Виктор Гинзбург: «Крышу нам обеспечивал Стас Намин»

5 и 9 апреля на фестивале «Артдокфест» покажут удивительный документ 90-х — фильм «Нескучный сад» Виктора Гинзбурга. Только что вернувшийся из США в СССР накануне распада (дело происходило летом 1991-го) американский рекламщик и клипмейкер Гинзбург с восторгом и ужасом вглядывается в дикое, но симпатичное бурление московской жизни. Центральной темой фильма становится сексуальная (точнее — эротическая) революция, но признаки революции настоящей все равно настойчиво лезут в кадр. Героини-проститутки, воображающие себя персонажами «Интердевочки», входят в толпу стихийного митинга, где товарищи с кошелками в руках спорят о Ельцине. Немногочисленные милиционеры явно робеют перед клепаной толпой, рвущейся на концерт «Коррозии металла» посмотреть на ткачих и поварих, исполняющих наивный стриптиз на сцене (и Паук-Троицкий такой молодой!). Хирург-Залдостанов еще не перешел на сторону государства. Алла Сигалова еще в андеграунде — буквально репетирует в каком-то подвале, а выйдя на свет, черным демоном проносится по пустой улице Горького. Петр Марченко еще не диктор, а строгий юноша с романтической прической, приехавший на съемки журнала «Андрей» присматривать за своей девушкой. Екатерина Рыжикова только готовится участвовать в «Битве экстрасенсов» — а пока устраивает перформанс в Нескучном саду. Он, собственно, и становится центральным сюжетом фильма. О том, как снимался «Нескучный сад», и о прихотливом пути его режиссера от клипов Лу Рида до экранизации Пелевина Виктора Гинзбурга расспросила Наталья Серебрякова.

— Участники съемки в Нескучном вспоминают, что были шокированы материальной базой вашей группы, особенно гримерками в гелендвагенах. Откуда вы получили такое хорошее финансирование на док о советской — тогда еще — жизни?

— Это очень смешно! Нет, никакой особой материальной базы у меня не было. Я прилетел в Москву с большим количеством кинопленки Kodak. А все остальное оборудование мы получили очень дешево. Никакого финансирования, кроме своего собственного, довольно небольшого, у нас не было. Да и то потом частично украли!

Но нам очень сильно помог Стас Намин. Собственно, я и оказался в Москве благодаря ему. В Америке я снимал клипы и совершенно случайно познакомился со Стасом. Он пригласил меня в Москву. Его центр дал нам помещение и помог с какими-то разрешениями. Это было такое очень стремное время, практически безвластие. В Москве было очень опасно. В любой момент тебя могли убить, ограбить. Мы нуждались в крыше — Стас Намин нам эту крышу обеспечивал. И тут посреди съемок Стас улетает. Но говорит: «Слушай, не волнуйся, я тебя познакомлю с Бобоном, и, если у тебя будут какие-то проблемы, он их решит».

И проблема появилась: у нас украли деньги. Я позвонил Бобону, он приехал за мной на «Мерседесе» и сказал: «Привет, режиссер! Поехали ко мне в гости, там поговорим». Мы поехали по разделительной полосе Нового Арбата со скоростью 200 км в час, и он открывает бардачок и говорит: «Вот у меня пистолет. Если что — расслабься, все нормально. Ты в порядке. На самом деле я в тюрьме начал стихи писать. Вот, послушай». Он мне стал читать свои стихи, пистолет при этом лежал на сиденье. И мы едем в какое-то то ли Солнцево, то ли другой похожий райончик. Въезжаем на улицу, за его машиной бежит детвора, как за Робин Гудом, и он им раздает сигареты, которые были в дефиците. Все кричат: «Бобон, Бобон!» Приходим к нему домой, там встречает его мама, милейшая женщина. Он говорит: «Смотри, как я свою маму берегу! У меня три холодильника». Открывает холодильник, а там полки замороженного мяса (а тогда в Москве не было продуктов). Дальше мы пили чай с мамой, Бобоном. И самое удивительное — он меня уговорил забыть о деньгах: «Я, конечно, могу этих людей найти. Но, может, лучше не надо? Мы можем кого-то изувечить». Такая вот жизнь по понятиям.

В июле я уехал, уже сняв фильм, а в августе произошел путч. Дальше нужно было собирать, монтировать. В этот момент подключился мой друг детства Андрей Кондрашин, который, к сожалению, уже ушел из жизни. Он — один из продюсеров фильма и помог нам деньгами на постпродакшен.

— Праздник, который происходит в Нескучном саду, был специально устроен для съемок?

