25 марта 2015Искусство
140

Социально-ландшафтный дизайнер

Интервью с Человеком-жвачкой

текст: Евгений Коноплев
Detailed_picture© Евгений Коноплев

«Я художник, работающий с социальным ландшафтом»

Бен Chewing Gum Man Уилсон

Крутой чувак

Я наткнулся на Бена, сходя с лондонского моста Millennium Footbridge (это уникальное детище Нормана Фостера, соединяющее собор Святого Павла и галерею Tate Modern). Он лежал на земле в 20 метрах от Tate Modern, напоминая бездомного бродягу, а вокруг него толпились люди. Раздавалось восторженное «Chewing Gum Man! Chewing Gum Man!» (то есть «Человек-жвачка»). «Бездомный» рисовал на растоптанной на земле жевательной резинке, рядом стоял чемоданчик с красками. Люди фотографировали процесс.

На мой вопрос «В чем смысл?» Бен добродушно (очевидно, в тысячный раз) объяснил, что выброшенная жвачка — ничья, владелец отказался от прав на нее и, рисуя на этом объекте, он работает на едва ли не единственной поверхности в Лондоне, не принадлежащей никому, а значит, принадлежащей всем. «И никто не может арестовать меня за порчу имущества», — гордо сообщил он. «Чувак, ты крут!» — ответил я ему. В моем понимании так полагалось прощаться с уличным художником.

Вечером, почитав материал о Chewing Gum Man, опубликованный в The New York Times, я решил, что завтра поеду брать у него интервью. Я искал Бена два дня (никто из уличных артистов около Tate Modern давно его не видел), пока наконец не вспомнил, что он оставил мне свой e-mail.

«Мистер Уилсон, мы познакомились с вами два дня назад, — написал я ему. — Я почитал материалы о вашей истории и хотел бы взять у вас интервью». Отправил — и решил не ждать ответа, догадываясь, что подобных писем ему приходит дюжина в день. «Приезжай ко мне домой завтра утром, приготовлю английский завтрак! И зови меня Бен», — сказал мне «чувак», перезвонив на мобильный.

© Евгений Коноплев
Человек, который знал всех

Квартира Бена — иллюстрация понятия «дом художника». На стенах — картины: его собственные, его отца, его детей. На полках — миниатюрные рисунки на керамических плитках и картины на кирпичах. Стул с датировкой «1939—1945» на спинке, комод — явно старше этого стула. Задний двор, уставленный огромными деревянными скульптурами, с двумя летними домиками, выстроенными Беном для детей, и с его столярной мастерской.

— На самом деле я начинал и продолжаю работать как скульптор по дереву. Просто известен я стал как человек, рисующий на жвачках. И в этом, конечно, есть ирония: мои наиболее известные деревянные работы — они гигантские. Большие произведения есть в Америке, в Финляндии, в Австралии. В России, кстати, пока не доводилось побывать — а было бы интересно.

© Евгений Коноплев

— А как появились жвачки? Это была случайность или это какая-то сознательная форма художественного вызова?

— Сначала я пробовал рисовать на рекламных плакатах, так как наносить граффити на чужие стены я не хотел. А реклама — такое пространство для игры и диалога! Берешь постер элитного курорта (пляж, пальмы, солнце) и дорисовываешь прямо туда человека с неожиданным выражением лица. В общем, я эти заезженные образы персонализировал и эти плакаты не то чтобы и портил. Но мне объяснили, что я этого делать не могу, изловили меня, долго гонялись — и через суд запретили рисовать. Тогда я и начал создавать картины на жвачках, но полиция Лондона все равно меня постоянно доставала: «У тебя есть разрешение?» Даже аресты были. Посмотри на YouTube фильм London Film School — меня там прогоняет от стен Tate Modern охрана этого музея. Прямо под камерами корейских журналистов, для которых я в этот момент рисую!

(В фильме после этого эпизода Бен виновато говорит журналистам: «Да, это получилось немного слишком драматично!» И тут же заводится: «Но, вашу мать, прогнать человека, рисующего крохотную картину в том самом месте, которое восхваляет современное искусство!..»)

Так что для меня это прежде всего свобода выражения. После одного ареста и пары судов полиция отстала — они уже смотрели в свою базу, видели, что был прецедент не в их пользу, и не связывались.

Ну а потом мне начали поступать пожелания (Бен использует английское слово «отмечать, посвящать» (commemorate), отличающееся от слова «заказ» (order). — Е.К.), и я начал рисовать по просьбам людей. Люди видят, что я лежу на земле, подходят и начинают общаться.

