новосибирска; мы эти рассказы сразу же публиковали. Словом, все как-то развивалось...

Так вот, я уже сказал, что первым фактором, ускорившим процесс, стала финансовая поддержка ассоциации «Ника». А вторым фактором ускорения стал августовский путч 1991 года. Мы поначалу бросились по старой памяти помогать с версткой и печатью антипутчистских листовок. Но оказалось, что листовки эти уже печатаются институтской типографией. Так что мы, чем могли, помогали знакомым нижегородским демократам (Борису Немцову, Николаю Ашину), а в перерывах, чтобы чем-то занять себя и успокоить нервы, верстали первый выпуск альманаха.

И к бесславному окончанию путча мы его сверстали. Так что альманах «Дирижабль» — ровесник того драматического эпизода истории. Правда, возникли проволочки с бумагой и типографией, с деньгами, поэтому из печати первый номер вышел весной 1992 года. И мы тут же устроили его презентации в Нижнем Новгороде и в Москве. Так что тридцатилетие литературного иллюстрированного альманаха «Дирижабль» можно отмечать и в этом году (когда был задуман первый номер), и в следующем (когда он был сверстан).

Первый номер. 1992. Развороты

— Альманах организовался на стыке разных видов искусства. Это результат поиска единомышленников или изначальный замысел?

— Да, альманах сразу же был замыслен на стыке разных видов искусства и литературы. Вначале стихи, проза, эссе — и на равных правах графика: рисунок, офорт. Потом появились аннотации графических выставок, которые были организованы редакцией в Москве в ЦДХ, в Петербурге у митьков, в Нижнем Новгороде. Люди, которые оказались в «атмосфере» «Дирижабля», «корректировали» его полет в какую-то свою сторону. Например, московский скульптор Дмитрий Покровский увлек нас своим «пласт-модерном», появилась статья в альманахе о его работах, собрали групповую выставку в Манеже. Или вдруг нас позвали отмечать приход нового тысячелетия на Протву, в усадьбу скульптора Андрея Волкова. Мы с тогдашним моим соредактором Михаилом Погарским увлеклись объектами в пространстве. И года три-четыре после этого компанией из пяти-шести человек активно занимались ленд-артом, в альманах попадала документация ленд-арт-интервенций и фестивалей.

Объекты группы «Дирижабль». Нижний Новгород, фестиваль «Полоса». Сентябрь 1996 года

Так нас и покачивало «в струях прозрачного воздуха» (фрагмент девиза альманаха из Оскара Уайльда) — от скульптуры к ленд-арт-объекту, от серии рисунков к книге художника.

Сейчас я и сам не помню точно, откуда взялись у нас эссе о каллиграфии Евгения Добровинского или подборка фотографий форта во Владивостоке Ивана Бойко.

И в какой-то момент мы естественным образом пришли к электронным медиа. Вначале это были видео-, аудио- и анимационные приложения к книгам художника (прежде всего — моим и Андрея Суздалева, а также Леонида Тишкова, Наташи Куликовой). В альманахе публиковались описания и инструкции к этим мультимедийным объектам — почти в дадаистской стилистике.

Я же все это время продолжал зарабатывать на жизнь (и на альманах, кстати, так как поддержка ассоциации «Ника» вскоре исчезла — как и сама ассоциация) графическим дизайном (каталоги, буклеты, книги — газеты мы уже не верстали). И в какой-то момент довольно случайно мы (я, Андрей Суздалев, Ольга Хан) занялись музейным проектированием, выиграв музейный грант фонда Дмитрия Зимина «Династия» на экспозицию музея «Нижегородская радиолаборатория» (мое профильное образование мне тут аукнулось). И мы с Суздалевым стали делать анимационные ролики по истории науки и медиа. Их все можно посмотреть на нашем канале «Искусство знать».

На этой музейной ниве мы пересеклись с художниками группы «Куда бегут собаки» из Екатеринбурга, с группой Luna Nera из Лондона. С Мишей Леженем из Саратова, художником оригинального жанра — на стыке ленд-арта, перформанса и (почти) акробатики.

Выставка «Книга художника и поэта» в Нижегородском доме архитектора под эгидой издательств «Дирижабль» и «Даблус» и Нижегородского филиала ГЦСИ. 1998. Фото экспозиции, обложки и развороты каталога
© Е. Стрелков

Сейчас, пролистывая подборку альманаха (а всего вышло 17 номеров, последний — в 2006 году), я поражаюсь разнообразию материалов и количеству имен авторов. И, конечно, альманах здорово менялся за эти пятнадцать лет. Появились тематические номера: «волжский», «французский», «путевые заметки», «дневники», «балканский», «биологический», «антропный». И появились совсем неожиданные (для первых номеров) авторы.

