«Мы ведь сами достаточно экзотичны»

— Московская часть вашего проекта «Десять тысяч уловок и сто тысяч хитростей» имеет три уровня. Первый — это номадический проект Meeting Points. Второй уровень касается более узкого социального и политического контекста России. И, наконец, третий — это микроконтекст Института Африки. Как вы характеризуете и соотносите друг с другом эти уровни?

— Нас пригласили курировать Meeting Points вскоре после начала «арабской весны», или «арабской революции». Это был момент, когда оптимизм по поводу этих событий стал постепенно убывать. Изначально мы думали, что это может быть выставка или фестиваль, который объединит художников из арабского мира, познакомит их друг с другом за пределами их региона. Тогда нам казалось важным противопоставить его культурным стереотипам о Ближнем Востоке на Западе. Часто в таких ситуациях мы сталкиваемся со следующей проблемой: неожиданная популярность определенного региона в сфере искусства означает в основном лишь временный и поверхностный интерес. Похожая история случилась в 1990-е годы с Восточной Европой, особенно с Балканами.

Мы хотели придать Meeting Points новую форму — точкой отсчета должен был стать арабский мир. Однако, учитывая тогдашнее политическое напряжение, это был также способ выразить международную солидарность. Поэтому нам было интересно исследовать, как определенная цепочка событий в Северной Африке и на Ближнем Востоке инспирировала другие протестные движения по всему миру, в том числе новую волну борьбы с капитализмом, породившим кризис. По этой причине мы обратились к книге Франца Фанона «Проклятьем заклейменные» (1961). В этой книге анализируется освободительная война против французских колонизаторов в Алжире и содержится много интересных идей, на которых мы бы хотели сегодня сосредоточить внимание. Фанон говорит о насилии и роли среднего класса в революционном процессе — крайне важная тема для арабского мира, как оказалось. Еще один злободневный вопрос, с которым столкнулись протестные движения во всех уголках мира, — политическая организация.

Антон Каннемеер. Слезы на публике. 2011. Courtesy of the Stevenson Gallery, Johannesburg

Ну и, конечно же, вопрос о деколонизации. Нам было интересно взглянуть, как сегодня устроен колониальный процесс, как он соотносится с разными формами империализма и как на него влияет глобализация. Но что в особенности нам было интересно в анализе Фанона, так это то, каким образом и в каком обществе процесс преодоления колониального прошлого достигает успеха, устанавливается новая система и новое общество и как в то же время оно сохраняет пережитки предыдущего периода, которые могут привести к реставрации прежних порядков. Это особенно важно для нас, это вопрос ответственности, которую все мы, как культурные работники, разделяем, что мы также обсуждаем с приглашенными художниками.

— Почему вы выбрали главу «Десять тысяч уловок и сто тысяч хитростей» в качестве названия выставки?

— Мы заимствовали этот фрагмент и использовали заголовок, потому что он в какой-то степени отсылает к различным трудностям, с которыми сталкиваются освободительные движения, и в то же время мы хотели сделать проект укрепляющим эти движения, обсудить разные стратегии борьбы. Мы решили, насколько это возможно, избежать превращения нашего проекта в некую «репрезентацию». И эта позиция отразилась в выборе художников и городов, в которых проект проходил (он уже показывался в Загребе, Антверпене, Каире, Гонконге, Бейруте и Вене. — Ред.). Мы действительно сотрудничаем с рядом художников из арабского региона, но идея все-таки заключалась в создании международного проекта, где участников судят по их работам, а не по этнической принадлежности. Для нас книга Фанона была руководством, которое помогает проанализировать современную революцию. Позднее у нас возникла идея поехать в Китай и Россию, чтобы исследовать историю самых крупных революций ХХ века. С самого начала мы надеялись на продолжение проекта в Москве, потому что тогда тут тоже имела место активная волна протестных движений. И нам удалось организовать выставку в Гонконге, в Китае.

— Отчасти в Китае...

— Да, отчасти это Китай, но очень специфический. Например, в Гонконге мы сосредоточились на вопросе о среднем классе, который сегодня оказался значимой силой, требующей демократических реформ в регионе. Как мы уже говорили, Москва была включена в план Meeting Points, но решение о проведении выставки в Институте Африки было принято намного позднее. И мы подумали, что здесь действительно подходящий контекст: можно говорить о колониализме и его последствиях, об антиколониальном противостоянии, в котором Советский Союз сыграл как положительную, так и отрицательную роль.

