«А чем Шопен больше нафталин, чем Чайковский?»

25 марта у Лукаса Генюшаса первый сольный клавирабенд в КЗЧ. В программе — Шопен, Чайковский и половина «Буковинских песен» Леонида Десятникова. Григорий Кротенко решил, что пришло время поговорить.

— Грядет что-то уникальное? Удивительное? Чего нельзя пропустить культурному москвичу и любопытному гостю столицы?

— Грядет, может, и нечто вполне заурядное, почем знать? Очередной концерт с очередной сольной программой пианиста.

— Да ты рассказывай! Что за программа?

— С красной нитью народности. В ней сходятся разные линии, из которых я состою в музыкальном смысле.

Кумиром номер один моего детства был Березовский, виртуоз, которого я и сейчас считаю явлением, отступающим от своего поколения пианистов на значительное расстояние. За своим кумиром я, видимо, подсознательно следую и по сей день. Березовский увлекся в последние годы народной музыкой, устраивал фольклорные фестивали.

А Десятников написал свой рояльный opus magnum именно на материале народной музыки — буковинских песен. Десятников повлиял на меня не меньше, чем бабушка — Вера Васильевна Горностаева.

Бабушка — непревзойденная исполнительница Шопена.

Программа концерта в зале Чайковского 25 марта показывает основные строительные вещества моего музыкального организма на сегодня:

— Шопен, мазурки (народность, бабушка Вера Васильевна);
— Шопен, Соната номер 3 (бабушка Вера Васильевна);
— Чайковский, «Думка» (народность, Боря Березовский);
— Десятников, «Буковинские песни» (народность, Десятников).

— А тебя дразнили «внуком»?

— В основном близкие. «Внукас Генюшас». А остальные про себя думали: «Ясно с ним все — внук», — но не говорили вслух.

— Почему, мне говорили вслух, показывая на твою афишу в МЗК. Мы, мол, вкалываем за роялем круглые сутки — и ничего, а внуку просто по наследству достается.

— В смысле — по наследству зал дают? Или по наследству само получается на рояле? И то и другое — лабуда. Те господа, что тыкают с претензией пальцами в мою афишу, не осознают, что 95% консерваторских концертов я играю просто из уважения к этим стенам. И еще из любви к маме, в память о бабушке. Консерватория продает билеты на концерты и при этом считает нормальным не платить артистам за выступления. Это возмущает меня.

— Ты считаешь себя успешным пианистом?

— Я считаю себя удачливым пианистом. Мне повезло много раз. У меня получается как следует играть на рояле. Меня приглашают серьезные концерты давать. К бабушке это (в смысле «блатной, Внукас») не имеет никакого отношения. Опять же, кроме везения: да, я родился в этой семье и имел привилегию работать с выдающимся профессором на прекрасных инструментах прямо у себя дома и бесплатно. Действительно, можно позавидовать самому себе. Успешный? Вроде бы да. Но не отупевший и не расслабившийся пока, кажется, от успеха.

— А что насчет пострадать? Не из страданий рождаются интересные артисты? Типа — пожить в общаге, поиграть в переходе, как другие лауреаты. Чтобы было что сказать в музыке.

— Гриш, я тебя умоляю! Ты правда считаешь, что страдания можно «монетизировать» и выразить в объективной форме? Ведь многим даже в кайф такое. Я знаю людей, которые с огромной самоотдачей и без всякого страдания играют в ресторанах и переходах.

Но вообще, если серьезно, то страданий было достаточно, четыре года пришлось лечиться.

— Ты играешь про это? Вот Михаил Васильевич Шопена про смерть играет.

— Я не играю про то, как мне было плохо и почему. Но это «плохо» ненамеренно вливается в содержание моей игры.

— Шопен — это же нафталин, банальность. Что в нем еще можно найти нового?

— Понимаешь, я думаю ровно наоборот. Но боюсь, что не смогу это объяснить. Нет вины Шопена в том, что его замылили. А чем Шопен больше нафталин, чем Чайковский? Ничем для меня.

— Больше!

— Просто ты все равно любишь Чайковского, сколько бы его ни насиловали, а я все равно люблю Шопена и готов вечно искать в нем новые смыслы. Мазурки — это то поле, где их больше для меня, чем в другой его музыке. Там есть пространство для маневра.

— Настоящий Чайковский погребен под нелепым памятником работы Мухиной, филармоническим залом и международным конкурсом его имени.

— Березовский в заигранном Первом фортепианном концерте разводит огонь! В этой почти джеймсбондовской клоунаде нет НИ КАПЛИ пафоса. Плетнев замечательно дирижирует музыкой Чайковского. Там есть и боль, и трещина, и подлинная проникновенность.