Скажем, в «антропном» номере у нас француз Рене Домаль (в переводе Валерия Кислова), современный антрополог Александр Марков, лингвист Максим Кронгауз, метагеографы Андрей Балдин и Дмитрий Замятин. Причем от всех оригинальные материалы — эссе или интервью.

А кроме того, через альманах прошли десятки литераторов и художников. Некоторые стали довольно известными (скажем, Олег Дарк), некоторые не стали (скажем, Александр Капернаумов), но для меня как редактора очень ценны их материалы. Я рад, что само существование альманаха подвигло их на написание каких-то вещей, иногда целых циклов (как у саратовцев Игоря Сорокина и Сергея Трунёва). Я уверен, что многие из этих текстов еще будут перечитаны с глубоким вниманием, они этого заслуживают. Тем более что все выпуски альманаха есть в сети по нашему адресу.

Некоторые материалы совершенно уникальны, мне жаль, что они мало известны. Скажем, мы сделали (двуязычный) «французский» номер, редактором которого был француз Иван Миньо — переводчик Хармса и Хлебникова. Мы опубликовали очень достойных марсельских и некоторых парижских авторов — впервые в России. Были там и подборка арденнских поэтов в переводах Михаила Яснова, и документация целой выставки книги художника, посвященной Гийому Аполлинеру. Или «финно-угорский» номер, собранный казанцем Денисом Осокиным при участии Сергея Завьялова, опубликовавшего у нас (тоже впервые) молодую финскую поэзию.

Наконец, «волжский» (11-й) номер с целой плеядой авторов из Казани и Саратова, а также с ярославскими, чебоксарскими и астраханскими поэтами. Это, мне кажется, удивительный материал для филолога, интересующегося региональной литературой. И так можно обсуждать каждый номер, они все довольно плотные и сложно устроенные. Скажем, 10-й номер мы вообще решили через гиперссылки, причем как в сетевой версии, так и в бумажной. Тогда это было в диковинку, впрочем, и сейчас тоже.

Обложки альманаха разных лет

— Как вы искали авторов? Сужали круг или объявляли открытый прием материалов? Что не подходило, почему?

— Мы редко получали хороший материал по почте от незнакомцев. Хотя пара-другая такого рода событий была. Как с Сергеем Тихановым из Новосибирска. Я ничего о нем не знал, кроме обратного адреса, по которому слал очередную книжку «Дирижабля». А он в следующем письме слал новый рассказ. Так продолжалось довольно долго, несколько лет. А недавно я (опять же по почте) получил от Тиханова небольшой сборник прозы, изданный в Новосибирске. Я был очень рад, потому что, думаю, без регулярных публикаций в «Дирижабле» Тиханов до отдельного сборника вряд ли бы добрался. Вообще, если говорить о поступлении материалов, у нас было реализовано что-то вроде сети: появлялся новый участник проекта (автор или редактор) и приносил с собой материалы пяти-десяти-пятнадцати авторов. Так что открытый прием рукописей формально был, в каждом номере публиковался адрес редакции, но реально работали другие каналы. Надо сказать, что к какому-то моменту альманах свою миссию «первой площадки» для поэтических публикаций выполнил. Эта миссия просто-напросто исчезла — из-за обилия возможностей для сетевых публикаций, где и число прочтений могло быть больше. Наши-то тиражи в конце проекта не превышали 300 экземпляров, и продавать альманах нам было просто негде, магазины брали его с неохотой. Сейчас он продается, конечно, в специализированных магазинах вроде «Своих книг» или «Порядка слов» в Питере, но и там предпочитают выставлять новинки, а нашим номерам уже семь лет в обед...

Поэтому со временем мы все меньше публиковали поэтов, но все больше эссеистов, соединяя их материалы в удивительно любопытные ансамбли, сопровождая тексты разнообразной графикой — как художественной, так и научной, как современной, так и архивной. Таким был, например, «биологический» номер, где и статья Михаила Карасика из Питера о книге Эль Лисицкого «Крупный рогатый скот», и удивительная поэма Горовиц-Власовой «Бактериада» (прочно забыты как поэма, так и ее автор, биолог, опубликовавшая поэму аж в 1914 году). Там же у нас странные рассказы Марианны Гейде, микротравелог Марины Москвиной, фантасмагория Александра Капернаумова, «птичья» графика Андрея Суздалева, «лесной» стих Айвенго из Тольятти, «кислотный» стих знаменитого электронного музыканта Алексея Борисова, статья историка науки Бориса Булюбаша «Хиральность живого», абсурдистские заметки москвича Игоря Иогансона, фрагменты «Дневника Борисова» московского концептуалиста Игоря Макаревича, «Протодаблоиды» Леонида Тишкова, умствования питерского издателя Ивана Лимбаха, упражнения в медиаискусстве калининградцев Дмитрия Булатова и Алексея Чебыкина. Словом, Ноев ковчег.

