«Мы стараемся сохранить, я бы даже сказала — возродить традицию Святослава Теофиловича»

1 декабря в 39-й раз в Белом зале Пушкинского музея начинаются «Декабрьские вечера Святослава Рихтера». В этом году тема фестиваля — «Прогулки с Томасом Гейнсборо»: он приурочен к выставке выдающегося британского живописца XVIII века и является одним из главных событий Года музыки Великобритании и России.

— Программа «Декабрьских вечеров», посвященных в этом году английской музыке, очень затейливая. А в середине все просто — Евгений Кисин играет Бетховена. И как раз на этот концерт, насколько я знаю, билеты смели за 15 минут.

— У нас каждый год есть в программе знаменитый пианист, который делает концерт — оммаж Рихтеру. Вне зависимости от темы фестиваля. В прошлом году Михаил Васильевич Плетнев играл Моцарта и Бетховена, хотя была выставка Пикассо. А в этом году Женя предложил нам свою новую бетховенскую программу.

— Легко было с ним договориться? Он же очень давно в России не выступал.

— Да, он очень давно не был. Но, поскольку это Пушкинский музей, оммаж Рихтеру, договорились мы легко.

— Сколько мест в Белом зале?

— 350 — это которые мы продаем. Плюс 20 билетов входных. Я думаю, что еще кто-то из сотрудников будет стоять. И иногда мы делаем дополнительный нулевой ряд.

— У «Декабрьских вечеров» имидж такого специального, довольно закрытого фестиваля «для своих», куда невозможно попасть. Какие-то ночные очереди, своя мифология…

— Я должна вам сразу сказать, что эта ситуация поменялась еще в прошлом году.

— И как, вы чувствуете сопротивление старожилов?

— Ну как вам сказать — я поняла, что инерция работает. Уже в прошлом году была онлайн-продажа билетов, история с ночными очередями закончилась, никакого такого закрытого элитарного фестиваля, конечно, сейчас нет. «Декабрьские вечера» абсолютно открыты. Билеты продаются в этом году с 20 сентября, и по этому поводу была специальная пресс-конференция в резиденции посла Великобритании, где мы все-все рассказали, что будет четыре волны продаж, что цены очень разные — и полторы тысячи, и четыре-пять, отдельные концерты дороже. Кроме того, в этом году мы сделали прямо подарки — два абонемента. Три абсолютно топовых концерта — I Fagiolini, Макс Ценчич и опера Джона Блоу — объединены в абонемент, места в середине зала. Этот абонемент был, естественно, довольно дорогим — 7000 рублей, но в любом случае это намного дешевле, чем три билета покупать. Я-то думала, что он просто улетит. Второй абонемент — мы так подумали, что для молодежи. Три концерта за 3000 рублей где-то на последние ряды.

— Как формировалась программа? Англичане сами что-то предлагали?

— Нет, ну что вы, какие англичане? Программа формировалась приблизительно так же, как в прошлом году. Мы, безусловно, стараемся сохранить, я бы даже сказала — возродить традицию Святослава Теофиловича. Чтобы это была концептуальная история, когда выставка и музыкальная программа составляют две половинки неразрывного целого. Музыка не должна быть иллюстрацией — это в принципе невозможно. Но должна быть параллельная история, которая имеет внутри себя некую логику, содержание.

Мы, конечно, очень внимательно прочитали все, что можно было прочитать про Гейнсборо. Возникло сразу много тем, которые являются контрапунктом к выставке. Это собственно эпоха Гейнсборо и его отношения с музыкой: он был большим меломаном, сам писал музыку и с очень многими композиторами просто дружил и писал их портреты. Так родился сюжет концерта «Дух Гейнсборо», который мы делаем с ансамблем Pratum Integrum. Там будут звучать сочинения композиторов — моделей Гейнсборо: конечно, не всех, но главных.