За последние месяцы ситуация изменилась кардинальным образом в связи с украинским кризисом. Мы видим конфликт, напоминающий скорее гражданскую войну и свидетельствующий о начале очередного периода холодной войны. Понятно, что обо всем этом нужно говорить, критически проанализировать актуальные события (в первый день работы проекта в Москве прошла совместная российско-украинская ассамблея, на которой обсуждалась сложившаяся ситуация. — Ред.), понять, как нынешний империализм реализует свою грабительскую политику. Как кураторы мы не хотели, чтобы выставка была ностальгической, ведь даже само здание Института Африки, монументальное и величественное, может вызвать ностальгию. Фактически здание функционирует как хранилище истории. Но визуально мы стремились дистанцироваться от этого прошлого. Это не то, что можно слепо использовать как фон, на котором развиваются события настоящего. Есть определенные разрывы, их мы бы хотели минимизировать. Поэтому у зрителя не возникнет особых сложностей в считывании современного искусства, так как работы не растворяются в окружающем пространстве. У нас нет site-specific инсталляций, мы изначально хотели, чтобы работы четко выделялись.

Саня Ивекович. Из серии «Правильный: жемчужины революции». 2010

— Невольно обращаешь внимание на то, что в вашем проекте есть ряд художников, составляющих «базис» проекта, переходящих из одной части проекта в другую. Также существует «надстройка» в виде художников, которые присоединяются к выставке в каждом городе. Как два этих элемента функционируют внутри проекта?

— Каждая ступень проекта создает коллективное тело, которое развивается само по себе. Это своего рода места встречи, а не путешествующая выставка в ее обычном понимании. Мы прекрасно понимали, что невозможно сделать универсальный проект, который подходил бы для всех площадок. И это становится ясно на уровне практической реализации. Например, все пространства различаются по размеру: невозможно сделать одну и ту же выставку в таком крупном музее, как M HKA в Антверпене, или в маленьком нон-профитном пространстве вроде Para Site в Гонконге. Но даже если не брать в расчет физические параметры, крайне важно, что наш проект развивается во времени, что позволяет нам заново пересматривать исходные идеи, выдвинутые вначале, и развивать их в дальнейшем, продумывая новую оптику для нового места.

И поэтому, например, мы вновь приглашаем художников, которые примкнули к проекту в его первых изданиях, но не всегда с одной и той же работой. Кроме того, в каждом городе мы зовем местных художников. Но у нас нет иерархии. Совместно с художниками мы изменяем проект. Такой подход вполне соотносится с названием нашего кураторского коллектива — What How & for Whom, «что, как и для кого». Мы, конечно, сильно зависим от рабочих и материальных условий, от логистики. Например, при бюджетах, с которыми мы обычно имеем дело, просто невозможно перевозить большие скульптуры из Европы в Гонконг или Россию. Такова реальность. Приходится соотносить наши идеи с имеющимися возможностями, хотя как кураторы мы всегда стараемся расширить эти границы вместе с художниками и всегда делаем больше, чем от нас требуется, и лучше, чем нас просили, потому что это единственный верный способ что-либо делать. На самом деле если просто следовать правилам, то ничего никогда не получится.

В общем, проект гибкий и построен как диалог. Часто мы добавляем что-то в самый последний момент и стараемся реагировать на окружающую ситуацию. Хотелось бы верить, что наши «встречи» создают связную цепочку: отдельные главы проекта могут соотноситься между собой или, наоборот, противоречить друг другу. Кроме того, у нас были сокураторы на выставках в Каире, Гонконге и Вене. В Москве нам помогали люди, с которыми сотрудничаем уже много лет. Это стало своего рода продолжением долгих отношений, возникших еще в Югославии, особенно в Любляне, в 1980—1990-е и позволивших начать работу над проектом. В то же время Meeting Points стала попыткой наладить связи в тех местах, которые нам мало знакомы. Мы бы с большим интересом резюмировали наш опыт, если, конечно, нам удастся опубликовать книгу обо всех стадиях проекта.

Маха Маамун. Ночной гость: ночь подсчета лет. 2011

Как-то давно словенский психоаналитик Рената Салецл сказала, что выставки делаются для того, чтобы кураторы получали удовольствие от самих себя. В какой-то степени это свойственно нашему проекту, так как мы единственные, кто знает все нюансы каждой выставки и, следовательно, проекта в целом. Но на самом деле завораживает то, как одни и те же вещи по-разному работают в каждом конкретном контексте. Когда вы демонстрируете работу палестинского художника в Антверпене, она воспринимается как свидетельство об очередном месте, где много проблем. Но показ той же работы в Вене переходит в разговор об Израиле. А в Бейруте, естественно, будет совсем иное прочтение. И это то, что для нас важно как для исследователей.