— У альманаха явный (видимо, благодаря вам) техницистский уклон — не только в плане эстетики верстки, но и в содержании, где можно встретить научные статьи, биографии исследователей и т.д. Вопрос, возможно, пальцем в небо, но не повлияли ли на вас научно-технические журналы позднесоветских лет? Только корабль существенно накренился в сторону искусства.

— На меня лично научно-технические журналы сильно повлияли, особенно «Знание — сила». Подборка номеров аж с 1968 года (правда, уже неполная) до сих пор хранится дома, я иногда даже пересматриваю журналы. Получается, что родители выписали журнал, когда мне было пять лет.

Конечно, внимательно читать его я стал попозже, но довольно-таки рано, в первых классах школы. И, похоже, с детства впитал дизайн Юрия Соболева, иллюстрации Соостера, Кропивницкого, Пивоварова и других, фотографии Виктора Бреля.

Понятно, что, редактируя «Дирижабль» в 1990-х, на «Знание — сила» 1970-х я не ориентировался, но, видимо, уже что-то было в крови... Ну и, конечно, я рос на советском научпопе, а потом учился естествознанию (хотя считаю себя по натуре художником и гуманитарием). Наверное, мой (и моих соратников по альманаху) интерес к истории познания, к археологии медиа, к протомедиа вроде зоотропов и волшебных фонарей — это все оттуда.

И ведь у каждого из нас был свой журнал — у меня «Знание — сила», а у кого-то «Химия и жизнь». Когда два года назад мы в нижегородском Арсенале делали выставку Юрия Соболева в рамках «Графического кабинета», я с неким даже удивлением убедился, что помню все обложки журнала «Знание — сила» с 1968-го до середины 80-х. И, конечно, все мое поколение свой кругозор формировало похожим образом — из научно-технических журналов, научно-популярных (часто переводных) книг про космос или про древние цивилизации. Мне кажется, этот канал поступления знания трудно переоценить, настолько он для нас всех оказался важен. Скажем, с эстетикой дада, во много техницистской тоже, я познакомился гораздо позже, но она совершенно для меня оказалась органична, села «как влитая». Сказалась «прививка» советских журналов.

Книжный салон на Нижегородской ярмарке. Около 1993 года

— Видимо, «Дирижабль» задумывался как журнал для интеллигенции в старом смысле этого слова — а потому не был привязан ни к каким творческим союзам и очень свободно соединил литературные эксперименты с художественными, прежде всего, по типу лаборатории. Насколько он превратился в сообщество? Встречались ли авторы за эти годы как группа — не по двое-трое, а вот именно существенной группой? Можно упомянуть выставки или инициативы на платформе журнала?

— Да, мы не имели в виду творческие союзы и творчество как профессию (или как условие карьеры — даже в хорошем смысле этого слова). Мы делали то, что нам всем очень нравилось. И понимали, что нам повезло: «стало можно». Потому что в 80-е годы нельзя было редактировать литературный журнал без профильного образования, я уж не говорю про цензуру. А мы делали что хотели, в 90-х мы были свободны. Мы, может быть, напрасно (с точки зрения той же карьеры) так метались — от стихов до мультиков, от графических выставок до музейных экспозиций. Но и это было в духе времени.

По большому счету никто из нас не сделал ни художественной, ни литературной карьеры. А из науки мы давно ушли, если кто там и был. Мы остались, в общем-то, дилетантами. Но, как я сейчас понимаю, не мы первые. Что-то подобное было в 1840-х в круге славянофилов вроде Хомякова. Наверное, не случайно я испытываю такую тягу к Алексею Степановичу. Вот целую книгу художника сделал, сочинив в его духе восемь стихов и собрав в кучу столько самой разной архивной графики... Хомяков тоже то паровую турбину изобретет, которая никуда не пригодилась, то ружье сконструирует, к которому пули не подходят, то пруд устроит, то теплицы, то холеру возьмется лечить гомеопатией... Словом, наш человек...

А что касается нашего сообщества вокруг альманаха, то сейчас оно очень небольшое по разным причинам. Раньше было больше, мы даже в Москву на презентации номеров альманаха с «фан-клубом» ездили — человек пять-семь парней и девушек просто сопровождали редакцию. Человек пятьдесят всегда собирались на нижегородские события вокруг альманаха. Человек двадцать (как правило, бывших знакомых по университету и научным институтам) давали денег на журнал — по тысяче рублей. А я им взамен подкрашивал акварелью, штамповал, нумеровал и подписывал «специальные номера» альманаха. Ну и, конечно, были групповые выставки, фестивали вроде «Поймы времени» — всё под эгидой альманаха. И всегда на вернисаже, что в Нижнем, что в Казани или в Саратове, были человек десять авторов и человек двадцать читателей/поклонников: музейные девушки и институтские юноши (или наоборот). Сейчас, конечно, не так. Но на презентации в том же Саратове все равно придут человек десять ценителей...

