Зачем детям переводы?

Одной из наиболее острых тем сегодняшней детской и особенно подростковой литературы является довольно большое количество переводных книг. Для российского читателя эта ситуация, казалось бы, привычная — имена Андерсена, Линдгрен, Милна, Янссон, Даррелла и многих других стали для нас родными. Это особая, удивительная традиция чтения в нашей стране — оно носит, на мой взгляд, уникальный характер: мы чутко, тонко воспринимаем самые разные тексты. Умеем с ними работать. Полностью принимаем в свою культуру. Но уникальность определяется не только этим: эта способность принимать и считать практически своей литературу других стран сочетается с непрекращающимся противостоянием — раздражением, тревогой, которые вызывает детская и подростковая зарубежная литература у родителей и педагогов. Ей пытаются противопоставить отечественную, ее обвиняют в насаждении чуждых ценностей.

Как появляется, как приживается, как живет переводная книга в России и не только, мне рассказали две замечательные переводчицы — Ольга Бухина и Ольга Варшавер.

— Откуда берутся переводы тех или иных книг?

Ольга Бухина: Во всех этих ситуациях невероятно много случайностей. В первую очередь книга должна кому-то попасться на глаза и понравиться — переводчику, издателю, тому, кто про нее случайно рассказал переводчику или издателю, хотя бы сотруднику агентства по продаже прав, который предлагает ее издательству. Как это происходило в советские годы, лучше всего описано у Лилианны Лунгиной в «Подстрочнике», когда она буквально откопала «Карлсона» в груде красивых на вид, но пустых (для нее) книжек. Значение этого открытия для детской литературы в России объяснять не приходится. Многие чудесные американские книги были переведены в советское время потому, что их авторы или темы были «прогрессивными»: «Над пропастью во ржи», «Убить пересмешника», чудесная книжка Говарда Фаста «Тони и волшебная дверь», которую бы очень хотелось еще разочек издать.

Большая удача, когда «первооткрывателем» книги становится сам переводчик, у меня такие удачи были. Переводчик уже погружен в язык, ему подчас легче увидеть стоящую книжку. Это не всегда значит, что этот же переводчик ее в конце концов и переведет. Иногда твои «открытия» попадают к кому-то другому. Еще один человек с «чутким носом» на хорошую книжку — это редактор или издатель. Он все время прислушивается и приглядывается, кто чего упомянул, что это там красивенькое лежит. Детская книжка в первую очередь приманивает красивой обложкой. Конечно, последние двадцать с лишним лет совсем другие, чем советские годы. Но и в постсоветское время можно четко выделить два разных периода — в ранние перестроечные годы, когда была возможность не слишком обращать внимание на права (для книг, изданных до 1973 года), я чаще сама приносила книгу издателю, сейчас издатель чаще предлагает книгу мне, поскольку все в конечном итоге упирается в покупку прав. Тем не менее это по-прежнему процесс счастливых случайностей. Главное для меня — не браться за детскую книжку, которая совсем не по душе. С некоторыми книжками, которые я переводила, у меня была просто «любовь с первого взгляда». Но это только самое начало процесса, так сказать, прелюдия.

— Как приходит решение о том, что вот эту книгу очень нужно/хочется перевести: что влияет? Как рассуждает переводчик, беря на себя такую задачу?

Ольга Варшавер: В стандартном случае — никак не рассуждает, просто берется и радуется заказу. Но я в этом смысле ужасно прихотлива и давным-давно дала себе зарок не зарабатывать деньги художественным переводом. Это дает свободу переводить исключительно то, что хочется. Стараюсь этому принципу не изменять. Часто выбираю книги сама и прихожу к издателям со своими идеями и проектами, ищу среди издателей единомышленников, а не заказчиков. Так и строятся наши отношения. Иногда приходится уговаривать, но в последнее время они мне доверяют, и — надеюсь — не зря.