Поэтому эти встречи могут быть странными, вызывать неловкость. Одни произведения напрямую обращаются к теме колониализма и антиколониальной борьбы, а другие — нет. Происходит ли что-то в момент столкновения этих работ с контекстом? Особенно когда вы ссылаетесь на Фанона и касаетесь вопросов, которые он поднимал, а потом помещаете все это в определенные условия конкретного города. Например, что значит показать работу из провинции в таком крупном городе, как Москва? Как это соотносится с колониальной идеологией и борьбой с ней? Какова роль национальной буржуазии? Когда революция утратила свой импульс? И прочее. В этом задача наших встреч — не просто дружеское общение, но в то же время столкновение. Мы не воспринимаем всерьез идею мультикультурного диалога, который привел бы нас к утопии, когда все мило разговаривают друг с другом, и полностью признаем, что также можем ошибаться, потому как проект развивается во времени, а каждая выставка — это своего рода репетиция.

— Вы все время говорите об этих встречах как о попытках инициировать диалог. Но риторика Фанона крайне директивна и радикальна, особенно когда речь идет о борьбе за свободу от колониального гнета. В какой степени вы ассоциируете себя с этой линией, сохраняя при этом дискурсивную и диалектическую позицию?

— «Проклятьем заклейменные» — очень сильная книга. Она действительно четко выражает поставленную точку зрения и очень важна сегодня, и да, она директивна. Но выставка — это все же иная форма выражения, от нее все-таки не ожидаешь, что она будет четко следовать какой-то определенной позиции. Мы использовали Фанона для того, чтобы, к примеру, продемонстрировать, как его анализ формирования национальных государств в Африке в 1960-е годы позволяет понять процесс образования национальных государств на Балканах, а также те проблемы, которые порождает в этой ситуации, например, национализм.

Хотя, когда мы только начали заниматься этим проектом на исходе «арабской весны», мы воспринимали Фанона в большей степени буквально. Мы акцентировали внимание на его предостережениях в связи с ролью люмпен-пролетариата и среднего класса, с расстановкой сил и союзами разных социальных групп, которые так легко создаются и распадаются, с организационной структурой и ее возможностями. Эти идеи были важны на тот момент в отношении не только «арабской весны», но и движений Occupy, Indignados и других. Однако теперь все это воспринимается как вчерашняя история, ведь все это события 2011 года, а сейчас уже 2014-й. Вот почему книга Фанона становится все более важным источником — именно как классика политической мысли, а не как актуальный революционный учебник.

Наша выставка 2012 года в Антверпене была в большей мере о революции. В каком-то смысле нам удалось передать физическое ощущение одновременно радости и страха. Со временем наше мнение о Фаноне тоже изменилось, и теперь мы воспринимаем его как часть интеллектуального наследия, к которому всегда имеет смысл обращаться, но которое в какой-то момент может истощиться, что, возможно, заставит кого-то задуматься о нашей позиции касательно нынешней ситуации. Как происшедшее два-три года назад смогло устареть? Почему наше восприятие мира изменилось с такой легкостью? Была ли это своего рода «нормализация»?

Влад Кручинский. Дух Фанона. 2014

— Как глубоко вы погружены в уже существующую постколониальную теорию?

— Мы держимся немного в стороне от нее. Для нас важен не любой Фанон, но только книга «Проклятьем заклейменные». Более широкий контекст постколониальных исследований, безусловно, имеет свою ценность. Но это не обязательно то, во что бы мы хотели глубоко погружаться. Нас больше занимали элементы классового анализа. Однако, как мы уже говорили, на наших выставках было много работ, которые включали в себя постколониальную проблематику. Фанон для нас является примером классики политической литературы, могущей существовать независимо от контекста, в котором создавалась, и приводить в иные области — например, к марксистской теории или классической немецкой философии, вызывающей у нас больший интерес.

— Работая в таких разнообразных ситуациях, как вам удается избегать опасности воспроизводить клише и экзотизировать свой объект исследования?

— С одной стороны, мы ведь сами достаточно экзотичны: четыре женщины из Восточной Европы, кураторский коллектив. Нам всегда претила идея, что мы должны быть репрезентацией чего-то и восполнять какую-то гендерную или национальную квоту или что нас воспринимают как археологов и выходцев из «что же происходит в этом ужасном месте, которое раньше считалось Югославией» и т.д. Мы стараемся доверять нашим чувствам и художникам, которые также очень чувствительны к подобным вещам. Кроме того, мы учитываем тот факт, что финансирование таких проектов, как Meeting Points, поступает из Европы. Поэтому всегда приходится договариваться. Например, как избежать экзотизирующей репрезентации арабских художников на Западе, если тебе надо сделать проект в Европе (так как деньги поступили именно оттуда)? Одной из наших тактик стало расширение географии Meeting Points. Мы старались усилить элемент «международность», не эксплуатируя при этом все разнообразие геополитического бэкграунда. И, конечно же, мы всегда внимательны к каждой конкретной работе, чтобы избежать разного рода клише. Именно поэтому Meeting Points — это не дружеские встречи, а конфликт, напряжение, ошибки и продуктивное непонимание.

Понравился материал? Помоги сайту!