Музей видимый-невидимый

Если бы не история с внезапным увольнением Александры Селивановой, руководителя Центра авангарда, через который многие последнее время и узнавали Еврейский музей и Центр толерантности, вряд ли кому-то пришло бы в голову пристальнее взглянуть на эту институцию, открывшуюся в ноябре 2012 года. Вся пресса о нем вышла незадолго до и сразу после его открытия, а теперь — он открылся, он есть, и больше добавить к этому нечего. Супертехнологичная мультимедиа-экспозиция, посвященная аккуратно сконструированной истории евреев в России, которая составляет главное ядро музея, хотя на вид в высшей степени динамична, по функции напоминает все же встроенный шкаф — в том смысле, что сделать ничего нового с ней нельзя, возможность изменений в ней не заложена, а значит, и как инфоповод она может выступить только один раз (критику музейного нарратива можно найти в материале полуторалетней давности на «Артгиде» — интервью с Хаимом Соколом). Дополнительные программы Исследовательского центра, связанные с иудаикой, слишком специальны, чтобы попадать в поле зрения. Единственный медиафактор — деятельность Выставочного отдела (им руководит ранее работавшая на «Винзаводе» Мария Насимова) с проектами типа «Энди Уорхол: 10 знаменитых евреев ХХ века» (художник-нееврей о знаменитых евреях) или «Ателье: Соломон Наппельбаум» (художник-еврей о знаменитых неевреях и евреях), рассчитанными на то, что о них напишут лучшие анонсные издания: это тип тех выставок-открыток, мышление создателей которых восходит к эпохе, когда искусство называли «артом», и которые можно анонсировать, но нельзя рецензировать: ведь довольно сложно представить какой-либо дискуссионный комментарий к работе Уорхола 1980 года в таком респектабельном месте, как Еврейский музей. Работа же Центра толерантности, стоящего второй строкой в названии институции, в принципе оставалась в тени — никто так всерьез и не потрудился вникнуть в то, чем этот центр занимается. Короче, вскоре после открытия музей оставили в покое, а между тем внутри него началось самое интересное — бурное самоопределение, в котором ригидное ядро экспозиции является только сюжетной мотивировкой для реального устройства институционального организма.

Из всего числа подразделений музея (их пять: Выставочный отдел, Исследовательский центр, Детский центр, Центр толерантности, Центр авангарда, вместо которого теперь откроется образовательный отдел) по-настоящему публичным, то есть объединяющим вокруг себя широкую, устойчивую и растущую аудиторию (при этом не праздную, а нацеленную именно на предлагаемое содержание) и способным производить общезначимую (то есть не привязанную к теме еврейской идентичности или иудаизма) последовательную, артикулированную интеллектуальную программу, стал именно Центр авангарда, возникший изначально как дополнение, оммаж зданию Бахметьевского гаража (которое было спасено, конечно, благодаря общине и архитектурным экспертам, вовремя объяснившим владельцам значимость постройки). Когда музей, весь с иголочки, только открыл сотни своих жидкокристаллических глазок, имелись некоторые сомнения в том, что в рамках такого искусственного создания, сделанного в основном по лекалам большинства неолиберальных институций (экспозиция как повод; кафе как основное содержание; книжная лавка как важное дополнение; всяческие программы для экстрапосещаемости), Центр авангарда станет чем-то большим, чем просто еще одним пассивно потребляемым разделом, не рассчитанным на производство или хотя бы популяризацию знания.

