Мастер города Фрайбурга

21 мая в Рахманиновском зале консерватории ансамбль «Студия новой музыки» дает монографический концерт из музыки Клауса Хубера (1924—2017). Швейцарский композитор и педагог — очень значительная фигура, прямо или косвенно повлиявшая на развитие новейшего музыкального искусства. В своем обширном творчестве Хубер не боялся работать на границе жанров и стилей, будь то музыкальные традиции Востока, новые техники игры на классических инструментах или микротоновая композиция. Он вырастил многих композиторов, имена которых уже стали культовыми для современной музыки: среди них Брайан Фернихоу, Вольфганг Рим, Микаэль Жаррель, Кайя Саариахо, Ён Хи Пак-Паан, Тосио Хосокава. Чтобы показать масштаб его личности и методы воспитания композиторов, COLTA.RU публикует воспоминания нескольких знаменитых учеников из журнала MusikTexte 2017 года, который был целиком посвящен памяти Хубера. Перевод Сергея Чиркова.

Йоханнес Шёльхорн

Учеба в классе композиции у Клауса Хубера позволила открыть мир культуры во всем его многообразии. К нему приезжали композиторы со всего света, мы встречались, знакомились с такими необычными инструментами, как сякухати или кеманча. Все это вызывало у нас тягу к дальним странствиям, но с тем, чтобы впоследствии вернуться домой. Культурный обмен, интернационализм и принципиальная открытость — все это характеризовало наш класс. Мы учились принимать (а не просто терпеть) «не-понимание», возникающее между нами.

Мы также научились избегать принципа «или — или». Например, Клаус передал нам (о чем, в сущности, говорил и Адорно) одинаковое уважение к Шёнбергу и Стравинскому вместо противопоставления одного другому. Он учил нас продумывать самостоятельно категории нашего мышления, а не просто применять их.

Мышление Клауса было всегда диалектичным, и мы тоже учились открывать старое в новом и наоборот. Клаус увлекался прошлым и историей в широком смысле слова — как в значении исторической науки, так и в смысле рассказа, повествования. Эти два значения были для него неразделимы.

В музыкальном мире Клауса нет места реальным идеям, которые не были бы связаны со звуком. Он бы подписался под словами Куперена (их он сам мне цитировал) о том, что музыка, которую не исполняют, не является музыкой. У меня сложилось впечатление, что Клаус не мог бы начать работать, имея в виду только идеи Платона. Идея должна прозвучать, и идея Клауса сама собой способна стать счастливой, как в названии сочинения Куперена — «les idées heureuses». <…> Его побуждали любопытство и наслаждение звуком и временем (он, конечно, умел ценить время). В его творчестве можно при желании найти и пережить как небесные, так и адские временные отрезки. Он это осознавал, и это было частью его диалектики «Время-Космос». Разумеется, Клаус был космополитом — и здесь мы снова говорим, с одной стороны, о целостном, всеобъемлющем и внутренне противоречивом, а с другой — о Красоте. В начале этого космоса лежит внимание к частности — к единственному звуку, например, к мельчайшим деталям партитуры, в которых открывается мир.

Ремесленная часть его работы всегда была открыта, все его наброски и материалы лежали на столе во время семинаров, и мы, участники этих семинаров, могли спрашивать про каждую деталь черновиков. <…> Сам процесс письма был очень важен для Клауса. Помимо партитур я должен был приносить все свои рукописные наброски, и он предлагал мне переписать целые пьесы, чтобы я лучше смог их понять. Этот совет мне очень пригодился.

В своей композиторской и преподавательской деятельности Клаус был, скорее, неутомимым собирателем, а не кабинетным ученым. Ему нравилось проводить «раскопки», в результате которых вырастало нечто новое, вызывать в памяти то, что уже недоступно. Бруно Шульц, Хильдегарда Бингенская, Клод Ле Жён — эти имена во времена моей учебы вряд ли можно было услышать в какой-нибудь еще консерватории. И то, что эта ситуация изменилась, — это тоже заслуга Клауса. <…>

Его обелиск устремлен в будущее, и на нем всегда будут высечены слова «Новое и Живое». И история этого обелиска никогда не превратится в камень.