— Да! Но я вам скажу — в каком смысле специально. Я хотел снимать Катю Рыжикову и группу «Север». Она проводила такие ритуалы, основанные на древнерусских языческих традициях. Я предложил ей организовать некое событие, мы стали обсуждать, где и как это сделать, и пришли к идее сделать это в Нескучном саду. Ну просто потому, что это замечательное место и просто идеально расположено. Дальше вокруг этого организовалась вся тусовка. Был приглашен практически весь московский андеграунд. Пришло очень много народу. В том числе Хирург и его байкеры. Тогда байкеры, в общем, были силой добра. Они обеспечивали секьюрити для этой прослойки населения, потому что ее нужно было защищать. Сейчас Хирург продолжает обеспечивать секьюрити, но уже для другой стороны (смеется). Сам Петлюра не раз дрался — и с ментами, и с какими-то бандитами. Я до сих пор помню, как у него был сквот в особняке на Тверском бульваре, их постоянно пытались оттуда выгнать. В общем, это был неожиданный момент для съемки. Мы думали, что будет более камерная вещь. Когда мы поняли, что собирается очень много народу, то заказали свет. Это была большая съемка, но абсолютно спонтанное документальное событие. Ничего постановочного в нем не было, кроме самого ритуала.

— И как же фильм вырулил из документации андеграундного перформанса в сторону постсоветской эротики?

— Эротическая тема как-то естественно сама появилась, я на ней и сфокусировался. Но, конечно, это фильм о состоянии человека. Это и не про секс, и не про экономику. Это портрет времени, портрет женщины в это время, молодежи и вообще всего того, что происходило. Секса вообще-то в этом фильме нет, у нас никто не трахается. У нас есть самовыражение молодых людей, которые проходят через этот революционный период. Ситуация в Советском Союзе в эти последние месяцы была абсолютно невыносимой. То, что происходило с этими людьми, было каким-то восстанием духа, и оно выражалось через сексуальность, эротику.

Вообще развитие этой истории — абсолютно спонтанное событие, неуправляемое и непредсказуемое. Мне было интересно снять съемку журнала «Андрей», и вот я там подвизался, не подозревая даже, кого я там встречу и какой сюжет из этого получится благодаря нашему присутствию: наша камера, конечно, изменила эту ситуацию. Но это классика документального кино. У меня был, наверное, еще с десяток сюжетов, которые не вошли в финальный монтаж, потому что я не нашел драмы в этих историях.

— А как вы оказались в США? И как получилось, что вы перестали снимать музыкальные видео и рекламу в Америке и ушли в большое кино — причем российское? Вы же снимали для Лу Рида и Белинды Карлайл!

— Меня увезли туда. В 15-летнем возрасте меня увезла мама. Я, честно говоря, был готов к такому приключению. Я с раннего возраста горел кинематографом и, оказавшись в Нью-Йорке, поступил в киноинститут, который так и не окончил, потому что начал работать на третьем курсе. Довольно рано попал в коммерческую историю, стал режиссером рекламы. Меня заметили рекламные агентства, и я вначале снимал очень низкобюджетные рекламы. Потом они начали расти в бюджете, меня это стало засасывать. И в какой-то момент я переключился на музыкальные клипы. У меня был друг-музыкант, я снял для него клип, потом еще и еще... пятьдесят клипов для американских звезд. При этом постоянно мечтал снимать кино. Но коммерчески и творчески меня засосало. Когда ты в обойме и тебе предлагают снимать… И вот «Нескучный сад» для меня был таким побегом, я ушел из клипов и рекламы навсегда.

Снял фильм «Generation П», в котором Татарский продавал свою душу дешево — я же занимался тем же. Потом, конечно, то, что я вернулся в Россию в 1990 году, перевернуло мой мир. Я вернулся на родину шестнадцать лет спустя, будучи уже абсолютно американизированным. И я понял, что скучаю по своей родине, что мне хочется быть здесь. Тем более что клипы подготовили меня к чему угодно. Для Белинды Карлайл я вообще снимал в Токио. Я там организовал продакшен, снял клип в течение недели. Это был очень интенсивный процесс, который многому учит. Когда тебя десантируют в другой стране, тебя встречает японский человек и дальше надо придумать, как быть... И в пустынях снимал, и на крышах 50-этажных недостроенных небоскребов.

— Вы с Пелевиным знакомы лично? Видели его без черных очков?

— Да, я лично знаком и видел без очков.

— О, тогда, может быть, вы проясните один момент? Виктор Олегович действительно верит в то, что мир управляем, что за хаосом нашей жизни стоят какие-то скрытые законы и тайные силы? Или такое устройство мира в его романах — своего рода милость по отношению к читателю? Так сказать, утешение среди абсурда и упорядоченности бытия?

— Я сам не сторонник конспирологии, более того, борюсь по мере сил с невежеством, которое, я убежден, и порождает теории заговора. Я всецело за научный подход и знание.

И Пелевин, конечно, стебет читателей на эту тему. Помните его фразу «заговор против России действительно существует, в нем участвует все население страны»? Другое дело, что с точки зрения драматургии конспирология дает прекрасную сюжетную почву для вскрытия истинных проблем современного общества. Например, тайное сообщество вампиров, которое правит миром через культ денег, красоты и крови, вполне помогает понять нынешнюю картину мира.

Понравился материал? Помоги сайту!