«Обойти эту информацию теперь невозможно»

Началось все с того, что COLTA.RU решила сделать опрос в связи с, очень мягко говоря, неприятной ситуацией. В Петербурге открыли выставку Ильи Трушевского, в пресс-релизе которой было написано нечто невообразимое, учитывая все, что ранее писалось о преступлении, им совершенном. Упоминалось, что художник отбывает срок в тюрьме, но при этом сообщалось, что причиной тому «банальная вечеринка», а не попытка изнасилования с избиением, что в тюрьму Трушевский попал «внезапно», как будто бы по случайности. Собственно, этот возмутительный пресс-релиз и послужил причиной данного опроса. Мы не хотели делать рекламу ни галерее, опубликовавшей релиз, ни выставке, таким образом рекламируемой, однако некоторые из опрашиваемых посчитали нужным назвать и автора релиза, и галерею, и дать ссылки на те или иные материалы о выставке, а также выступить с критикой собственно COLTA.RU, чему мы, естественно, не препятствуем. (Стоит добавить, что во время подготовки материала скандал вокруг текста релиза разрастался в социальных сетях, а потому галерея удалила релиз с сайта, но он сохранился в открытом доступе в виде перепостов в блогах и даже в разделе анонсов некоторых СМИ — любой желающий может его с легкостью найти, погуглив цитату, которую мы приводим далее.)

1). В одной петербургской галерее открылась выставка Ильи Трушевского, который в марте 2011 года был осужден за жестокое изнасилование. В первом же абзаце пресс-релиза сообщается, что «молодой художник в результате банальной вечеринки внезапно угодил в тюрьму». Как относиться к галереям, музеям и прочим организациям или лицам, которые обеляют преступления, подобные совершенному Трушевским, или пытаются выставить их как нечто обыденное и малозначительное — ради раскрутки выставки и коммерческого интереса? Что, по-вашему, нужно делать, сталкиваясь с подобными ситуациями?

2). Велика ли вероятность, что Трушевский будет использовать свою скандальную известность как основу рыночной стратегии для продвижения своих работ? И можно ли в данном случае разделить творчество и личность художника?

3). Как художественному сообществу быть с Трушевским в дальнейшем? Должна ли эта история закончиться вместе с тюремным сроком, который сейчас отбывает Трушевский? Где границы возмездия? И сможете ли вы оценивать его работы, не оглядываясь на то, что он сделал?

Дмитрий Виленский
Екатерина Дёготь
Марат Гельман
Евгения Абрамова
Сергей Хачатуров
Надя Плунгян
Анастасия Потемкина
Валентин Дьяконов
Егор Кошелев
Елена Максимова
Глеб Напреенко

Дмитрий Виленский

художник, преподаватель Школы вовлеченного искусства

K вопросам

1). Я плохо понимаю ситуацию: насколько этой мелкой галерее, торгующей в основном местными поделками под современное искусство, важно иметь еще товару от Ильи Трушевского. Понятно, что они просто не владеют никаким языком и очень «смущались», как описать ситуацию. В результате опозорились уже совсем по полной. Я считаю, что Илья, если его заботит его репутация и будущая профессиональная жизнь, прежде всего должен послать подальше этих торговцев, отказаться от выставки и заново доказывать артистическому сообществу свою ценность. Тем более что стоит уважать его желание продолжать заниматься искусством, его имя начинает появляться на вполне пристойных проектах в Киеве (имеется в виду коллективная выставка «Апокалипсис и возрождение» в Шоколадном доме. — Ред.) или же в Третьяковке, где кураторы, не желая нагнетать скандал, спокойно упоминают, что «художник отбывает заслуженное наказание в тюрьме».

2). Все возможно — проблема в том, что Трушевский вообще не тема по большому счету: художники часто оказываются вовлечены в секс-скандалы с криминальными преследованиями, но, скажем, сравнивать Трушевского с Иммендорфом (имя немецкого художника Йорга Иммендорфа было связано с несколькими громкими скандалами в связи с эксплуатацией женщин, вовлеченных в секс-индустрию, и наркотиками. — Ред.) просто смешно, и это говорит скорее об ограниченности наших представлений о рынке, карьере и успехе.