Вольфганг Рим

В 1973 году Фрайбургская консерватория еще располагалась в историческом месте — в доме Венцингера около собора. Новый профессор Клаус Хубер сразу же превратил это здание в дом, двери которого всегда открыты. Старые половицы заскрипели под ногами авангардных гостей, воцарилась свобода. Все, что казалось важным, обсуждалось открыто, каждого, кого исполняли в Донауэшингене, приглашали для семинаров.

Консерватория занимала помещения второго этажа. Большие окна главного зала выходили на собор. Старые рамы потрескивали во время исполнения новейших сочинений, в перерывах слышен был звон колоколов. Индивидуальные занятия проходили в небольшой комнате слева. И там, по ту сторону оконного стекла, в нише на углу соседнего здания, уютно устроился наш коллега — святой Иосиф, который своей бородой и длинными волосами напоминал «майстера Клауса». Нет, не устроился: он стоял там, благословляя и продолжая наблюдать. Он был нашим спутником из истории, которому, очевидно, удалось пережить разрушение Фрайбурга, и теперь, выкрашенный в белый цвет, он стоял как маяк, выделяясь на фоне голубой штукатурки здания. Святой Иосиф смотрел через улицу в класс и смеялся, и плакал. Это действительно так! Старые шероховатые окна дома Венцингера оживляли его лицо. Создавалось ощущение, будто он повторяет все изменения настроения учителя и ученика в классе. И в этой компании он вскоре становился третьим, так что мы не могли смотреть в партитуру без того, чтобы глазами не спрашивать его молчаливого совета. Что бы сказал святой Иосиф? Мы смотрели на него — и он улыбался. Или же плакал, и не столько от горечи, сколько от разочарования. <…> Обычно я следовал его советам без колебаний, как бы я их ни интерпретировал.

Клаус Хубер был выдающимся учителем. Он и святой Иосиф часто приводили меня в отчаяние, но они всегда делали меня сильнее. Если бы окна в классной комнате были ровными и общая атмосфера была менее отмечена печатью истории, мне бы сегодня многого не хватало. Этого дома, открытого для всех, этого диалога, лишенного тщеславия и школярства, этого воспитания. В те годы Клаус Хубер был мастером города Фрайбурга, а его подмастерьями были Брайан, Андре и Артуро. И, конечно, святой Иосиф. Можно ли представить себе лучших учителей? Мы, ученики, могли приходить и уходить. Мы и сегодня можем это.

Брайан Фернихоу

Как и большинству значимых фигур послевоенной музыки, Клаусу Хуберу не удалось избежать шаблонной классификации. Чем менее известны музыка и личность композитора, тем проще создать образ в одном измерении, наполненный обычными укоренившимися стилистическими и моральными клише. И, наоборот, для тех из нас, кому посчастливилось познакомиться с широким спектром его композиторской и критической деятельности, становятся очевидными насыщенная глубина, открытость и (могу ли я так выразиться?) сложность (complexity) его исторической позиции. В отличие от многих его современников, творчество Хубера, не отрицавшего того, что его музыка уходит корнями в средневековые и сериальные композиторские практики, нельзя, однако, свести к конъюнктурному набору стилистических отпечатков. Каждое его произведение — это в высшей степени индивидуальная реакция и ответ на множество четко сформулированных и технически отточенных вопросов, и оно представляет собой точное переосмысление взаимосвязей современных языков музыки и реального несовершенного мира, в который они интегрированы.