Сейчас мы уже гораздо меньшей компанией «неспешно движемся в струях прозрачного воздуха» (девиз с титула альманаха), но теперь и мне, и еще паре человек из прежней команды стало интересно читать лекции и вести семинары для студентов — по искусству, по истории медиа, по музейному делу. Мы даже пытаемся сделать клуб не клуб, лабораторию не лабораторию, а какую-то проектную среду под названием «медиаформат», вот канал на YouTube создали. Ищем молодых сподвижников в наши общие с ними будущие проекты на стыке современного искусства, технических медиа и гуманитарных исследований.

— Как было устроено планирование номеров, как и кем придумывались их темы?

— Темы номеров возникали довольно спонтанно: кто-то чем-то увлекался, тащил туда других. Скажем, мой друг (и хороший приятель всей последней редакции) Иван Лимбах заимел дачу в Черногории. Съездили мы туда по разу, а кроме того, случился музейный фестиваль в Дубровнике, где я оказался уже с соредактором альманаха Игорем Сорокиным. Затем обнаружились какие-то югославские архивные истории у нижегородских знакомых, что-то в переводах, что-то в фотографиях — и получился в итоге «балканский» номер...

«Биологический» номер был инициирован целым рядом наших музейных экспозиций и арт-инсталляций на темы биологии, нейронаук, генетики, продления жизни и прочих эликсиров. После «биологического» логично было перейти к номеру «антропному», что и было сделано.

Следом напрашивалась тема постчеловеческого, но тут в издании альманаха возникла долгая, продолжающаяся до сих пор пауза. То есть все участники проекта продолжают работать в искусстве и литературе, и довольно активно, но лишь в персональных проектах или в совершенно других форматах вроде компьютерной анимации, книги художника и графического звука. А наш «Дирижабль» на манер Norge Руаля Амундсена неподвижно застыл где-то во льдах... может, еще оттает.

Четвертый номер. 1994. Развороты

— Что вообще такое, на ваш взгляд, идеальный художественный журнал — и как он влияет на общество и движения, которые в нем формируются?

— Наверное, такой журнал формируется вокруг направления, выражаемого некой группой. Так было у дадаистов, у сюрреалистов, у наших трансфутуристов (Ры Никонова, Сергей Сигей и другие) — поскромнее, может быть, чем у дада, но, пожалуй, не менее ярко. Мне кажется, у «Дирижабля» тоже было направление, да простится мне каламбур. Его, это направление, не так легко описать: слишком разнообразны авторы. Но что-то общее было в их самоощущении и в ощущении ими мира, мне кажется. Потом, ближе к заключительным номерам альманаха, возникло и некоторое стилевое если не единство, то... направление. Мы не раз с коллегой Суздалевым пытались его обозначить, возникали синтагмы «медиалубок», «электронное барокко»... Как в хрестоматийной притче о слоне и ощупывающих его слепцах, любое определение неточно. Но ясно, что любовь к фактуре и к подробности, интерес к медиаархаике, некая экзальтация наряду с почти фольклорным речитативом, раёшным повтором отличают ряд авторов «Дирижабля». Они точно интересны друг другу — не раз проверено.

Интересны ли они обществу? Иногда — да. Последний крупный проект вокруг «Дирижабля» — книга, а потом и выставка «Ниже Нижнего», собравшая два десятка (очень разных) художников, прокатившаяся по дюжине поволжских городов, получившая самые разные отклики — от попытки обструкции в Кирове до премии «Инновация» в Москве.

Видимо, она, литературно-художественная программа «Ниже Нижнего», повлияла на общество, и мне кажется, что не в худшую сторону. Мне кажется, свойственная авторам круга «Дирижабля» практика доводить до предела (а порой и до абсурда) какие-то размышления над наблюдениями полезна для нашего общества. Ибо ломает клише, сбивает шоры, меняет оптику — да простят мне коллеги пафос. «Ниже Нижнего», разговор о традиции и современности — чем не спецвыпуск «Дирижабля», его «исторический» номер. Попытка взглянуть на «местную историю» как на непреходящую ценность — и как на реальную (часто очень горькую) потерю. Парадоксальное смешение гимна и плача по поводу места и памяти нашего общего обитания. Такими вещами, несомненно, стоит заниматься, на такие темы стоит отзываться... Ну вот мы и пытаемся.

Понравился материал? Помоги сайту!