— Что тебе дал конкурс Чайковского? Не обидно, что вся народная любовь досталась Дебаргу?

— Обидно было в какой-то момент. Понимаешь, здесь мне сложно тебе отвечать в форме, предполагающей порядочную степень отстранения от проблемы. Было бы не очень приятно признаться, что реально конкурс Чайковского не дал мне ничего, кроме звания лауреата. А в конечном счете — вовсе не обидно. Ведь он — выдающийся талант, а не бездарь. И его признание — заслуженное, я думаю именно так.

— Тебе было бы интересно сыграть с Дебаргом на два рояля?

— Я с ним играл на два рояля целый концерт в Торонто. С ним очень интересно было репетировать, можно сказать, я у него поучился абсолютно непосредственному и незамыленному отношению к знакомым вещам. И при этом Дебарг — эрудит и профессионал. Тогда все прошло очень хорошо, но я не смог этим в полной мере насладиться из-за депрессии.

— Да что с тобой случилось-то?

— Вкратце: весьма необычные и болезненные отношения с близкими окончились несколькими годами тяжелой депрессии. Она началась еще при жизни бабушки и развернулась в полную мощь после ее ухода. Почти никто этого не заметил, правда. А мне пришлось лечиться, слава богу, в конце концов я нашел путь к выздоровлению.

Я не смогу заставить тебя полюбить Теодора. Да мне и не надо.

— Камерная музыка. Это важно для тебя?

— Дико важно, да. Благодаря Айлену Притчину. Он мне открыл двери в этот мир и сильно помог не превратиться в «солиста», you know what I mean. Солиста, играющего камерную музыку плохо. Так что занимаюсь ею много и с удовольствием — с Айленом, Сашей Бузловым, женой Аней, но бывают и «случайные связи». Играл с Джошуа Беллом в Вербье однажды. Не стану больше.

— С кем бы еще не стал?

— Ой, список большой. Но как такое скажешь-то вслух.

— Что объединяет в этом списке господ музыкантов?

— Объединяет как раз то, от чего Айлен меня отучил. Выпихивание себя в каждом удобном повороте во имя себя. Непонимание того, что это общее дело.

— Айлен, как мне кажется, с удовольствием играет в оркестре Курентзиса.

— И что? Курентзис — великолепный музыкант, один из лучших, я думаю. У него просто немного другая роль, не так ли?

— А как же «выпихивание себя в каждом удобном повороте во имя себя»?

— Ну, вот тут я принципиально не согласен. Именно потому, что я знаю, как он работает. Сколько, с какой самоотдачей. И ради чего.

— И ради чего же? Ради бесконечной мастурбации собственного эго.

— Он может вызывать раздражение, согласен. Но я не уверен, что слышал когда-либо лучшего качества оркестровую игру, чем от MusicAeterna. И вряд ли услышу. Потому что столько пахать никто не будет сегодня. У Мравинского играли на таком уровне — единственное, что приходит в голову.

Тебе не нравится его облик, Теодора. Я не смогу заставить тебя его полюбить. Да мне и не надо.

— А ради чего бы ты пожертвовал качеством?

— Сложный вопрос. Иногда приходится жертвовать не по своей воле — просто не успеваю заниматься. Разве что ради свежести — иногда имеет смысл. Однажды перед записью почти не занимался материалом. Записывали тяжело, потому что качество подхрамывало. Но зато вышло очень хорошо. Я доволен.

— В Сирию не звали поиграть? А если бы позвонили «оттуда» и сказали — надо?

— Я бы постарался найти предлог, чтобы ответить, что не могу. К тому же с Гергиевым у меня не сложились отношения.

— Почему не сложились? Он же тоже не смотрит материал заранее (шутка!).

— Так потому и не сложились — я тебе дал пример исключения из правил. Я, наоборот, не могу терпеть неотрепетированные выступления. Мне ближе стиль работы Курентзиса. Репетиции по 14 часов.

— Суходрочка.

— Ты спросил, ради чего бы я пожертвовал качеством. Ну, я вспомнил эпизод. А вообще — ни ради чего. С Гергиевым отношения не сложились, на самом деле, по простой причине. Мне пришлось несколько раз отказаться от выступлений с ним, когда предлагали за неделю или месяц. А я не мог, все было расписано. Отменять концерты не считаю возможным, к сожалению, дорожу данным словом. А ему не понравилось.

— Значит, мы купим билеты в КЗЧ на 25 марта, чтобы услышать качественного и народного Шопена?

— Не только. Нового Десятникова. Понятно, что интерпретация Гориболя самая аутентичная. Но у меня есть свое прочтение.

— Тоже основанное на любви?

— На обожании. Преклонении.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!