Николай Молок: «Параллельную программу придумали не мы, а сама “Манифеста”»

Координатор параллельной программы «Манифесты 10» Николай Молок — о соотношении сил между основной и параллельной программами биеннале, цензуре и фестивализации «Манифесты».

— В чем состоят обязанности координатора параллельной программы «Манифесты 10»?

— Я собирал заявки, обрабатывал их, делал первичный отсев по формальным признакам, проверял, соблюдены ли требования «Манифесты»: все организаторы должны были сами финансировать свои проекты и договариваться о месте их проведения. И было штук 15 заявок примерно таких: «Я хочу показать свой проект в Эрмитаже», на которые я отвечал: «Замечательная идея, но где подтверждение Эрмитажа, что музей вас примет?» То есть никаких эстетических критериев у меня не было. Потом к работе приступило жюри, которое отобрало 57 проектов, потом я координировал подготовку выставок, хотя, конечно, в основном все сами делали свои проекты. Параллельно у нас появился Первый кадетский корпус, где я встречался с кураторами и художниками, мы принимали решения, кто какую зону будет занимать. Потом мы готовили каталог.

— Каким проектам отдавали предпочтение?

— Это делало жюри, а не я. Жюри состояло из профессиональных искусствоведов, кураторов, критиков, имеющих большой визуальный опыт и понимание того, что такое биеннале современного искусства. Все эти люди бывали на Венецианской биеннале, «Документе» и даже на Марракешской биеннале. Мы как организаторы никаких критериев отбора им не предлагали: они и так все понимали. Для них главным критерием был профессиональный — качество проекта. В спорных ситуациях отдавалось предпочтение молодым художникам и проектам, которые проходят в неожиданных местах. К примеру, проект «Лагерь беженцев», проходящий в бывших гаражах станции скорой помощи на набережной Фонтанки (кураторы «Лагеря беженцев» — Александр Белов, Влад Кульков, Алина Ушакова. — О.Р.), имел определенные преимущества. А рядовая, плановая галерейная выставка могла быть, наоборот, отвергнута, потому что она и так состоялась бы.

— Что дают параллельной программе «Манифесты» как целостному выставочному проекту такие площадки, которые единожды будут использованы как экспозиционное пространство, а потом исчезнут?

— А может быть, и не исчезнут. Вообще для «Манифесты» это характерно. Все прошлые «Манифесты» были рассредоточены на нескольких площадках в городе, которыми зачастую были бывшие фабрики, заводы и прочие нехудожественные места. То, что сейчас происходит в Петербурге, — это такая эксклюзивная «Манифеста», где основной проект идет на одной площадке — в гигантском музее. На «Манифесте 4» во Франкфурте одна из выставок также была в музее, но чтобы целиком вся биеннале показывалась в музее — такого не было. «Манифеста» всегда использовала странные места в надежде, что они как раз сохранятся и превратятся в условные арт-центры. Создание новых арт-кластеров — одна из задач «Манифесты» и нас как организаторов параллельной программы в том числе. Я понимаю, что едва ли можно рассчитывать, что эти гаражи станции скорой помощи останутся выставочной площадкой (хотя почему бы и нет), а вот Музей стрит-арта скорее всего останется таковым. Теоретически и Первый кадетский корпус — это зависит от университета, не от нас — может продолжать выставочную практику.

— Насколько я знаю, место, где Стас Шурипа и Анна Титова делали выставку Observatorium, станет хостелом, а здание, занятое выставкой под кураторством Владимира Логутова «Не музей. *Лаборатория эстетических подозрений», будет отдано под отель.

— Старожилы мне говорили, что это здание, где проходит проект Логутова, уже несколько лет находится в состоянии ремонта. Не исключено, что в следующем году там будет еще одна выставка. Я не знаю. Даже если этого не будет, «Манифеста» дает городу шанс использовать непрофильные площадки для создания новых арт-центров. Если останется один или два кластера, уже будет большая победа. Может, в следующем году кто-то захочет сделать выставку на другом заводе и вспомнит, что была выставка на Заводе слоистых пластиков. Так и возникают всякие центры в Москве и Петербурге, да и по всему миру. «Тейт Модерн» задала тон, и вот уже в других местах — например, в Шанхае — появились музеи современного искусства в зданиях бывших электростанций.

— У параллельной программы вышел каталог. Любопытно, было ли на предыдущих «Манифестах» что-то подобное? Ведь выпуск каталога — это серьезный жест, который означает, что параллельная программа представляет собой что-то целое.