3). Во многом все будет определяться позицией Ильи. Какой образ он будет себе строить? Как такой радикальный мачо-страдалец или человек, сделавший для себя выводы из ситуации и говорящий с нами своими новыми работами после страшного опыта отсидки? Мир искусства очень разнородный, и если Илье хочется успеха на уровне трэш-галерей, то это о'кей (собственно, это у него уже было) — он может его получить и тогда же получит полный игнор со стороны других сообществ, так как тут вообще не о чем говорить. Проблема скорее в его творческой позиции, которая до посадки всегда оставалась ограниченной таким московско-пригламуренным развлекаловом. Сейчас, кстати, то, что я видел в Киеве, — портреты зэков — выглядит намного более интересно.

Екатерина Дёготь

художественный критик, искусствовед, куратор, преподаватель Школы фотографии и мультимедиа им. А. Родченко

K вопросам

1). Что касается автора текста, критика Арсения Штейнера (я считаю необходимым его назвать), то я давно слежу за его творчеством, и оно мне давно политически, нравственно и эстетически отвратительно. Я бы призвала коллег перестать с ним сотрудничать и здороваться, а галерею бойкотировать (не за сам факт выставки, а за такой релиз). Вообще за сексизм институции и отдельных граждан нужно заносить в свой ментальный черный список точно так же, как и за расистские высказывания. Мы живем в стране непуганой патриархальности, ненависти и презрения к женщине, в том числе со стороны самих женщин, которым пришлось усвоить эту линию поведения; то, что ровно то же самое царит в якобы прогрессивном и прозападническом арт-сообществе, явилось для меня неприятным сюрпризом после истории с Трушевским, когда многие говорили, что нельзя выносить сор из избы. Меня только радует, что есть молодое поколение как мужчин, так и женщин, которое этот сексизм не принимает и требует других отношений.

2). Я не знаю, как будет вести себя Трушевский и что он думает сейчас. Галеристы, как мы видим, уже начали. Но когда вы говорите об известности, вы смещаете проблему. Беляев-Гинтовт хорошо (я предполагаю) продается не потому, что он скандально известен, а потому, что его фашистские взгляды его покупателям сознательно или бессознательно нравятся — именно их-то они и покупают. Они в нем узнают того, кто сказал или сделал то, на что они не решаются. То же самое может быть с Трушевским, если его покупателям будет импонировать идея «ну и орел!» (надеюсь, что нет). Тут встает интересный вопрос, есть ли эта сексистская агрессия в самих произведениях Трушевского, формалистских и абстрактных. Вообще говоря, я считаю, что да: пассаж Штейнера насчет «чувственной мощи движения кисти» хорошо показывает, какого рода фантазмы это искусство подогревает у его адептов. Другое дело, что фантазмы есть фантазмы, а переход к уголовно наказуемому деянию — это другое. Кандинский тоже вдохновенно описывал, как он бросается со своей кистью на «девственно-белый холст». Это не делает Кандинского персоной нон грата, но позволяет более точно его проинтерпретировать.

3). Как историк искусства и аналитик я, разумеется, вполне могу оценить любую работу, не то чтобы не оглядываясь на преступления автора, но учитывая их без осуждения, особенно если они вносят в работы элемент трансгрессии. Галерист, если уж он готов с Трушевским сотрудничать, я считаю, не должен вообще факт его судимости упоминать, если только это не тема проекта. Однако для куратора все не так нейтрально: для куратора выставлять художника — политический жест, хотя смысл этого жеста может быть сложным. И я лично не могла бы делать проект с людьми, которые мне нравственно неприятны. Но будет ли Трушевский мне нравственно неприятен или нет, зависит от того, как он поведет себя публично после своей отсидки: такая вещь, как искреннее раскаяние, вообще-то существует, так что я буду судить по тому, что я услышу или прочитаю.