Впрочем, случаются вообще удивительные истории. Однажды из любимого дружественного издательства мне прислали файл с книжкой: помогите решить, стоит ли это издавать. Я прочитала за ночь, взахлеб, утром пишу: «Да-да-да! Нужно! Замечательная книга. Я ее с радостью переведу, отложив все иные дела!» Но в издательстве по ряду причин рассудили иначе. Книга ушла в никуда, я расстроилась, попробовала найти того, кто в итоге купил права, но — не нашла. И потихоньку уговорила себя, что, значит, не судьба… Однако через четыре месяца, когда я уж и думать об этой книге забыла, мне звонят из совсем другого издательства, с которым у меня практически никаких отношений не было, и говорят: «Мы недавно купили права на одну книгу, и нам кажется, что переводить ее должны вы». И произносят то самое название. Я его сейчас тоже произнесу, поскольку уверена, что это совершенно чудесная книга для младших подростков: «На Синей комете», автор — Розмари Уэллс. События происходят в Америке на фоне Великой депрессии, в конце двадцатых — начале тридцатых годов прошлого века. Главный герой, любитель игрушечных поездов, в один непрекрасный день со страху прыгает в огромный макет, по которому бегают его поезда, и, не проломив картон, оказывается внутри, садится в ту самую «Синюю комету» — и едет через всю страну в Калифорнию, поскольку именно туда отправился на заработки его отец. Двигаясь на запад, он к тому же совершает путешествие во времени и прибывает в Калифорнию в 1941, а не 1931 году. Там он, резко повзрослевший, чуть не попадает в действующую армию. А потом, уже в Нью-Йорке, оказывается малышом-шестилеткой в 1926 году, среди банкиров и промышленников, которые и не подозревают, что их через несколько лет ждет страшная экономическая депрессия… В общем, читайте, не пожалеете.

Подростки не слыхали о процессе Синявского—Даниэля, о вводе войск в Чехословакию в 1968-м, о психушках, где сидели советские диссиденты.

Я вообще очень уважаю детские книги, где хорошо прописан исторический фон. Следом за «Кометой» я перевела «Битвы по средам» Гэри Шмидта. Там действие происходит в 1967—1968 годах, на фоне холодной войны между США и СССР, горячей — во Вьетнаме, а еще ведь были студенческие волнения, убийство Бобби Кеннеди и Мартина Лютера Кинга… И все это в книге есть, а еще там совершенно живительный Шекспир… Книга так хороша, что я не удержалась и сделала по ней инсценировку для театра…

И тут встает пафосный вопрос о предназначении книг в нашей жизни. Театры бы и рады поставить эту пьесу, но подростков и так в театр не заманишь, а тут история, да еще заокеанская. Слишком мало знают подростки о тех временах. Вообще о любых прежних временах в любой стране. Им что Великая депрессия, что сталинские репрессии или Голодомор — все едино. Они не слыхали о процессе Синявского—Даниэля, о вводе войск в Чехословакию в том же 1968-м, о психушках, где сидели советские диссиденты. Посмотрим теперь с другого конца того самого «кросс-культурного моста», который доверено строить переводчикам. Я в прошлом году читала в Америке несколько лекций для студентов младших курсов университета. Показала им отрывок из дневника девочки Нины Луговской, который был обнаружен в девяностых годах в архивах Лубянки. За этот дневник в свое время посадили всю семью. Ничего этого я американским юношам и девушкам рассказывать не стала. Просто прочитала им вслух отрывок совершенно невинный: как девочка ходила в театр. Показала фото и попросила определить, когда и где жила эта девочка. Эпоху они определили по фотографии достаточно точно. Сказали: 1920—1930-е годы. А вот с географией получилось интересно. Вычислили, что раз школьники в театр ходят — страна цивилизованная. А дальше выяснилось, что это не может быть Америка. Почему? Ну, у нас же была депрессия, отвечают студенты, театры были закрыты. Их профессора оторопели от такого знания собственной истории.

Так что литература, и переводная литература в том числе, теперь наводит мосты между эпохами, а не между культурами. Именно она дает детям возможность не из учебника узнать, а сердцем прочувствовать, как жилось людям когда-то, как живется им где-то. Мои решения о переводе книг часто носят этакий миссионерский характер.

Бухина: Когда я только переехала в Нью-Йорк, мы с Анной Годинер наткнулись на книжку Луис Фитцью «Шпионка Гарриет» (Центр «Нарния»). Для меня решающим моментом был тот факт, что действие книги происходит почти рядом с моим новым домом — в нескольких автобусных остановках. Я в этот район ездила несколько раз, что называется, «изучала местность», фотографировала для художницы. Это очень городская книжка, про жизнь большого города, поэтому хотелось, чтобы ее прочли и в другом большом городе. Что-то типа моего подарка от Нью-Йорка Москве.

