«Тем более надо что-то делать!»

На только что закончившемся в Сочи «Кинотавре» «Тряпичный союз» Михаила Местецкого (подробнее о фильме можно прочесть тут) был фактически обойден вниманием жюри — групповой приз «За лучшую мужскую роль» достался лишь всему актерскому составу картины. Между тем фильм Местецкого — это архиважное высказывание о духе нашего застывшего в вечном «сейчас» времени и стратегиях поведения в ситуации полной инфляции не только идеологий в плохом смысле, но и утопического (в хорошем смысле) видения будущего. Ольга Шакина поговорила с Местецким о том, что вообще нужно делать, когда ничего сделать нельзя.

— Как ты вообще решил снимать кино про кризис Больших Идей?

— Ох. Хорошо, что ты все поняла правильно! Просто на этом «Кинотавре» с моим фильмом происходят такие удивительные метаморфозы... Когда режиссер обсуждает свое кино в кругу единомышленников, ему очень комфортно — но, выпустив фильм наружу, ты сталкиваешься с другими и обнаруживаешь, что другие — это Ад, как говорится. Мне казалось, что кризис идеологий — это вещь настолько универсальная и настолько общая; мне казалось, что я говорю о настолько укоренных в любом нормальном сознании вещах, не понять это могут люди или недалекие, или дискурсивно очень далекие от современности. Но выясняется, что нет и современность все определяют по-разному...

Сам я пережил понимание того, что больше нет работающих идеологий, как раз в том возрасте, в котором находятся мои герои. Но, как говорит в фильме Петр, «тем более надо что-то делать»…

— Да, если ничего невозможно поделать, тем более надо что-то делать! Для меня это главная фраза.

— Абсолютно! И фильм о том, что косвенно что-то можно сделать, усилия все равно оплачиваются результатом, но косвенно.

— Усилие позитивно в принципе! Оно существует, в отличие от идеологии, и уже поэтому оно должно быть совершено.

— Да, и результат будет, просто он может быть очень парадоксальным. Усилия надо прикладывать, даже если ты абсолютно разочарован во всем и не видишь никакой перспективы.

— Ты смотрел все эти документальные фильмы про «Войну», про «Пусси Райот» и т.д.?

— Скажем так, я себя немного оберегал в процессе производства «Тряпичного союза». В последний год, особенно на постпродакшене, я очень мало смотрел кино, и особенно я мало смотрел про вещи, близкие нашему сюжету.

Это разговор о бессмертии, как оно рождается из пыли каких-то ничтожных усилий.

— Но этот «Тряпичный союз» ты придумал именно как такое арт-объединение в поисках идентичности?

— Ну, во многом да. Там Андрей считает, что это арт-объединение, Попов считает, что на самом деле это политическое объединение...

— А Петр считает, что это физкультурное объединение.

— Да, физкультурное, духовное... в общем, утопическая практика. Ваня там вообще считает, что не надо никого больше принимать, потому что набегут всякие уроды и все испортят, а так это классная движуха. Короче, арт-объединение в каком-то широком смысле, люди в поиске. А люди в поиске — это художники, что бы они ни делали. И поэтому можно сказать — да, это артисты в широком понимании.

— В современности, о которой мы с тобой говорим и от которой далеки люди, не понявшие твою мысль, в принципе, любой человек в поисках смысла является художником.

— Абсолютно.

— И это то, что ускользает от очень многих людей, не понимающих, что такое современное искусство. Сегодня художник — это любой человек, который идет.

— Да. Но меня, например, в группе «Радек», ставшей в каком-то смысле прототипом героев, восхищали больше всего те акции, которые они называли нонспектакулярным искусством. То есть искусство, скрытое от зрителя вообще. Например, у Пети Быстрова была акция «Голодовка без выдвижения требований». То есть он буквально голодал — причем радикальным образом голодал, — не выдвигая никаких требований. Эти вещи очень повлияли на мое мировоззрение. И их очевидная для меня важность требовала хотя бы какой-то артикуляции. Вот, мне кажется, «Тряпичный союз» дает некую новую жизнь этой замечательной истории.

— Но непонятно, как остановить голодовку без выдвижения требований. То же самое с фильмом: кризис их идей — непонятно, какой там катарсис возможен, как они превозмогут эту проблему. Там возможен вообще какой-то финал?

— Слушай, мне показалось, что мы как раз парадоксальным образом выходим на очень строгий и катарсический финал. Правда, катарсис — это такая вещь ускользающая, кто-то и от 25-минутного плана на облака будет катарсировать. Но, конечно, момент столкновения с чем-то неумолимым, например, со смертью — он ставит на попа все эти поиски идеологии. И в конце концов столкновение с такими вещами выводит их на новый уровень, когда игры кончаются, а начинается просто выбор между тем, жить тебе или не жить.