— Я был на двух «Манифестах» — во Франкфурте и в Сан-Себастьяне, каталогов параллельных программ не помню, хотя знаю, что они были и отличались от каталога основной программы — так же, как у нас. По правилам «Манифесты» у параллельной программы должен быть свой стиль — свой логотип, свой шрифт, свой дизайн. У Московской биеннале есть каталоги параллельной программы, правда, там это по-другому называется — спецпроекты, но по сути то же самое. Есть второй том каталога Венецианской биеннале, отданный параллельной программе. В конце концов, это все одна выставка, состоящая из разных частей.

— На COLTA.RU недавно вышло интервью с Виктором Мизиано, где он выступил противником параллельной программы как фестиваля, развлечения. Вы могли бы согласиться с ним или, напротив, оппонировать?

— Виктор Александрович Мизиано абсолютно прав, потому что он апеллирует к той «Манифесте», которая была 20 лет назад и которую он делал как один из кураторов. «Манифеста» действительно начиналась как дискурсивная платформа, как экспериментальная выставка, а не как фестиваль. Но это было 20 лет назад. То, что «Манифесту» впервые возглавил и делает один куратор, а не группа кураторов; то, что «Манифеста» проходит в классическом музее и на одной площадке; то, что «Манифеста» отказалась от акцента на молодых художников, — все это свидетельствует о том, что сама «Манифеста» изменилась. Она сама фестивализировалась, без помощи параллельной программы.

Создание новых арт-кластеров — одна из задач «Манифесты».

Виктор, конечно, приводит замечательное и очень лестное сравнение с Берлином. Но Петербург — это не Берлин. Действительно, в Берлине параллельная программа, может быть, даже и не очень нужна была бы, потому что там местные институции прекрасно работают и сами все делают. Например, Берлинская биеннале, которая, кстати, так же как прежняя «Манифеста», проходит на нескольких площадках города, но обходится без параллельной программы, не очень влияет на художественную жизнь города: любая большая выставка — скажем, на Гамбургском вокзале — получает значительно больший резонанс, чем вся Берлинская биеннале. Но в Петербурге, во-первых, не так уж много институций современного искусства, а во-вторых, они не так уж много чего делают. Вот Русский музей. Он в параллельной программе «Манифесты» не участвует, живет своей жизнью, показывает Рериха, а мог бы показать что-то современное.

Кроме того, в своем интервью Виктор чуть-чуть ошибается. Действительно, параллельная программа «Манифесты» началась не сразу, не с первой биеннале, но, как мне рассказывали манифестальные коллеги, на предыдущей биеннале в Бельгии у них было 40 проектов параллельной программы, а на «Манифесте 8» в Испании было и вовсе 100 проектов. То есть параллельную программу придумали не мы, а сама «Манифеста».

— Можно ли сказать, что параллельная программа нынешней биеннале заменила собой ту «Манифесту», которая была прежде? «Манифеста», как вы отметили, изменилась, а параллельная программа взяла на себя функцию показать свежее, молодое искусство, up-to-date?

— Я не сторонник такого жесткого разделения на основную и параллельную программы. Это все одна выставка. Тут нет никакого конфликта, есть дополнение. Абсолютно логично, что в параллельной программе участвуют в большей степени локальные художники. Создается диалог между местной и интернациональной арт-сценами. С одной стороны, с Брюсом Науманом конкурировать все равно никто не может, или с Катариной Фрич, или с Томасом Хиршхорном. Тем более с Пиранези. А с другой стороны, у нас в параллельной программе есть Джереми Деллер, такой же классик, как и Катарина Фрич. Если выставка Кёнига построена на одном диалоге, то здесь, в городе, создается другой диалог. Так происходило и на «Манифесте» в Испании, и на Марракешской биеннале, где основной проект делает английский менеджмент, а параллельную программу — местные марокканские художники.

Мне не нравятся ваши слова, что параллельная программа выполняет какую-то функцию. Отчасти вы правы: поскольку в этот раз «Манифеста» не так сильно расползлась по городу, как в былые времена, то параллельная программа ей чуть-чуть помогла в этом. Мне кажется, ничего страшного в этом нет. Ваш вопрос лучше адресовать Касперу Кёнигу или Хедвиг Фейн, которые по каким-то своим причинам сейчас впервые отказались от прежней концепции «Манифесты»: один куратор, а не три, одна площадка, а не десять.

Поскольку вся «Манифеста» в большой степени финансируется государством и Эрмитаж — государственное учреждение, как и другие музеи и университет, мы были обязаны соблюдать российское законодательство.