«У меня день рождения, можешь сделать для меня картину с шестнадцатью свечами?» Представляешь, мне даже четкие заказы дают: «Мышка должна быть розового цвета» — как садовнику, блин, или сантехнику! Мне это очень понравилось. Это началось 10 лет назад, сейчас в моей коллекции несколько тысяч таких посвящений.

Ну и пошло-поехало: сначала местные газеты и телевидение, потом международные. Потом пошли иностранцы. Очень помогло, кстати, когда японцы протестовали во время моего ареста: «Свободу Chewing Gum Man! Он настоящий художник!» Весело было.

© Евгений Коноплев

— Забавно получается. Вы знаменитый человек — Би-би-си, The New York Times... И при этом лежите на земле как бездомный и рисуете на жвачках.

— Ага, люди не привыкли видеть непривычное. Первая мысль у всех — даже не «алкоголик», а «сердечный приступ». Подходить не все решаются, а скорую то и дело вызывают. Однажды лежу, рисую — из-за угла три скорые одна за другой. Ну, думаю, где-то рядом что-то случилось. Оказывается, ко мне.

— Не холодно, кстати?

— У меня специальный мат есть. Холодно было в Балтиморе — я там делал большую скульптуру из дерева. Холодный зимний ветер и минус 40... Но это было так красиво, влажный ветер с моря вырастил сосульки на ветках деревьев, они ловили солнечный свет, раскачивались от ветра и звенели, ударяясь друг о друга.

В Англии холод другой — влажность, промозглость. Да, бывает, достает. Но я фокусируюсь на картине и не замечаю этого.

© Евгений Коноплев

— А вопрос-то был — ощущаете ли вы себя знаменитостью?

— Мне другое интересно. Каждый раз, когда я рисую картину для человека, я ищу способ взаимодействия именно с ним. Я рисовал и картины в память о цунами в Японии, и посвящения событиям на площади Тяньаньмэнь. Люди начинают рассказывать тебе свои истории, и это каждый раз сердечный контакт с человеком, для которого ты рисуешь.

Если ты имеешь в виду, получаю ли я удовольствие от своей известности, я тебе расскажу, от чего я получаю удовольствие. Одно время я очень много работал в моем родном районе Лондона — сотни картин нарисовал по просьбам жителей этой местности. И вот я однажды ехал домой и вдруг понял, что знаю истории всех людей в этом автобусе. Вот девушка, у которой сестра разбилась, катаясь на мотоцикле. А вот парень, влюбленный вон в ту красотку. А потом ко мне подошла группа подростков, и каждый пожал мне руку.

Когда люди понимают, что ты видишь их как что-то прекрасное… Когда они ценят это... Это очень красиво.

© Евгений Коноплев
«Жвачный человек» против Левиафана

В фильме London Film School, снятом о Бене в 2008 году, есть эпизод, где он рассказывает, как в 2007 году его арестовывали, избивая и заламывая руки. Видно, как он снова переживает этот момент и буквально готов заплакать от обиды. Он пытается встать и выйти из кадра, чтобы успокоиться. Но в ту же секунду что-то щелкает в нем, он снова садится и с возмущением продолжает:

«Вы знаете, что это было?.. Это была система... Бессердечность этой системы — вот что я почувствовал... Это когда у вас правительство, которое ведет политику, не имеющую ничего общего с нормальными, простыми людьми... Изменения должны идти от людей... А тут у тебя полиция, которая может у тебя насильно анализ крови взять, когда ты просто работаешь в твоем районе, в твоем сообществе. Это возмутительно! И вот у тебя на спине сидит полицейский, и он бьет тебя в спину. Ты чувствуешь удары, ты чувствуешь боль в спине! ПОЧЕМУ ТАКОЕ ПОЗВОЛИТЕЛЬНО?!»

Художник, сидя в своем доме в Англии, рассказывает, как его избивали полицейские лишь за то, что он лег на землю, чтобы нарисовать картину на жвачке по просьбе своих соседей. Он перебарывает свои слезы и на опыте своей боли говорит о несправедливости системы. И это уже не просто художник — это настоящий гражданин, превращающий свою жизнь в творческий акт. На себе показывающий абсурд и бесчеловечность системы, государства, Левиафана...

Следующим кадром в фильме идет крупный план — на примитивной картине на жвачке нарисован простой слоган «Жвачный человек вернулся».

— С полицейскими все теперь нормально. Я просто говорил и говорил с ними и постепенно сделал их своими друзьями. И потом они уже подходили ко мне: «Знаешь, у нас тут новый коллега, можешь нарисовать нас с ним и полицейскую машину?» За последние годы я сделал для полиции много картин.

© Евгений Коноплев

— Смешно получается: закон остался все тем же, а отношения с его представителями изменились. Это какой-то произвол исполнителей?