Бахметьевский гараж© Еврейский музей и центр толерантности

Но вышло как раз наоборот: историк советской архитектуры Александра Селиванова, которую пригласили делать программу центра, была, вопреки опасениям Хаима Сокола, настоящим исследователем авангарда, уже имеющим к тому же опыт просветителя и популяризатора. В Музее Булгакова она несколько лет организовывала семинары «Новая Москва», посвященные культуре 1920—1930-х годов. Эти семинары носили отчасти знаточески-субкультурный характер: в Москве обнаружилась целая микросреда людей, которые получали удовольствие от экзотизации насыщенного исторического прошлого СССР — изысканная форма пассеизма (иногда с переодеваниями) для знаек и любопытствующих. Уже в Центре авангарда Селиванова получила возможность развернуть этот скорее субкультурный интерес в более публичную, универсальную сторону — от знаточества для понимающих ей удалось перейти к более широкому просвещению. Разными специалистами в центре было прочитано больше 200 лекций на множество тем — от раннесоветской урбанистики и массовой монументальной скульптуры до историй об иностранцах в Москве 1920-х. Каждую неделю одновременно шло несколько лекционных циклов; на фоне кампании по спасению в городе Королеве фресок пролетарского художника Василия Маслова в центре была сделана его выставка. Было проведено две конференции: одна об архитектурном модернизме, другая — посвященная памяти Селима Хан-Магомедова. Под конец — большая выставка о мифе советской авиации. И хотя то мышление, в рамках которого она была сделана, скорее деполитизирует авангард с его воздушным порывом, представляя его как сумму соблазнительно поданных курьезных артефактов, остроумно зарифмованных между собой, экспозиционно и кураторски все было решено так точно (архитектором выставки была Дина Караман), что после этого жанр популярной тематической выставки можно было бы считать в принципе исчерпанным. Понятная, но не оглупляющая, выставка вызвала шумное одобрение. Тут-то Александру Селиванову и уволили. Даже не дождавшись закрытия экспозиции.

Василий Маслов. «Прогулка втроем»© Королевский исторический музей

Увольнение выглядело удивительным и скандальным, ведь всем казалось, что Селиванова делает хороший проект в «уважаемой институции». Этнически-религиозный по сути (и вовсе не светский — тут запрещено, например, упоминание рождественской елки на детских занятиях) музей, который существует как своего рода «храм влияния» при зажиточной общине со сверхбогатыми попечителями, добавляет себе еще и либерального лоска, развивая «еврейскую тему» в сторону авангарда как «безусловной» культурной ценности наравне с буржуазным Уорхолом и историческим Наппельбаумом. Но, с другой стороны, авангард, как красиво его ни сервируй, можно увидеть и как нечто двусмысленное: оборотной стороной еврейства, стремящегося во что бы то ни стало сохранять свою идентичность и целостность (то еврейство, о котором только и повествует музей), всегда было еврейство, стремящееся оторваться от своих корней и начать говорить о земле обетованной не только для себя и своего народа, но и для всех. Это та развилка сионизма и коммунизма, на которой оказались многие евреи в начале ХХ века и которая в музее мимоходом обыгрывается в зале «Одесское кафе». Конечно, нарратив находящегося под патронажем Путина музея на этой развилке решительно сворачивает к сионизму, а коммунизм как явное злоупотребление остается на совести «нескольких евреев в окружении Ленина». Но в авангарде этот самый коммунистический универсализм «нееврейского еврейства», стремящегося осчастливить всех, получает свое овеществление — в самом широком смысле. Таково уж свойство авангарда: за «безусловными ценностями» каждой самой милой авангардной картинки можно вдруг обнаружить радикализм революции. Авангард, конечно, выходит далеко за пределы еврейства, и это может быть хорошо для воспроизводства институции (как хорош для этого Уорхол), а может и не быть. И можно было бы объяснить конец Центра авангарда таким красивым способом, присовокупив к этому, что все время работы в центре Александра Селиванова как архитектурный активист занималась спасением Шуховской башни, которое превратилось в довольно громкую общественную кампанию. Но это объяснение, хотя и соблазнительно, страдает серьезным идеологизмом. Чтобы понять, почему жил и умер Центр авангарда, лекционные проекты которого привлекали все больше людей, делали музей узнаваемым и стоили куда меньше проектов, скажем, Выставочного отдела, нужно понять, какое место он занимал в общей структуре музея и как эта структура работает.