Вторая моя нью-йоркская книжка была довольно недавно. «Шедевр» Элис Броуч (издательство «Розовый жираф»). Мы ее перевели вместе с моей сестрой Галиной Гимон. Это было жаркое лето, и по моей ванной комнате ползали огромные жуки, что в Нью-Йорке не редкость. И тут мне приходит е-мейл от редактора с предложением сделать перевод. На обложке книги огромный жук, он же главный герой. Книжка замечательная, жук подружился с мальчиком, и вместе они (без языка, но удивительно хорошо друг друга понимая) совершают кучу подвигов. Я сочла, что это знак. И теперь терплю жуков в ванной тихо и покорно и всех называю Марвинами — по имени главного героя.

Маленькому ребенку все равно — переводная книга или написанная на его родном языке, он об этом не задумывается, об этом задумываются его родители.

Если более серьезно, пытаешься представить, каким детям это может быть интересно, интересно ли это было бы тебе в соответствующем возрасте. Иногда в книжку просто влюбляешься с первой страницы, как было с книгой Филиппы Пирс «Том и полночный сад» (издательство «Самокат»). Когда-то эта книга была страшно знаменита, но потом о ней как-то позабыли. Сейчас активно вспоминают и в Англии, и в других странах. Как только я начала читать, сразу стало понятно: переводить надо обязательно, тема одиночества ребенка — абсолютно универсальная, увы, не устаревающая. И, как вы сами показали в предыдущем репортаже, уход в мир фантазии современным детям совершенно необходим. А в этой книге как раз и то, и другое. Это такое интересное сочетание обыденной жизни и путешествия во времени — мирное сосуществование реализма и фантазии, настоящий магический реализм. Только когда книга была уже издана, узнала, что о ней литературоведы пишут длинные статьи. Это как раз пример книги, в которой есть что-то и для детей, и для взрослых.

— Как встречает переводную литературу российская читающая публика?

Варшавер: Да по-разному! Раньше, лет сорок-пятьдесят назад, переводные книги были глотком свободы. Прочитаешь — как за границу съездил. Другая жизнь и берег дальний. Можно диссертации писать о том, что значил в культурной жизни того времени, к примеру, журнал «Иностранная литература». Теперь ситуация совсем иная. Произошла девальвация печатного слова как такового, да и поэт в России давно не «больше, чем поэт». Такая же история с переводчиками. Они уже не глашатаи свободы, не рупор иной жизни, а просто люди, которым доверена кропотливая и, как многие полагают, чисто ремесленная работа. Более того, в 1990-х профессия была изрядно дискредитирована, поскольку издатели хотели наверстать упущенное, гнали тиражи, и люди, минимально знавшие иностранные языки, бросились переводить все подряд. Качество текстов было из рук вон… короче, необсуждаемым. Сейчас как раз подросло поколение, чьи родители не очень-то жаловали переводную литературу за низкое качество. И теперь они принципиально не покупают и не читают переводы своим детям. Есть, по счастью, и другие примеры. На многих «мамских» форумах обсуждаются книги, и опытные мамы советуют своим виртуальным собеседницам именно переводные книги, они знают имена переводчиков, которые символизируют знак качества: и ерунду эти люди переводить не возьмутся, и текст будет хорош.

Бухина: Маленькому ребенку все равно — переводная книга или написанная на его родном языке, он об этом не задумывается, об этом задумываются его родители. Для ребенка английские детские стишки, в общем, ничем не отличаются от Агнии Барто или Ренаты Мухи. Было бы очень интересно понять, в каком возрасте ребенок действительно начинает осознавать, что книга переведена с какого-то другого языка. Восемь? Десять?