Еще одна программа подходит к этой теме с другой стороны, я ее назвала «Музыкальная интервенция». Потому что в XVIII веке Лондон, безусловно, являлся музыкальной столицей, но его музыканты были, прежде всего, из Италии и Германии. У нас родилась прекрасная программа, в которой участвуют контратенор Макс Ценчич и молодой скрипач Юрий Ревич: мы сталкиваем две школы — инструментальную итальянскую и вокальную итальянскую. Ценчич поет Порпору и Генделя, Ревич играет знаменитых итальянцев, которые были звездами в Лондоне в то время, — Джеминиани, Тартини, Верачини. Все они были знакомы, находились в определенных отношениях. Эта программа строится как такой своеобразный диалог.

Сразу была идея сделать программу, посвященную музыкальному пейзажу. Мы это предложили вокальному ансамблю I Fagiolini и получили горячий отклик. Это очень любопытный ансамбль. Роберт Холлингворт его создал на первом курсе университета, то есть уже 30 лет назад. Начинал с квартета, сейчас это восемь человек, впервые приезжают в Россию. Они работают на стыке разных жанров, используют видео, какие-то театрализованные эффекты. У нас этого, конечно, не будет, потому что мы работаем в интерьере выставки. Но программу мы с ними вместе обсудили и решили, что она будет очень интернациональная. Называется «Времена года», и в каждом времени года — разные страны, разные эпохи и обязательно есть английский композитор. От Возрождения до XX века. То есть это будет такой музыкальный пейзаж во времени и пространстве.

С Робертом Холлингвортом мы делаем еще одну программу. С нее, собственно, все и началось. Я ужасно хотела, чтобы у нас был представлен старинный английский музыкально-театральный жанр маски. Я хотела сделать «Венеру и Адониса» Джона Блоу. И так получилось, что мы с «Зарядьем» столкнулись, потому что Катя Антоненко (художественный руководитель хора Intrada. — Ред.) и Аня Андрушкевич (продюсер концертного зала «Зарядье». — Ред.) в том же направлении двигались. И они тоже хотели это делать с Робертом Холлингвортом. Мы вместе стали думать, как выходить из этого положения, и решили, что Блоу мы все-таки делаем на «Декабрьских вечерах», а в «Зарядье» I Fagiolini поет Монтеверди. И мы этот ансамбль привозим в складчину. Опера Блоу никогда не ставилась в России; это первый случай в жанре маски, где нет никаких разговорных диалогов, все положено на музыку. Это фактически первая английская опера, и Перселл, конечно, ее прекрасно знал. В ней много юмора, есть совершенно очаровательные эпизоды — например, урок Купидона, который обучает амурчиков.

— А как с переводом английского либретто для публики?

— В программках будет краткое содержание. Давать полный перевод либретто невозможно. Но в этом году мы подготовили сайт decemberfest.pushkinmuseum.art, где помимо традиционной информации о программах и музыкантах практически к каждой теме написаны статьи. Кроме того, мы послали участникам опросники и добились, чтобы вот эти все звезды дали нам интервью. Я считаю, что мы сделали просто подвиг! Все это переведено и висит на сайте. Например, огромное, интересное, очень информативное интервью Ценчича.

— Во времена Рихтера ведь тоже были английские фестивали…

— Да, в 1983 году были знаменитые «Декабрьские вечера» под названием «Образы Англии». А Бриттен — это вообще тема Рихтера. Он сам как режиссер поставил две его оперы: «Альберт Херринг» и «Поворот винта». Сохранились огромные амбарные тетради, где он все сцены расписывал. В прошлом году на выставке в квартире Рихтера, посвященной Англии и Америке, мы показывали его режиссерские записочки, архивные фотографии, где видно, как он режиссирует, как живет этим.