— Интересно, как у тебя там герои подобраны... Я вспомнила Кьеркегора: человек с ироническим сознанием (это Андрей), человек с нравственным сознанием (это Петр) и человек с религиозным сознанием… И абсолютно чистые мозги главного героя, в которые все эти мировоззрения поочередно вкладываются.

— Если это читается, то я очень рад!

— То есть ты их так придумал схематически, да?

— Если говорить про схемы, то лучше написать публицистическую статью, а еще лучше — научную. Моей задачей было оживить это все, чтобы это не было сухим концептом. И мне кажется, что в какой-то степени это удалось. То есть мне так же дорога схематичность и битва идей в этом фильме, как и то, что эти парни развлекаются, кидая друг друга в костер, поджигая его, а потом туша и веселясь над этим.

Усилия надо прикладывать, даже если ты абсолютно разочарован во всем и не видишь никакой перспективы.

— Интересно, а какие у тебя были кинематографические аллюзии? Потому что я, конечно, увидела там такую классическую британскую историю взросления, кино конца 90-х про хулиганов… Гай Ричи…

— Ну конечно, поскольку мой возраст 20-летия совпал с 2000 годом, все эти фильмы конца 90-х у меня в крови. Понятно, как повлиял «Бойцовский клуб» на меня и моих друзей: так, наверное, кино больше никогда ни на кого не повлияло. Кустурица ранний, Терри Гиллиам — это все вещи, которые в крови. Но, честно сказать, мне дорог этот фильм тем, что я в нем произношу то, о чем никто не говорит.

— Кризис идей конкретно у этого поколения?

— Не только. Еще и этот замес арта, левачества, русского дачного мира, который тоже очень важен для этого фильма. На самом деле, черт возьми, это просто ощущение, что ты выразил себя. И я-то знаю, что сейчас мы уйдем на церемонию закрытия и мне глубочайшим образом… конечно, это некрасиво по отношению к жюри — сказать что-то вроде «мне наплевать на призы». Но понятно, что мы играем в совершенно разные игры. Например, прошлогодний дебют Нигины (фильм «Как меня зовут» Нигины Сайфуллаевой. — Ред.) получил диплом на фестивале, но я считаю его выдающейся работой не поэтому, а потому, что я видел зареванных взрослых, которые выходили после показа и потом говорили, что они впервые за 20 лет позвонили папе после этого фильма. Какие призы и дипломы после этого важны? Ничего не важно!

— Интересно, кстати, как ты сам справился с кризисом идей. Ведь у твоего поколения осознание инфляции идеологий обычно совпадает с кризисом среднего возраста.

— А это у любого поколения так. Скажем так, уже не веришь в Деда Мороза, но еще веришь в свою половинку. То есть в каждом возрасте происходит какое-то отмирание определенных идей, идеологий, в которые ты пока еще веришь, потом не веришь, веришь в другие и так далее.

— Болезненная коррекция мировосприятия…

— Да. Для меня, например, идеология радикального левачества отмерла в 18 лет, а вот идеологема дружбы работает до сих пор. И, я думаю, это видно по фильму, что в некоторые вещи я еще очень сильно верю (смеется).

— И это интересно. То есть когда ты начал подозревать, что абсолюта, наверное, не существует, для тебя все-таки осталось что-то абсолютное, что тебя в итоге как-то выручило.

— Да. Дружба, искусство. Возможно, это прозвучит самонадеянно, но я лелею надежду, что этот фильм еще подтверждает, что я очень верю в искусство. Я и в бессмертие верю в каком-то смысле — конечно, не в религиозном. Собственно, «Тряпичный союз» — это в том числе разговор о бессмертии, как оно рождается из пыли каких-то ничтожных усилий… То есть усилия-то огромные, но…

— Ради вроде бы ничтожных целей.

— Да… Вот что важно, наверное. И понимание того, что великое — оно вот в этих песчинках, в этих маленьких людях, незначительных… тоже, мне кажется, должно быть в крови у человека XXI века, у культуры XXI века. Но я с удивлением слышу, как многие говорят о том, что в нашем фильме ничего не происходит. Типа «а если бы они по-настоящему начали менять мир…» Какой мир можно изменить по-настоящему?! О чем мы говорим? На это можно взглянуть только так: какие-то замухрышки, придурки, мир их и в лупу не разглядит, где-то у себя на даче пытаются решить какие-то глобальные проблемы человечества. И решают их! Когда мы работали над фильмом, я часто вспоминал «Жертвоприношение» Тарковского.

— То есть, по большому счету, ты снял кино про то, что нельзя сказать ни «да», ни «нет», а истина где-то всегда в середине. Вернее, ее не существует, но к ней надо стремиться.

— Или же работают и «да», и «нет».

— Но люди не любят кино без четких утверждений.

— А я люблю.

Понравился материал? Помоги сайту!