Энди Уорхол. «Братья Маркс»© Collection of the Blavatnik Family. Photograph courtesy of Ronald Feldman Fine Arts, New York

Начнем с того, что увольнение Селивановой было всего лишь эпизодом в бесконечной текучке кадров, происходящей внутри музея. Только исполнительных директоров за неполные два года существования сменилось четверо, не считая директора по развитию Натальи Фишман (в период стройки директором была Стелла Аминова, затем Саймон Хьюд, задержавшийся там на месяц, и Леонид Агрон, работавший чуть меньше года, сейчас директором является Елена Проничева). Поменялось несколько пиар-команд. Несколько дизайнеров. Минимум два руководителя Детского центра. Менеджер спецпроектов. Пресс-секретарь. Руководитель Центра толерантности менялся дважды: сначала им была Анна Макарчук, ее уволили вместе с командой, несколько месяцев центром руководила Александра Лозинская, ее также уволили вместе с командой и снова вернули Анну Макарчук. Несменяемыми остаются только генеральный директор и основатель музея Александр Борода, Исследовательский отдел (самое спокойное, сосредоточенное и правоверное подразделение музея) и глава Выставочного отдела Мария Насимова. Процесс избавления от старых сотрудников и найма новых облегчается тем, что большинство из тех, кто работает в музее, работают на срочных договорах, заключенных на срок от трех до шести месяцев. В случае любых разногласий или недовольства со стороны работодателя контракт немедленно расторгают — выходного пособия по нему не положено. И хотя людей увольняли целыми отделами, никому не приходило в голову делать конфликт публичным, поскольку система выплат устроена так, что работник попадает в безвыходную ситуацию: он должен выбирать между деньгами и исполнением условий официального договора.

Молодая институция развивается и пожирает своих детей. Так это объясняет бывший исполнительный директор музея Леонид Агрон, который также потерял свою работу: «Сменяемость людей — это нормально: ведь музей — это огромная новая организация, она быстро развивается, перед ней стоят серьезные вызовы, и зачастую не все привлекавшиеся люди были готовы к тем задачам, а главное, к тем скоростям, которые ставились».

Обычным мерилом в гонке за эффективностью городской культурной институции является соотношение затрат на содержание и посещаемости. Но если пользоваться этим критерием, увольнение Александры Селивановой и роспуск Центра авангарда действительно были бы необъяснимы: по словам того же Агрона, «все, что было связано с текучкой кадров, было направлено на увеличение посещаемости, и это событие (увольнение Селивановой. — А.Н.) не вписывается в эту канву, но не стоит забывать, что руководству музея иногда приходится пересматривать свои задачи в оперативном режиме». Остается только выяснить, каковы эти задачи.

Действительно, выставка об авиации и лекционный цикл по философии искусства Андрея Великанова были даже «слишком посещаемы». Но все дело в том, что музей не работает целиком в той урбанистической логике, в которой работают Музей Москвы, Музей Булгакова, ВДНХ и прочие учреждения «капковского ренессанса». Конечно, в Еврейском музее есть кафе, но на самом деле он не предназначен для фланирующего потребления пищи и культуры, расцветшего вместе с новой урбанистикой. Можно сказать, что в этот урбанистически-неолиберальный уровень, поддержание которого обеспечивается анонсами выставок в массовых изданиях, музей включен только одним своим подразделением, а именно Выставочным отделом. Сменяемые выставки — это то, что происходит на городском уровне. Но и тут речь идет скорее не о реальной аудитории, которая росла вокруг Центра авангарда, а о картинке с вернисажа в СМИ и о выходных фланерах. Тем не менее руководитель Выставочного отдела остается несменяемым, и значит, посещаемость на уровне города — вовсе не главный критерий оценки его работы. К тому же отчитываться о посещаемости частный музей может разве перед самим собой или попечительским советом, а о том, чтобы окупить эту грандиозную махину, речи не идет.