Марат Гельман

галерист, арт-менеджер

K вопросам

1). Фраза в пресс-релизе действительно коробит. Хотели скрыть преступление — можно было вообще не писать. Изнасилование — по-моему, одно из тяжких и непростительных. Но Трушевский действительно талантливый художник. Персональную выставку ему делала Ольга Свиблова, он участвовал в двух моих проектах («Питерские» и «Русское бедное»). Мне кажется справедливым то, что он сидит положенный срок, но не думаю, что бойкот художественных институций тут уместен.

2). Он в тюрьме, он преступник, но он одновременно и художник, попавший (пусть по собственной вине) в тяжелую ситуацию. И мне как раз кажется, что галерея, его выставившая, — молодец (надо было, конечно, другой релиз писать). Эта выставка — не оправдание преступления, а помощь заключенному, несмотря на ожидаемую реакцию. Про рыночную стратегию: надеюсь, такие мысли у него не появятся. Наоборот, я думаю, ему будет тяжело: художники будут отказываться от коллективных выставок с его участием. Он же не иллюстратор, чтобы описывать свою жизнь в тюрьме языком картин. Нет, не думаю, что получится.

3). Возможно, он просто уедет в другую страну, где не знают про его преступление, возьмет псевдоним, и мы, хотим этого или не хотим, будем оценивать искусство, а не биографию. Не знаю. Что касается меня — мне его выставка была интересна. Хотя преступление я считаю непростительным. Вот такая коллизия.

Евгения Абрамова

творческий работник, участница коалиции «Феминистская инициатива»

K вопросам

1—3). Ну как? Публично критиковать, не соглашаться на дальнейшее сотрудничество, избегать общения по возможности. И каждый раз напоминать себе и другим, что мы находимся внутри «культуры изнасилования», когда общественное мнение защищает не жертву, а насильника, отказываясь признать преступление. Только такие постоянные настойчивые напоминания служат препятствием к тому, чтобы изнасилование и тюремное наказание не списали в будущем на репутационные издержки художника.

Однако борьба с беспамятством дается с трудом. Те, кто не участвовал в кампании по защите жертвы, изнасилованной Трушевским, уже позабыли события двухлетней давности. Поэтому вновь обсуждается умозрительная взаимосвязь искусства и общества, где художник занимает место «творца», а его работы оцениваются как «чистое искусство» вне социального контекста.

Но если современное искусство и выстраивает какую-то внутреннюю автономную историю, то на российской сцене можно было бы работать не с насильником, а с женщинами, нуждающимися в защите и помощи. Пока такая работа ведется только немногочисленными общественными организациями и феминистками.

Сергей Хачатуров

художественный критик, искусствовед, куратор, преподаватель МГУ и Школы фотографии и мультимедиа им. А. Родченко

K вопросам

1). Мне показалось, что в самих формулировках ваших вопросов содержится императивный ответ, как следует реагировать опрашиваемым. В них мало возможности разговора на эту тему. В первом вопросе сразу режет слух фраза «галереи обеляют преступления». А почему, собственно, они обеляют? Если вы имеете в виду слова о «банальной вечеринке», которые опубликовал сайт галереи, то претензии желательно обратить к автору текста. Почему галерея вообще должна быть вовлечена в личную жизнь своих экспонентов?

2). Про использование скандальной известности в рыночных целях — об этом все же лучше спросить у самого Трушевского. Потому что иначе опять-таки в самой формулировке содержится утверждение той позиции, которую «надо» занять. Про разделение творческой деятельности и личности художника: я полагаю, что для тех, кто знаком с классической культурой, с историей искусства, ответ само собой разумеющийся — это разделение неизбежно. Но снова: в каждом конкретном случае акценты и оценки необходимо делать индивидуальными.

3). Как сообществу быть с личностью Трушевского? Формулировка снова жесткая и неточная. В каком смысле — как быть? Талант Трушевского разными конкретными экспертами оценивается по-разному, тяжесть преступления тоже, потому единообразной солидарности просто не будет. Она и не нужна. Мы знаем из истории, что такая солидарность чревата великими историческими преступлениями, несоизмеримыми с преступлением Трушевского. К тому же вопрос «как быть» снимает конкретную ответственность с каждого и как раз нивелирует этическую сложность проблемы.