Готовясь к нынешнему фестивалю, мы специально смотрели все эти рихтеровские программы, чтобы не повторяться. Если даже имена композиторов повторяются, то темы совершенно другие. Вот, например, очень дорогая мне программа, которую мы делаем с Филиппом Чижевским. Мы ее назвали «Rejoice», она посвящена английской духовной музыке, объединяет Перселла и Бриттена. Понятно, что Перселл для Бриттена был духовным отцом, он сам его так называл. Для обоих духовная музыка была одной из важных сторон творчества. Помимо ансамбля Филиппа Questa Musica участвует хор мальчиков, и еще британский трубач Марк Беннетт привозит брасс-ансамбль. Это была моя мечта, честно вам скажу. В прошлом году, когда у нас здесь звучала симфония Онеггера и в финале было соло трубы, я просто умерла от счастья. Такого здесь никогда не было. Деревянные духовые были, но не медь.

— Не слишком громко?

— Нет! Это просто потрясающе — такой летящий в этом пространстве звук! Конечно, брасс-ансамбль — это не одна труба, надо здесь будет подумать, порепетировать. Марк Беннетт специально для нашего фестиваля собрал лучших духовиков. London Baroque Brass на фестивале участвует в программе Чижевского и дает свой собственный концерт «Золотой век английской музыки». Будет ренессансная и барочная музыка, так что это не современные, а старинные духовые инструменты. Перселл был первым композитором, который ввел духовые инструменты в хоровые духовные антемы. Традиционно этот жанр был вообще безо всякой инструментальной составляющей. Но мы будем показывать уже ту традицию, которая возникла с приходом итальянцев. Мы знаем, что были музыканты, которые очень сопротивлялись введению инструментов и считали, что надо защищать традицию английского акапельного многоголосия. Но Перселл потрясающе все соединил.

И еще одна важная новинка. В прошлом году у нас было настоящее фламенко — в связи с Пикассо. В этом году, когда мы делаем фестиваль английской музыки, у нас будет совершенно потрясающий ансамбль, который, правда, приезжает из Франции, — Les Musiciens de Saint-Julien во главе с флейтистом Франсуа Лазаревичем. Они везут программу ирландской музыки — будут петь, играть и танцевать. Мы для них делаем специальный пол. Они исполняют музыку XVII–XVIII веков, когда народная и профессиональная традиции существовали вместе. В ансамбле присутствуют и виола да гамба, и народные инструменты: ирландская арфа, ирландская скрипка. Это такой драйв, просто невероятный! Я думаю, вряд ли кто-то усидит на месте.

— Давайте поговорим о квартире Рихтера, в которой мы сейчас с вами находимся. Поясните ее отношения с Пушкинским музеем.

— Квартира является его филиалом. Входит в отдел музыкальной культуры Пушкинского музея, возникший вместе с «Декабрьскими вечерами», — вот такая сложная конструкция. Когда Рихтера не стало, квартира была передана Пушкинскому музею. Сначала рихтеровская часть, а после смерти Нины Львовны Дорлиак — вся целиком. Но по сути квартира — это не просто фондовый отдел. Это маленький музей — с выставками, концертными программами, фондовой работой. То есть все то же самое, что есть в большом музее, только в миниатюре.

— А рихтеровский фестиваль в Тарусе и его дача на берегу Оки — к этому ГМИИ не имеет отношения?

— Нет, это другая история. Этим занимается фонд Рихтера, и, к сожалению, тесных отношений у нас с ним нет.

— В квартире тоже проходят концерты?

— Уже готов план на следующий год. 40 программ. Плюс здесь проходят выставки, читаются лекции. Очень интенсивная жизнь у квартиры. Две выставки в год мы делаем обязательно. У нас уже было несколько, они вызвали большой резонанс. Одну никто не может забыть — она была посвящена детству и юности Рихтера. Мы показывали, откуда он вообще явился. Потому что, когда вы видите его детские пастели, эти фотографии, вы понимаете, в какой обстановке он воспитывался и рос до 1937 года, что его сформировало.

— И в какой?