— Да нет, не совсем. Просто мне повезло и в Лондоне нашлась одна замечательная женщина — омбудсмен. Ей понравилось мое искусство, и она устала смотреть на мои проблемы с полицией. И вот она составила петицию и выиграла дело в суде. И теперь то, что я делаю, защищено законом. Теперь для всех полицейских официально подтверждено: я занимаюсь искусством. А моя тропа из картин на Millennium Footbridge охраняется законом. Это уже вторая тропа — первая была уничтожена. Просто теперь компания, у которой контракт на очистку моста, имеет право не соскребать мои картины на жвачках. Теперь толпы немцев и японцев на этом мосту не ходят разочарованными: «Где же эти жвачки?» И больше им не приходится отбивать меня у полиции.

— И с Tate Modern теперь тоже взаимопонимание?

— Да, тропа моя заходит прямо в здание, и даже там я размещал свои картины, вступая в диалог с их залами и выставками и вообще с современным искусством. То есть и они признали: то, что я делаю, — это современное искусство.

Смиренный бунтарь, или философ простоты

— Вообще в наше время в городе очень трудно найти неприватизированный квадратный сантиметр поверхности. Если задуматься, это сводит с ума. Даже со своими жвачками я по-прежнему в серой зоне с точки зрения закона. Жвачку кто-то выплюнул, отказавшись от своих прав на нее. Она ничья. Наверное, по неписаным понятиям, после того как я на ней рисовал два-три часа, ее правильно считать моей, но по закону она по-прежнему ничья.

— То есть это ничье искусство — даже эти картины на мосту?

— Да, и мне нравится идея, что если кому-то это искусство не нравится, он вправе просто взять и соскрести его. Понимаешь, тебе это не понравилось, и ты просто берешь и устраняешь это. Прямо сейчас. На сколько там лет мы выбираем себе правительство? Когда там у нас очередные выборы? А у вас в России, говорят, многие хотели бы убрать Путина или надоевших политиков?

Я и свою тропу-то на мосту решил защитить лишь потому, что после этих неаккуратных уборщиков, соскребавших мои картины, становилось только хуже и мне после них приходилось убирать. Но я совершенно не против того, что эти картины со временем уничтожаются естественным путем, — картина побыла, искусство случилось, это здорово.

— И что, правда не обидно, когда о твои картины буквально вытирают ноги?

— Да я же вообще ничего не жду от людей. Я вот тут на мосту лежу уже пару лет, многие люди мимо меня ходят каждый день и даже не знают, чем я занимаюсь. Они просто не ожидают, что в таком месте — на мосту под ногами — может быть искусство. Но это же классно. Ты видишь, как эта идея попадает в людей и начинает разворачиваться, и вот они уже ходят носами вниз, обходят жвачки или фотографируют их на мобильники. Все! Что-то поменялось в их голове, они стали по-другому относиться к окружающему миру, они поняли, что искусство может случиться даже на мусоре, на плевке! Да и сами мусорить, возможно, меньше будут. То, что мы сегодня делаем с окружающей нас средой, — это же ужасно!

© Евгений Коноплев

— Так вы, получается, еще и эколог?

— Нет, я энвайронменталист. И когда я делаю свои скульптуры из дерева, и когда я рисую на жвачках, я использую ландшафт — я ничего не навязываю окружающей среде. Вот ураган повалил дерево и забросал его ветками, и я сделал из этого свою первую известную работу — «Спящий гигант»: дерево стало туловищем и руками. А когда я рисую на жвачках, я тоже взаимодействую с окружающей средой — но это уже социальный ландшафт, а мои работы становятся формой социального комментария. В разных районах Лондона картины получаются совершенно разные: одно дело — рисовать на мосту Нормана Фостера, другое дело — создавать картину на день рождения тинейджера в твоем районе или посвящение на открытие нового рыбного магазина.

© Евгений Коноплев

— По тому, с каким придыханием вы рассказываете об этом, похоже, что картина на шестнадцатилетие соседа для вас поважнее будет, чем тропа из картин в Tate Modern?

— Да ты посмотри сюда (достает с полки потрепанные блокноты с заметками, заваливает ими стол)! Это лишь малая часть этих записок, а вот моя «Книга запросов» номер один — первая то есть. Смотри, 2005 год. 10 лет я этим занимаюсь, ничего лучше придумать нельзя для художника. Ты рисуешь что-то для человека, и вдруг он видит, что прямо вот тут, на этом клочке земли, прямо в том пространстве, где он живет, прямо для него может происходить искусство! И эта идея попадает в его голову и начинает там расцветать и рождать что-то красивое. Но не красивое, как по телевизору. А красивое, как дерево.