Надя Плунгян

старший научный сотрудник Государственного института искусствознания, участница Московской феминистской группы

K вопросам

1). Я думаю, что всякий раз, когда насилие называют банальностью, имеет смысл привлекать к этому общественное внимание и называть вещи своими именами. Это касается не только преступлений отдельных лиц, но и, например, замалчивания и искажения фактов истории искусства советского периода, если уж мы говорим о музейной работе.

Когда я писала статью о современном феминистском искусстве в России для выставки 8 марта 2013 года, там было небольшое упоминание о деле Трушевского, так как дискуссия вокруг этого дела заметно повлияла на общее отношение к феминизму в нашей арт-среде. Кураторы меня очень просили этот кусок вырезать, давили, в итоге я сдалась и убрала его в сноску. Но, по иронии судьбы, в верстке каталога все сноски оказались размещены не просто по центру страницы, но еще и в увеличенном шрифте. Обойти эту информацию теперь невозможно, все, что сообщество пытается спрятать, становится еще заметнее.

Трушевский сел в тюрьму не внезапно. Это было внезапно только для его круга, так как он верил и хвастался, что его поддерживает милиция, что у него найдутся понимающие и влиятельные друзья, которые будут покрывать и поощрять его поведение с женщинами. Представления, как мы помним, оказались неверны, но часть художественного сообщества до сих пор продолжает жить в таких иллюзиях и не просто считает, что насилие — это нормально, но и верит, что с помощью этого лозунга можно привлечь каких-то галеристов и зрителей.

2). А какая может быть рыночная стратегия и как можно ее предвидеть? Разве сами работы Трушевского как-то связаны с темой оправдания насилия? Насколько я помню, он не претендовал на вершины социального анализа.

3). Что тогда, что сейчас мне было непонятно настойчивое сужение этой дискуссии до личности конкретного преступника: хороший он парень или плохой, наш он или не наш, знаем мы его или нет, как быть лично с ним и т.д. Для чего все это?

Границы наказания определяет суд. Участие в выставках человека, который сидит в тюрьме или отбывает наказание в колонии, — нейтральный факт художественной жизни. Вся проблема в данном случае — не в работах, а в кураторском тексте к ним, в натянутой попытке представить проходную выставку как идеологическое оправдание культуры насилия. Это ожидаемый факт, и об этом я уже писала в 2010 году.

В произведениях Трушевского я ничего ни скандального, ни специально интересного не вижу, и оценивать их мне, полагаю, не придется.

Анастасия Потемкина

художница

K вопросам

1). В этой ситуации я вряд ли могу быть объективным респондентом, поскольку с художником Трушевским лично не знакома, не сотрудничала с этой галереей и вообще представляю себя в каком-то другом поле. Думаю, я не скажу ничего оригинального или противоречивого. Политика галереи во всех отношениях неприемлема, это просто омерзительная история. Галерея решила, так сказать, нанести превентивный удар — на всякий случай оговориться, чтобы всем заранее было все «понятно». Надо добавить, что в российском художественном сообществе вообще не принято помнить о каких бы то ни было проступках. Это касается и художников, и критиков, и кураторов, и организаторов. Все стараются превратить в легкое недоразумение, и все привыкли. Вопрос — был ли художник в курсе такой политики? Должен бы быть к этому предельно внимательным.

Насколько я понимаю, прочитав рецензию, у последних работ Трушевского нет такого уж конкретного автобиографического характера, по крайней мере, акцент делается на совершенно других вещах. Поэтому непонятно, почему вообще в пресс-релизе к выставке упоминается и тем более оправдывается его преступление. Это циничный и грязный ход.

Как относиться к галереям или лицам, «которые обеляют преступления», и что делать в таких ситуациях? Не пытаться их сглаживать. Вышвыривать с позором, не сотрудничать, исключать. Писать об этом, говорить. Занимать принципиальную позицию.