Раздражение по поводу самой идеи перевода или раздражение, которое вызывает та или иная переводная книжка, — скорее реакция взрослых. Безусловно, раздражение вызывает новый, отличный от того, к которому ты привык, перевод. У каждого из нас есть свой любимый перевод «Алисы». Не обязательно самый лучший (впрочем, кто определяет — какой из них самый лучший?), просто свой, любимый, который помнишь наизусть. Но есть и точка зрения, полностью (почти полностью) отвергающая переводы. Сама идея, что детям надо читать только книги, написанные на их родном языке, а не переводные, по-моему, не имеет ни малейшего смысла. Мало того что ребенок лишится кучи замечательных книжек. Дело еще и в том, что переводные книги дают ребенку/подростку неоценимый материал — страноведение, понимание того, что в других местах люди такие же и проблемы такие же. И в то же время они совсем другие. Узнавание культуры другой страны через детскую книжку — неоценимое знание для ребенка. Его никакими другими способами, никакими уроками не восполнишь. Конечно, в каждой стране есть свои книжки, которые пишутся о детях других стран. В советском детстве такую функцию выполняла Н. Кальма. Я, например, страшно любила ее книжку «Книжная лавка близ площади Этуаль». Но все-таки, когда я добралась до переводных книжек, они оказались значительно лучше. Во времена моего детства переводная книга была, в общем, редкостью и поэтому очень высоко ценилась. Да и переводили в основном хорошие книжки, поскольку переводили мало.

В России переводится невероятно много по сравнению с другими странами. Но вопрос не только в том, сколько переводится, а еще и в том, сколько потом читается.

Есть еще идея недоверия к языку, которое возникает от плохих переводов. Родители думают, что детям надо читать хорошо написанные книжки, а значит, непереводные. Но это скорее от незнания того, сколько существует не просто хороших, а превосходных переводов, написанных замечательным русским языком.

Раздражение по поводу самой идеи перевода — совсем не только российская проблема, в России она достаточно невелика по сравнению с американской, например, ситуацией, где детские книги практически не переводятся, если только это не сказки: русские, скажем, сказки вполне популярны, но по большей части в переложениях, а не в переводах. Остальное если и переводится, то мало кем читается. Так вся дивная скандинавская детская литература практически проходит мимо маленького американца, а из французской обычному читателю достаются только «Маленький принц» да «Бабар».

— А можно ли соотнести рождение книги и ее судьбу? Идеологически нужные переводы, видимо, принимаются лучше?

Бухина: Идеология, вероятно, слишком широкое понятие в данный момент, когда соседствуют столь разные идеологии. Но, конечно, книжка должна «прийтись ко двору». В детской литературе идеология — это не только то, что насаждается сверху: вот вы писали о стремлении детей читать о мирах фантастических, мне кажется, каждое поколение через это проходит, подростком я запоем читала научную фантастику, переводов фэнтези тогда практически не было. Идеология отчасти диктовала выбор, шестидесятые — время, когда верили, что наука перевернет все, решит все проблемы. И это определяло выбор того, что переводить, в пользу научной фантастики, фэнтези казалось слишком легковесным. Со временем в науке как в универсальном решении в общем-то разуверились, стали обращать внимание на психологию и духовные вопросы, и тут фэнтези незаменимо.

— Насколько вообще в мире развита переводная литература (кто переводит мало, а кто много — особенно в сравнении с Россией, конечно)?

Варшавер: Англоязычный мир переводит ничтожно мало, причем не только с русского, а с других языков тоже. Очень трудно пробивается на их рынок литература, в том числе детская. И для них даже Премия Андерсена, то есть «Малая Нобелевка детлита», не аргумент.

Бухина: В России переводится невероятно много по сравнению с другими странами. Но вопрос не только в том, сколько переводится, а еще и в том, сколько потом читается.

Американцы, к сожалению, переводят чрезвычайно мало, только около трех процентов всех издаваемых книг — переводы. Существует даже такой термин «проблема трех процентов». В Центре литературного перевода в Университете Рочестера выпускается журнал с таким названием — «Три процента». Причем три процента — это любые книги, для собственно литературы это 0,7%, статистики по детской литературе я не знаю, не уверена, что она существует, но навскидку должно быть и того меньше. В Европе ситуация гораздо лучше. Соединенные Штаты очень закрыты в своих взаимоотношениях с литературой и культурой других стран. Даже «Гарри Поттера» пришлось «переводить» с английского на американский: когда в американском издании вышла первая книга «Гарри Поттер и философский камень», ее назвали «Гарри Поттер и волшебный камень», опасаясь, что философия — слишком сложное слово для хорошей продажи книжки.

Редакция благодарит Всероссийский конкурс на лучшее литературное произведение для детей и юношества «Книгуру» за поддержку при работе над этим материалом.

Понравился материал? Помоги сайту!