Так в чем же дело? Если в логику урбанистического потребления структуры музея вовлечены только частично, то куда больше они включены в логику федерально-институциональную. Большую часть посещений Центра толерантности составляют школьные экскурсии. Задача руководства музея — наладить контакт с наибольшим количеством чиновников и обеспечить максимальное количество связей с образовательными учреждениями, чтобы увеличить приток школьников и студентов. Центр толерантности — любопытная структура, состоящая из пары сотен айпадов, куда загружено несколько десятков коротких роликов о терпимости к гастарбайтерам, являющимся «естественным дополнением любого современного мегаполиса», и тестов типа «Толерантен ли ты?», через которые прогоняют посетителей. Содержание тестов и тренингов, проводящихся в центре, почти полностью построено на умолчаниях и уравнивании несравнимых категорий: проблемы нищих, инвалидов, мигрантов, стариков и новеньких в классе идут через запятую, так же как через запятую тестируются школьники на чувство раздражения к богачам, иностранцам, мужчинам и женщинам. Вопрос ЛГБТ, ясное дело, не поднимался тут никогда. Это именно та пародийная кастрированная толерантность, которая только и может существовать сейчас в России, но может существовать довольно успешно. Если внутри школы сегодня урок такого рода представить себе сложно, то вполне можно допустить существование резервации, куда школьников возят узнать о существовании Других. Высокая посещаемость Центра толерантности нужна музею не для собственного удовольствия: цифры помогают в институциональной экспансии. Важнейшим успехом можно считать переговоры центра с Минрегионом и подписанный Путиным указ о создании 11 аналогичных центров по всей России. Это произошло в 2013 году, сейчас ситуация в обществе серьезно изменилась — но, вероятно, это не помешает реплицированию центра. Кроме того, недавно центр получил грант от правительства Москвы (исполнительный директор Еврейского музея Елена Проничева, сестра Екатерины Проничевой — заместителя гендиректора ВДНХ и бывшего первого зама Капкова, много делает для того, чтобы привлекать в музей дополнительные источники финансирования).

Понятно, что посещаемость Центра авангарда, хотя и неожиданно высокая для такой специальной образовательной инициативы, все же не дотягивала до школьно-автобусной. Сейчас вместо центра в музее создается образовательный отдел, который будет проводить лекционные курсы на более общие темы и, видимо, в расчете на более массовую школьную аудиторию. Его руководителем назначена Анна Трескунова, создательница проекта «Школа превосходных знаний», где всех желающих обучали этикету, современной музыке и современному искусству.

Такой способ функционирования музея можно назвать непубличной публичностью: будучи по форме общественной институцией, главной своей целью он ставит собственное самосохранение и воспроизводство — и строит свою кадровую политику так, чтобы было удобно отсеивать всех, кто этому не способствует. Cейчас cитуация такова, что музей как инструмент, через который закрепляет свое влияние община, должен стать непроницаемым, защищенным от любых дискуссий и публичных разногласий. Его задача — исключить себя из общественной жизни в ее любых неинституционализированных проявлениях. Он и видим, и невидим для общества: автобусы школьников и переговоры с федеральными институциями существуют в пространстве, которое с трудом можно назвать общественным. Основная деятельность Выставочного отдела тоже исключена из жизни: это отвечающая за впечатление современности площадка, защищенная авторитетом институции, и на ней никогда не рискуют. Музей развивается на ощупь, сам не зная своих планов, но вектор его задан самой его структурой: она отсеивает тех, кто делает его уязвимым. Забавным образом Центр авангарда со своей слишком живой интеллектуальной программой и «слишком хорошей посещаемостью», которой никто не ожидал, стал в этой структуре ненужной брешью.

Понравился материал? Помоги сайту!