2). С одной стороны, наказание за совершенное преступление несет член общества, а не художник. С другой — можно ли участвовать, например, в одной выставке, зная, что этот человек — насильник? Для себя я нахожу это абсолютно неприемлемым.

3). Никто не может запретить ему заниматься искусством. Собственно, так же, как и насиловать.

Валентин Дьяконов

художественный критик, искусствовед, куратор

K вопросам

1—3). Эта история (включая опрос COLTA.RU) ничего, кроме глубокой тоски, не вызывает.

Вот COLTA.RU, которая во вводке принципиально не указывает название галереи и автора возмутившего многих пресс-релиза (AL Gallery, автор текста — Арсений Штейнер), чтобы их не рекламировать. Работы Трушевского, сделанные в тюрьме, выставлялись не раз. Впервые — на выставке «Апокалипсис и возрождение» в Шоколадном доме (параллельная программа Киевской биеннале современного искусства 2012 года). В специальной программе Московской биеннале этого года значится проект Отдела новейших течений ГТГ «Музей современного искусства: Департамент труда и занятости». Здесь тоже показывают работы Трушевского. Но COLTA.RU отчего-то не возмущается, а (в лице Евгения Назарова) добродушно спрашивает у куратора: «Как происходит сотрудничество с теми, кто находится в местах лишения свободы?» Коммерческой галерее, получается, выставлять Трушевского нельзя, а Третьяковке — можно, без проблем. Почему? Потому что COLTA.RU за государство и против буржуев? А вдруг Кирилл Светляков тоже показывает Трушевского ради раскрутки выставки?

Вот Трушевский. Он сидит, но занимается искусством, и не рисуночками на четвертушках, а живописью. Интересно, как это устроено, честно говоря. Но суть не в этом. Трушевский ни в чем публично не раскаялся. Вон Джон Гальяно извинялся-извинялся за антисемитскую истерику, и все равно его робкие попытки вернуться на подиум до сих пор воспринимаются общественностью с возмущением. С Трушевским не так. Наверное, оттого, что общественность другая. Хорошо помню разговоры с его защитниками три года назад. Они делились на два типа. Первые уверены, что художнику можно больше других. Это неправда: художнику можно столько же, сколько слесарю и президенту. Они говорили: «Да если б ты знал, что художник такой-то творит! По нему вообще виселица плачет!» Хорошенькое дело, нечего сказать. Вторые боялись скандала из-за того, что он бросит тень на наш дружный цех, как будто мы все кровью повязаны. А копнешь глубже — там такие эпизоды насилия в личной биографии, что страшно. Мне, то есть, страшно, меня пронесло. А им нормально, свои же люди измывались, не дядя с улицы. И каким бы тупым инструментом ни пользовались противники Трушевского, раскрутившие эту историю, они исторически правы. Они сделают так, что из песни о Трушевском, каким бы художником он ни вышел из тюрьмы (а он, как мы знаем, до посадки ходил в «надеждах российского искусства»), этих слов не выкинешь.

Вот Арсений Штейнер, один из основателей очередного квазифашистского движения «Новая эстетика», тщательно и безуспешно шлифующий образ «плохого мальчика» современного искусства. Начинает он с «банальной вечеринки» специально, чтобы потом написать что-нибудь злобное о «либералах» и других придуманных врагах, делающих из мухи слона. Продолжает панегириком выставке Трушевского «Точки света» на заводе «Красное Знамя», которая, по воспоминаниям очевидцев, была вообще не готова, то есть не смонтирована. Анализ произведения искусства на том же уровне: «Чувственная мощь движения кисти энергично очерчивает идеограмму стружки». Знатоки искусствоведения сразу же опознают в этом пассаже знаменитую «энергичную кисть», расчехляемую советскими писателями о картинах в том случае, когда сказать нечего.

