«Он несколько лет просто объезжал Большой театр»

31 августа в Москве заканчивается первый тур X Международного конкурса органистов имени Микаэла Таривердиева. Как обычно, его прослушивания также состоялись в Гамбурге и Канзасе. Теперь состязание перемещается в Кафедральный собор Калининграда, где с 3 по 9 сентября пройдут полуфинал и финал. Екатерина Бирюкова поговорила с хрупкой руководительницей конкурса (а с этого года — и калининградского собора), вдовой композитора Верой Таривердиевой.

— Первый вопрос имеет некоторое отношение к тому, что сейчас нас всех больше всего волнует. В связи с отменой «Нуреева» всплыла давняя история про отмену балета Микаэла Таривердиева «Девушка и смерть», тоже случившаяся в Большом театре. Что вы про это знаете?

— Я была ее свидетелем. Это был 1987 год. Спектакль был отменен за две недели до премьеры. Он был поставлен, прошел первый рабочий прогон, осталась запись. Ставила его Вера Боккадоро при поддержке Григоровича. Это были первые годы перестройки, когда стал меняться контекст жизни. И группа народных артистов Советского Союза начала борьбу с Григоровичем, у них были какие-то несогласия. И балет стал по большей части жертвой междоусобной войны. Это было первое отступление Юрия Николаевича.

Я была на том худсовете, Микаэл Леонович не пошел. Был полный разгром. О музыке никто не говорил. Говорили не пойми о чем. Два человека только сказали о музыке — дирижер Александр Копылов и Сережа Гиршенко, тогдашний концертмейстер оркестра Большого театра. Они сказали: «Вы совершаете ошибку, нельзя губить такую музыку». Тем не менее это произошло. Потому что Боккадоро была человеком Григоровича.

Микаэл Леонович забрал ноты, и этот балет больше нигде не ставился. Исполнялась только сюита из балета, там музыка шикарная. Театр потом хотел его взять на гастроли в Америку, потому что там вообще-то участвовали Андрис Лиепа, Нина Ананиашвили, Семеняка, Ветров, все звезды. Но Микаэл Леонович отказался его дать. Сказал — не хочу. Он несколько лет просто объезжал Большой театр. Если надо было проехать мимо, он делал крюк, но объезжал.

Ну слушайте, это так не может быть! Это как Татьяна бы вышла замуж за Онегина!

— Так ничего и не шло у него в Большом театре?

— Нет.

— Самая исполняемая его вещь для музыкального театра — наверное, моноопера «Ожидание»? В «Новой опере» ей даже несколько лет назад придумали счастливый финал: героиня все-таки дожидается своего принца.

— Ой, это чудовищно! Это было полностью поперек смысла. Вообще-то меня обычно сначала спрашивают, можно ли поставить то или иное произведение Микаэла Леоновича. Я всегда говорю «да». Но «Новая опера» не спрашивала, просто поставила перед фактом — пригласила на премьеру. Я пришла, сидела на хорошем месте. Там был интересный вечер — три монооперы для женских голосов, «Ожидание» — в конце. Когда вышла главная героиня — бизнес-леди на высоких каблуках, — я еще как-то сдерживала эмоции. Но когда во время совершенно трансцендентной коды на сцене появился молодой человек (которого в опере нет!), то я не сдержалась и во весь голос сказала: «Я убью этого режиссера». Ну слушайте, это так не может быть! Это как Татьяна бы вышла замуж за Онегина!

После спектакля я долго ходила вокруг театра, потом к ним вернулась и сказала все, что я об этом думаю. Слава богу, скоро этот спектакль сняли.

— Вас не злит это смакование несчастной женской любви?

— Я бы так не сказала. Там нет несчастной любви. «Ожидание» ничем не разрешается. В том-то все и дело. Если читать отдельно текст Роберта Ивановича Рождественского, который был написан по просьбе Микаэла Леоновича (он хотел сделать нечто, подобное «Человеческому голосу» Пуленка), то получается совсем другая женщина, более конкретная и приземленная. Но музыка ее возвышает. «Ожидание» — это картина внутренней жизни женщины, это ее, в общем-то, привычное состояние. Потому что женщина всегда ждет — мужчину с войны, откуда-то еще. Там совершенно потрясающий, космический финал. Там нет страдания. Есть ожидание, признание в любви, жажда этой любви. Там очень самодостаточная женщина при всем при том.

— Хорошо. Давайте тогда поговорим о вашей новой работе. Что такое руководить собором?

— Это ужас. Вообще я должна сказать, что в мире такой должности нет. Она есть только в одном месте — в Кафедральном соборе на острове Канта. Потому что это концертно-культурный комплекс, и у него есть директор. Я отказывалась в течение месяца от этой должности, потому что у меня есть другие задачи в жизни, я их должна выполнить. Мне, например, предложили книгу написать. А руководить собором? Я вообще не начальник, у меня нет таких способностей. Я им сказала: «Вы предлагаете возглавить собор человеку, у которого четыре года не было света в собственном туалете!»