— Искусство красивое, как дерево?

— Да это же самое красивое, что только может быть! Оно просто растет, ему не нужно говорить «Я — дерево!», оно и без телевизора и рекламы будет деревом. Ты где-нибудь видел, чтобы на Луне, даже если она на рекламном постере изображена, была вспомогательная надпись «Это — Луна»? Она просто существует, как я существую, как ты существуешь. Я просто признаю людей. Я люблю людей.

© Евгений Коноплев

— Связь с людьми через жвачку — это, конечно, сильно.

— Смотри (берет с полки два камня, на обоих изображены картины на жвачке). Эти камни были на улице. Когда переделывали мостовую, я забрал их. Вот это — для *** (называет имя и фамилию), у него нашли рак кишечника. Смотри, здесь нарисована его фраза «When I found out I had a cancer I was gutted» («Когда я узнал, что у меня рак, я был выпотрошен») — у этого парня было отличное чувство юмора. Подновлю эту картину и отдам его сестре, по чьей просьбе это было нарисовано. А вот это — смотри, видишь, ребенок? Это в честь родов для одной женщины. Она жила здесь через дорогу, но теперь ее уже выселили, ей пришлось переехать.

© Евгений Коноплев

Я делаю эти картины и потом фотографирую людей с ними — у меня коллекция из нескольких тысяч таких фотографий. Знаешь, чему больше всего удивилась девушка из The New York Times, приехавшая писать обо мне материал? Я только лег на асфальт и начал работать, как ко мне начали подходить и говорить: «Спасибо за картину для моей сестры» — или дочери, или коллеги.

Вот с момента, как я ложусь на землю, и начинается мое взаимодействие с людьми. Потому что я работаю для людей. И они понимают, что... Да оно само все за себя говорит. Я лучше покажу тебе мои фотографии.

© Евгений Коноплев
Мир, дружба, жвачка!

Показывая мне свой дом, Бен показывает и рассказывает, как он рисует картины на продажу (на кирпичах или на камнях), чтобы иметь возможность заниматься тем, чем ему нравится заниматься больше всего, — рисовать бесплатно картины-посвящения для людей. Потом он достает с полки объемную стопку фотографий и начинает перебирать их в поисках одной фотографии («Раз ты из России, тебе надо это увидеть»). Перед моими глазами мелькают удивительной красоты люди, сидящие рядом с картинами, нарисованными по их просьбе: беременная англичанка, турчанка с красным зонтом, семья индийца и марокканки с двумя детьми, трое работников рыбного магазина, полицейские, банда подростков, выпускники колледжа и почтальоны, корейские журналисты, две обнявшиеся студентки и влюбленная девушка, целующая парня в шляпе Шерлока Холмса...

После 10 минут перебирания фотографий и ругательств шепотом («Да куда же вы делись!») лицо Бена сияет: «Вот, смотри!» Я ожидаю увидеть Марию Шарапову — ну или хотя бы Дмитрия Медведева. Но на фотографии стоят два крепких парня в спортивных куртках.

© Евгений Коноплев

«Смотри, — не унимается Бен. — Они сказали мне, что эти слова означают “любовь” и “дружба”» (он показывает на два слова на кириллице). «Омск» также выведено по-русски, а London — латиницей. Выражение лиц парней не оставляет сомнений, что любовь связывает не их, а два города двух бывших империй. А буквы «СССР» под красной звездой убеждают, что этим мужчинам знаком мем «Мир, дружба, жвачка!». Интересно, объяснили ли они Бену его смысл, когда описывали свою просьбу и выводили в очередном его блокноте буквы русского алфавита? Я уверен, он бы оценил: ведь это, по сути, его лозунг последние 10 лет.

«Классные парни», — говорит Бен, и я понимаю, что если он смог подружиться с этими крепкими ребятами из Омска, то расположить к себе лондонскую полицию для него — сущий пустяк. «Если в России все такие, я тем более хочу побывать в этой стране», — заключает он.

Прощаясь, я говорю Бену, что уже вижу зал в «Артплее» (или в «Гараже» — не важно). На полках стоят его кирпичи и камни с картинами на жвачках, в витринах — его коллекция расписанных сигаретных окурков и черно-белые миниатюры на керамике. На стенах — фотографии его ареста на Трафальгарской площади, а на столах — каталоги его картин. А посреди комнаты (если погода плохая) или у входа в центр на улице (если погода хорошая) на полу лежит Chewing Gum Man и рисует по чьему-то заказу очередную картину. А восхищенные москвичи жмут ему руку и говорят: «Чувак, ты крут!»


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20245154
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20246701
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202413255
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202419717
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202423790
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202429084
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202429734