А вот и Лиза Савина, совладелец галереи AL, участница баталий на Фейсбуке, развернувшихся после того, как галерея создала страничку выставки. Ей хочется показать Трушевского так, чтобы все смотрели исключительно на искусство, но знали, что работы сделаны в тюрьме. При этом предысторию она предпочла бы оставить за кадром. Лиза! Во-первых, творчество заключенных — это немножко другой рынок. Во-вторых, прекрати поминать Караваджо. Это смешно. Караваджо, чтоб ты знала, сдох как собака в ссылке. За убийство по пьянке в ходе «банальной вечеринки». (Интересно, самому Трушевскому параллели с Караваджо тоже в голову дали? Откуда еще эти барочные блестки на черном фоне.)

Егор Кошелев

художник, куратор, преподаватель МГХПА им. С.Г. Строганова

K вопросам

1). Ситуацию, разумеется, необходимо выносить на обсуждение. Нельзя игнорировать подобное положение дел. Но все же думается, что здесь речь в большей мере о неряшливости или бравурной легкомысленности в составлении релиза, чем о реальном желании сделать печальный факт биографии художника чуть ли не его мученическим венцом. Медийная спекуляция на скверных поступках неприемлема. Я вместе с тем категорически отрицаю аффектированный морализаторский подход к проблеме — мне так же мерзки гневные обличительные проповеди, как и апологетика очевидного зла: зло должно холодно, чуть ли не автоматически отвергаться, как выбраковывается некачественная продукция на заводском производстве. Задача сообщества — развить в представителях художественных институций такую оптику восприятия действительности, которая никак не могла бы превратить, например, художника, совершившего убийство, в «ХУДОЖНИКА-УБИЙЦУ» — бренд, потенциально способный достичь немалого успеха на ниве современного искусства. В случае провала критической дискуссии ситуация может быть доведена и до бойкота.

2). Зная творчество Ильи Трушевского, я склонен думать, что его «скандальная известность» самим же им понимается в том числе и как препятствие к продвижению собственного творчества. Он не из тех авторов, что обращают в искусство факты своей биографии. Его работы лишены нарративности, он не занимался популистским искусством, не был вовлечен в арт-активизм и социальные манипуляции. Его произведения «предтюремного» периода в чем-то демонстрируют связь с Болтански и Ребеккой Хорн — эти вещи не нуждаются в яркой личности художника, подкрепляющего их некой «легендой» или «мифом». Так же самодостаточны, на мой взгляд, и его сегодняшние опусы. Наиболее верным решением было бы дать им жить независимой жизнью. Думаю, артистическая деятельность художника и его персона могут здесь рассматриваться с некоторой степенью автономии друг от друга. Сам Илья — человек очень сложный и противоречивый. Он мог быть хорошим товарищем, приятным, интеллигентным собеседником, а то вдруг будто срывался с катушек и начинал без всяких оснований провоцировать окружающих на конфликты, в связи с чем порой бывал серьезно бит. Мне всегда было сложно увязать его человеческую натуру с его искусством — просто приходилось принимать как факт: вот есть художник Трушевский, а вот есть реальный человек, которому иногда хочется двинуть в челюсть.

3). Художественное сообщество должно принять случай Трушевского так же, как оно принимает другие подобные случаи. Художник подчас совершает мерзости, как и все прочие люди... но судить художника, как и всех прочих людей, только по творимым им мерзостям — это уже подлинное человеконенавистничество. История дает немало примеров преступлений, совершенных людьми искусства, — античный живописец Паррасий выпустил кишки рабу, дабы достоверно изобразить мучения Прометея, Браманте был одним из главных ватиканских коррупционеров, Микеланджело смошенничал, присвоив огромную сумму из папской казны при работе над гробницей Юлия II, причастность Челлини и Караваджо к убийствам давно уже стала популярной темой массовой культуры, Уильям Берроуз снес голову собственной жене, великий блюзмен Лидбелли, совершивший несколько убийств, буквально не вылезал из тюрьмы. Я прошелся только по самым «попсовым» случаям, но и этих примеров достаточно, чтобы показать одну простую вещь — применительно к историческим личностям мы находим здравый подход, позволяющий разделять их творческие достижения и их проступки (или злодейства). Неразрывны они могут быть лишь в том случае, когда злодеяние становится своего рода творческим инструментом, то есть когда мы ведем речь о случаях Нерона или Гитлера. Трушевский совершил преступление, сейчас он отбывает наказание. Ситуация юридически и этически решена. Дурной след от этой истории всегда будет сопровождать Илью, тут уже ничего не изменить. Вместе с тем тот факт, что, попав в это сложное положение, он находит в себе силы делать искусство, не может быть не отмечен. Значит, в его случае искусство не было лишь модной хипстерской забавой... Попасть в тюрьму и остаться художником — это не может не вызывать определенного уважения. Если Илья сумеет удержаться от соблазна эффектной самораскрутки на основе скандальных фактов своей биографии, для меня не будет проблем с восприятием его новых работ.