— Тем не менее вы проводите уже десятый органный конкурс.

— Поэтому я и не смогла отказаться. Потому что финалы пяти последних конкурсов мы уже проводили в Кафедральном соборе. Это действительно один из лучших органов в Европе, лучший органный комплекс в РФ. Мы немного способствовали тому, чтобы орган там появился. И для меня это стратегическое место. Иначе я могла бы потерять конкурс. А конкурс для меня — это проект жизни. Мне не хочется, чтобы Таривердиева воспринимали только в контексте музыки кино. Его мир больше и значительнее.

7 ноября мы будем делать «Броненосец “Потемкин”» под орган — так мы отметим столетие революции.

— Почему Таривердиев увлекся органом?

— Начнем с того, что он вообще барочный композитор.

— То есть?

— Да, он очень барочный. В языке, в музыкальных структурах, в драматургии. Один из его любимых инструментов — клавесин. Он первый ввел его в кинематограф: «Человек идет за солнцем», 1961 год, там сквозная тема клавесинная — тема мальчика. Он учился у Арама Ильича Хачатуряна, у того в классе был орган. И Микаэл Леонович за неимением зимнего пальто иногда оставался ночевать у него в классе в Институте имени Гнесиных и ночами играл на органе.

Кстати, это связано с первым вопросом. Микаэл Леонович очень тяжело переживал отмену балета, она ему стоила сердечного клапана. А мы за полгода до этого были в Чернобыле, он выступал перед ликвидаторами в сентябре 1986 года. Впечатления тогда были совершенно оглушительные — как будто в «зону» Тарковского попали. И вот на них наложились новые переживания по поводу «Девушки и смерти», что-то моментально щелкнуло, и появилась симфония для органа «Чернобыль».

— Чего вам удалось добиться к десятому конкурсу?

— Многого. К нам в Гамбург прилетал Филипп Клайс — это человек, возглавляющий одну из ведущих органостроительных фирм. Эта фирма носит его фамилию. В московском Доме музыки стоит орган «Клайс», в гамбургской Эльбфилармонии. Ну и так далее. Я попросила его фирму взять на себя заботу о нашем органе в Кафедральном соборе. Потому что занимавшаяся этим фирма Шуке, во-первых, разорилась, во-вторых, они жулики. Он сказал, что не может отказать, потому что «вы делаете будущее органного искусства». Это сказал Клайс. Я его видела первый раз в жизни. Я даже не думала, что он меня знает.

Но это не пустой комплимент. Солистка Эльбфилармонии Иветта Апкална — победительница нашего третьего конкурса. Батист-Флориан Марле Уврар, который сменил знаменитого Жана Гийю в церкви Сент-Эсташ в Париже, — это третья премия седьмого конкурса. Наши лауреаты не только занимают какие-то позиции, но и развивают тему органа, активно вовлекают его в концертную жизнь. Орган ведь по большей части воспринимается в Европе как церковный инструмент. А Апкална постоянно выступает с концертами в концертных залах.

Еще одна вещь. Когда мы начинали, в Европе нас с удивлением спрашивали: а что, есть русская органная школа? Конкурс сделал ее известной, она сделала феерический бросок вперед. В прошлом году Алина Никитина, победительница нашего восьмого конкурса, стала первым российским лауреатом конкурса Баха в Лейпциге.

— Где у нас учат игре на органе?

— Таких консерваторий несколько. Московская, Казанская, Саратовская, Новосибирская, Нижегородская. Но ведущая сейчас — конечно, питерская школа. Все эти победители на европейских конкурсах — ученики Даниэля Зарецкого. Он невероятный умница, в отличие от многих, не ревнует, если ученик уходит куда-то дальше доучиваться, наоборот, сам его продвигает. Потому что классный органист — это тот, кто имеет большой опыт общения с разными органами.

— Калининградский собор принадлежит церкви?

— Нет. То-то и оно.

— И что, не было претензий?

— Были. С разных сторон. Но его, слава богу, оставили в покое. При входе есть две маленькие часовни — лютеранская и православная. От государства собор получает в год 2 млн рублей. Это ничто, если учесть, что он должен содержать сам себя, выплачивать зарплату людям, обустраивать остров, на котором стоит. Органные концерты там всегда проходили и пользовались популярностью — на них едут, как раньше ездили в Домский собор в Ригу. Но культурной стратегии в соборе не было. Ее нужно было создавать. Уже довольно много сделано, есть совершенно необычные, грандиозные планы. Мы даже затеяли в следующем году три абонемента. Один из них — «Мы слушаем кино», в его рамках 7 ноября мы будем делать «Броненосец “Потемкин”» под орган — так мы отметим столетие революции.

Понравился материал? Помоги сайту!