Общими для всех его сочинений являются превосходное, действительно виртуозное владение инструментальными и текстуальными возможностями, глубокая, естественная интроверсия выражения (тем более ошеломляющая в случаях сознательной проекции экспрессии вовне) и непревзойденный контроль музыкального времени. Его искусство — музыкальный гуманизм в двойном смысле слова: верность традиционной концепции мастерства ремесленника, с одной стороны, и неустанно (но справедливо) предъявляемые им запросы к музыке как к последнему пророческому средству для достижения высоких нравственных идеалов, с другой стороны.

В то же время Хубер никоим образом не становится отшельником, мистиком позднего модерна. В отличие от Адорно, ему чужда агностическая точка зрения на то, что целостная автономия прогрессивного произведения искусства является необходимостью и достаточной гарантией его подлинности. Напротив, его христианская вера побуждает его обращаться непосредственно к тому, что он воспринимает как дуальную миссию искусства, подвигнуть слушателя к конкретной социальной рефлексии и воплотить исполненный надеждой образ праведной жизни.

Как с принципами, так и с человеком — это подтверждает опыт последующих поколений молодых композиторов, которым, как и мне, посчастливилось стать свидетелями огромной силы педагогического таланта Хубера «из первых рук». Тех, кто может подтвердить его полную открытость и критическое понимание самых разнообразных эстетических подходов, культурных кодов и намеченных целей.

Хочется надеяться, что характерное для Хубера уникальное сочетание хрупкости выражения и неослабевающей силы намерения-цели продолжит будоражить сердца и разум тех, кто стремится открыться этой музыке во всей ее широкой духовной сфере.

Тосио Хосокава

Четыре года учебы у Клауса Хубера во Фрайбурге (с 1983-го по 1987-й) стали самым ярким и насыщенным периодом моего образования за рубежом. На тот момент мне было двадцать семь лет, и я находился в поиске своих музыкальных корней и своей идентичности. Рекомендации Клауса, его участие и доброжелательность всегда были очень ценны для меня. Так, по его совету я вернулся на полгода в Японию, чтобы погрузиться в мир японской традиционной музыки и японского образа мыслей. <…>

Это были годы расцвета Фрайбургской консерватории: там преподавали такие выдающиеся исполнители, как Хайнц Холлигер и Орель Николе, а Институт новой музыки под руководством Клауса Хубера и Брайана Фернихоу предлагал студентам разнообразную и насыщенную программу. Каждый семестр был посвящен творчеству одного из композиторов, таких, как Лигети, Ноно, Лахенман, Куртаг, Лютославский и Глобокар; мы изучали его творчество, а в конце семестра сам композитор приезжал на концерт, где его сочинения исполнялись студентами. В этой открытой и творческой атмосфере я впервые соприкоснулся с сочинениями авторов, которые находились в авангарде европейской музыки. <…>

Наши отношения с Клаусом и Ён Хи Пак-Паан сохранялись и после окончания обучения. По моему приглашению он два раза посетил Японию. Много впечатлений остается в моей памяти, и особенно визит Клауса и Ён Хи в мой родной город неподалеку от Хиросимы. Моя мать приготовила для них обед, который им очень понравился. На лекцию Клауса в Хиросимском университете было запланировано два часа, однако он увлеченно говорил четыре часа подряд, несмотря на то что студенты один за другим стали покидать аудиторию. Накануне он прочитал подаренный мною рассказ Масудзи Ибусэ «Черный дождь» о последствиях атомной бомбардировки Хиросимы, и эта история настолько его захватила, что на следующий день он начал свою лекцию сквозь слезы. Мы также посетили священный остров Миядзима — захватывающий вид с горной вершины на Внутреннее Японское море остается незабываемым переживанием.

Я очень люблю музыку Клауса и до сих пор постоянно переслушиваю ее, особенно скрипичный концерт «Tempora», концерт для альта «…Ohne Grenze und Rand», струнное трио «Des Dichters Pflug», фортепианный концерт «Intarsi» и многие другие сочинения. Далеко от Европы, в моем японском уголке, я и впредь буду внимательно вслушиваться в его творчество и передавать красоту его музыки моим молодым коллегам.

Понравился материал? Помоги сайту!