Елена Максимова

работница музея

K вопросам

1). Если вы помните, когда в 2010 году на «Винзаводе» была вручена Трушевскому премия — «Моральная поддержка», в знак протеста этому центру был объявлен бойкот. Честное слово, с тех пор я там так и не была, хотя там, кажется, уже сменилось руководство...

Те (как в данном случае Арсений Штейнер), кто обеляет подобные преступления, по сути, являются соучастниками. Ну просто нормальные люди ни обелять, ни оправдывать это не будут. Мне странны вопросы на тему, как относиться к тем, кто обеляет преступления. Я не могу представить себе человека, оправдывающего преступления нацистов, если этот человек сам не является нацистом. Почему же тогда надо обелять преступления против женщин? Только потому, что они направлены на женщину, а не на лицо какой-либо национальности? Или все-таки так поступить (оправдать) могут только те, кто и в реальности согласен с такими действиями (по аналогии с нацистами)?

Что делать, сталкиваясь с такими ситуациями? Как можно больше и громче говорить о том, что этот человек совершил преступление, страшное преступление, а эта галерея (произнося открыто ее название) является, по сути, соучастницей, давая площадку преступнику.

2). Какова вероятность, что Трушевский будет использовать свое преступление как основу рыночной стратегии? А что, все может быть в наших-то палестинах, к сожалению...

Я не могу разделить личность и творчество, не могу даже представить, как это можно сделать. Разве можно отделить, скажем, руку от тела и сказать: это не я, это моя рука сама виновата?! Как может творчество исходить не из личности? Простите, но даже в капиталистическом обществе далеко не всем придет в голову, например, размалевывать матрешек под императоров — председателей ЦК — президентов. По-моему, именно личность определяет характер творчества. Да, Трушевский был модным художником. Но только кто-то будет организовывать Монстрации, а кто-то будет купать в гламурной пене черепашек, а потом изнасилует девушку.

3). Как быть художественному сообществу? Кажется, еще в 2010 году, на волне разбирательств с Трушевским, художественное сообщество очень здорово показало себя: кто есть кто на самом деле. Чего же теперь-то из себя строить наивных овечек и лепетать: каюсь, был(а) не прав(а)?! Наше общество строится на иерархиях положений. И существование некоего художественного сообщества как раз является примером этих иерархий. Получается, что художниками(-цами) являются только те, кого признает таковыми сообщество неких экспертов. Кто и как становится экспертом — не важно. Важно, что раз тебя признали эксперты, то тебе дали право на накопление символического и реального капитала, а значит, тебе дали власть над профанами. Трушевский — модный художник, его приглашают галереи, на его работы ходят профаны. Но даже если зрителям не нравятся его издевательства над теми же черепахами, эксперты его признают, и он и дальше имеет право продолжать свои действа. Он имеет власть, он модный, а значит, в другой раз можно будет и изнасилование преподнести как некое художественное действие. А эксперты и братья (сестры) по оружию его могут не только оправдать, но еще и преподнести как жертву пошлой толпы профанов, не понимающей тонкой души Художника. Может, я слишком все преувеличиваю и ставлю с ног на голову, но я просто хочу сказать, что художник(-ца) должен (должна) нести ответственность за свои действия. Искусство должно быть гуманистичным, а не модным, продаваемым и пр. Именно поэтому это преступление так ярко и показало, что же представляет собой художественное сообщество. И как ему быть с Трушевским в дальнейшем? Ну думать, что ли, своей головой, а не выставлять себя некими сверхчеловеками, коим простительно все что угодно.