Раньше в самом деле «Манифеста» была несколько другой. Например, «Манифеста 7» в Северной Италии проходила в двух городах, а ее пресс-конференция состоялась в электричке, соединяющей эти два города. Гениальная придумка. Или, например, единственная отмененная «Манифеста 6», которая должна была состояться в Никосии. Она же, по замыслу кураторов, в первую очередь Антона Видокле, должна была проходить как на греческой, так и на турецкой территории Кипра, но из-за политического конфликта этого сделать не удалось.

— Я не ожидала, что параллельная программа будет такой насыщенной. Мне почему-то казалось, что большинство проектов просто приклеится к основному.

— Таких заявок, рассчитывающих на «просто приклеиться», было действительно немало. Разумеется, они не прошли. Насыщенность параллельной программы — это заслуга жюри с его бескомпромиссным подходом. Я участвовал в организации Московской биеннале, в основном каталогом занимался, но и входил в какие-то рабочие группы. На пятой я входил в отборочный комитет специального проекта — аналога параллельной программы. На Московской биеннале поначалу тоже все думали, что на спецпроекте покажут ерунду какую-то. Но всегда были мегахиты, которые если не затмевали, то оказывались на одном уровне с основным проектом. Были выставки «Сообщники» и «Русский поп-арт» Андрея Ерофеева или недавняя «Реконструкция» Елены Селиной. Эти выставки важны не только для локального художественного комьюнити, но и для иностранных гостей — ведь они более-менее знакомы с творчеством иностранных звезд, и им интереснее посмотреть местный контекст. Наши выставки Владимира Логутова, или Олеси Туркиной про Владика Монро, или Наташи Тамручи, собравшей проекты классиков современного русского искусства, являются сами по себе хитами.

Это все одна выставка.

— Вам приходилось сталкиваться с цензурным вмешательством, приходилось корректировать свой выбор?

— Нет. Цензуры как таковой у нас не было. Никто не приходил к нам и не говорил: то уберите, это поставьте, тут надо написать это, тут — то. Но поскольку вся «Манифеста» в большой степени финансируется государством и Эрмитаж — государственное учреждение, как и другие музеи и университет, мы были обязаны соблюдать российское законодательство. Мы можем по-разному относиться к законам об использовании государственной символики и о «пропаганде гомосексуализма», но раз они есть, мы обязаны их соблюдать. В Главном штабе — потрясающие фотографии Вольфганга Тильманса. И это достаточно откровенный художник. Когда Тильманс участвовал в III Московской биеннале, проходившей в 2009 году, он выставил несколько фотографий, которые были более откровенными, потому что тогда не было такого закона. Тогда не надо было вешать табличку «18+», а сейчас надо вешать. У нас есть обнаженная бегущая девушка — надо вешать «18+». Я не считаю, что это цензура, это соблюдение законодательства. Цензура — это другая вещь.

— Но параллельную программу составляют по большей части выставки на частных площадках.

— Конечно, каждая частная галерея имеет полное право решать, что ей выставлять и как это делать, и отвечать за это все будет она, а не мы. И мы не можем ей ничего запретить или разрешить.

— Но вы можете ее не выбрать.

—У нас не было самоцензуры. Я имею в виду жюри в первую очередь. Проектов на тему власти, гомосексуальности — таких радикальных проектов просто не было.

— То есть вам не приходилось ни от чего отказываться?

— По этим причинам — нет. Есть несколько выставок, отобранных жюри, которые не состоялись, но по организационным причинам, а не по цензурным. У кого-то сорвались площадка, финансирование. И это дико жалко, потому что эти несколько выставок должны были быть очень мощными. Была, например, смешная история: организаторы выставки из Киева отозвали свою заявку сразу после начала событий в Крыму. А потом одна из художниц, участница этой выставки, написала в своем фейсбуке: «Мы отказались участвовать» — хотя на тот момент жюри еще даже не приступило к рассмотрению заявок. Заявку они отозвали, конечно, по политическим причинам, но сам проект был не на тему политики. Очень жаль, что он не состоялся, потому что проект, судя по представленным материалам, был очень хороший, и я уверен, что жюри бы его отобрало.

— Группа «Что делать?» отозвала свою заявку до или после?

— Точно так же — до. Я не знаю, как все было устроено в основной программе «Манифесты». Думаю, Каспер Кёниг вел с ними переговоры и должен был включить их в финальный список, и они решили, что уже включены, но сам этот список был опубликован только спустя две недели после того, как они отказались от участия. Если они рассчитывали устроить какой-то скандал, то слишком рано отказались. Я дружу с Дмитрием Виленским и с уважением отношусь к их выбору, но ситуация вышла несколько комичной: их еще не объявили, а они уже отказались. В любом случае досадно — я уверен, что их проект украсил бы «Манифесту».

Понравился материал? Помоги сайту!