Должна ли история закончиться вместе с тюремным сроком Трушевского? Я бы поставила вопрос по-другому: а может ли она закончиться вместе с тюремным сроком? С какой точки зрения смотреть на конец истории? С точки зрения Трушевского или с точки зрения пережившей изнасилование девушки? Думаю, история не закончится тюремным сроком ни для кого. Хотя, конечно, Трушевский может надеть маску, что, мол, все в порядке, тем более если его будут поддерживать подобные галереи (AL Gallery). А вот что будет делать девушка? Да, она будет молчать и старательно блокировать воспоминания о случившемся, но, знаете, те, кто работает с попавшими в ситуацию траффикинга, с проституированными женщинами, говорят, что они мыслят фрагментами своего сознания. Про изнасилованных можно сказать то же самое. Представьте, что вам придется, чтобы нормально жить, постоянно блокировать часть вашей памяти, ваших чувств, вашего «я». Но при любом упоминании, намеке на изнасилование кого-либо, например, в каком-нибудь фильме, ваша память будет возвращать вас в то, что с вами произошло. Вы опять будете переживать весь ужас того, что вас низводят до состояния вещи, вас убивают: ведь насилуется не просто тело, насилуется все ваше сознание, ваша ментальность, ваша душа, если хотите, вас опредмечивают и поступают как с чем-то неживым, то есть, по сути, убивают. Вы опять переживаете это и опять старательно пытаетесь заблокировать память, сознание, чтобы не чувствовать, желательно не чувствовать вообще ничего и никогда не чувствовать вообще. Так что эта история не может завершиться сугубо окончанием тюремного срока.

Где границы наказания? Я не знаю. Так же как и не знаю, где границы боли. Но я точно никогда не смогу посмотреть на работы Трушевского отдельно от его поступка.

Глеб Напреенко

художественный критик, искусствовед

K вопросам

1—3). Для меня это история не про Трушевского (тем более что я не был с ним лично знаком) и не про учиненное им насилие, не про его судьбу и не про его художественное производство, а про общество и арт-систему. Про то, что у нас очень мало места конкретному случаю, а есть лишь ограниченный набор модальностей реакции: с моральной и судебно-правовой точки зрения — либо осуждение, либо оправдание, с точки зрения художественного рынка, циничную механику которого проанализировала в своем отзыве Анна Матвеева, — либо выбрасывание «опасных» работ за борт, либо стремление пустить в оборот и извлечь прибыль. Да, художественная продукция Трушевского имеет право быть и произведенной, и увиденной зрителями. Но как? Пресловутое выражение из пресс-релиза о «банальной вечеринке» указывает, что автор текста чувствует, что случай вовсе не банальный, но пытается глупо-провокационно убедить в обратном как читателя, так и себя. В итоге это выглядит как отказ в реальности страданиям изнасилованной девушки и сексистский цинизм. Как же быть с такими небанальными случаями? Это так и не станет ясно, пока художественная система выглядит так, как она выглядит: как отлаженный конвейер развлечений и денег. Пока каждый случай не станет небанальным, уникальным и, с другой стороны, пока общность художественного производства не возникнет не как общность конвейерная и коммерческая, а как общее дело и как совокупность человеческих отношений, в которую потенциально вовлечен каждый человек. То, что такой специальный случай распознается системой лишь как пригодный или непригодный для потогонки, — это ее диагноз, в то время как мы так ничего и не узнаем ни, как сказал бы психоаналитик, о «случае Трушевского», ни о «случае изнасилованной девушки», ни о том, при чем тут искусство. Это, кстати, повод задуматься о взаимном родстве арт-потогонки, упрощенных моральных суждений и пенитенциарной системы, о которой сейчас много стали говорить в связи с голодовкой Надежды Толоконниковой.

Понравился материал? Помоги сайту!