— Это Житомир, Одесса, тетя Мери, которая ему на определенное время фактически заменила маму. Еще до того, как он начал заниматься музыкой, он рисовал. И постоянно видел перед собой профессионально рисующих людей. Ему запрещали рисовать с натуры, и у него развивалась совершенно фантастическая зрительная память. Все его пастели — это соединение памяти и фантазии. Это человек, который все время что-то придумывает и все время играет. Поэтому он любил не только театр, но и кино. У него есть высказывание, что кино ему иногда заменяет реальную жизнь. Когда он появился в 1921 году в Одессе, то увидел все эти афиши — тогда же бум кино был. Он вспоминал, что это просто как удар молнии был. И он стал таким киносумасшедшим мальчиком и эту страсть пронес через всю жизнь.

В этом году мы сделали выставку, посвященную Японии, — на мемориальных предметах, которые нашли в квартире. Мы не очень понимали их ценность, но когда пришли специалисты из отдела декоративно-прикладного искусства и увидели эту керамику, то сказали: все, надо делать. И у нас была очень красивая выставка, нам из музея дали японские гравюры плюс к тому, что у самого Рихтера в коллекции есть свой Хокусай. И мы устроили здесь настоящую чайную церемонию для японского посла!

— Интересно, в самой Японии есть музей Рихтера или что-то такое?

— Не знаю, есть ли музей. Но то, что его там отлично знают, — это точно. К нам на эту чайную церемонию специально приезжала дочка хозяйки отеля, в котором Рихтер останавливался. Приехала вместе с барышнями, сопровождавшими мастера чайной церемонии.

— Концерты проходят на рихтеровском рояле?

— У нас два рояля, оба мемориальные. «Стейнвеи». Из Гамбурга. Один совсем старенький — 1934 года. Рихтер его очень любил. Он совершенно особенно звучит. Последний концерт у нас здесь с Петей Айду и Мариной Катаржновой был посвящен раннему романтизму, и Петя как раз этот рояль выбрал. Второй рояль тоже ветеран, но это уже 1960-е годы. Когда Рихтер начал сотрудничать с «Ямахой», та подарила ему рояль, и, как мне рассказывали, его пробовали сюда на кране поднять. Но он очень большой и просто сюда не влез. И слава богу, потому что мы бы здесь тогда вообще ничего не могли делать. А так иногда, когда у нас бывают спектакли, я вызываю специальных людей из консерватории, они перекатывают маленький рояль в холл, мы отодвигаем большой рояль, и образуется пространство для всяких действий. Рояли эти надо поддерживать; мы, конечно, уделяем этому внимание, но эксплуатируются они много. Моя мечта — отреставрировать их, но это очень большие деньги, и пока у нас не получается.

— Напомните, как в позднесоветском 16-этажном доме образовалась эта удивительная квартира с большим залом. Она ведь из двух квартир сделана?

— Конечно. Сейчас расскажу. Ну, то, что Рихтер очень долго был бездомным, — это известный факт. Первую настоящую квартиру в Брюсовом переулке он получил после триумфальных американских гастролей. Потом уже он ее отдал племяннику. В 1969 году был сдан этот дом на Большой Бронной. Это был артистический дом, здесь жили Андрей Гончаров, Юрий Никулин, Валентин Плучек, много музыкантов. И Рихтер сразу попросил здесь квартиру на последнем этаже. Точнее, они с Дорлиак просили две квартиры, чтобы каждому можно было автономно заниматься музыкой. Потому что у Нины Львовны к этому времени была своя очень активная музыкальная жизнь: класс в консерватории, аспиранты. В ее кабинете висит огромное зеркало — это не для того, чтобы смотреться в него, а для того, чтобы заниматься с вокалистами.

Въехали они в эту квартиру только в 1971 году, потому что два года шла перепланировка. Рихтер дружил с известным искусствоведом Габричевским, тот, в свою очередь, дружил с семьей Томашевских в Ленинграде, а там были архитекторы. И вся команда этих архитекторов из Ленинграда приехала сюда и занималась перепланировкой. Были изолированы все стены, подняты потолки. Сейчас мы сидим на кухне с обычными потолками квартиры 70-х, а в зале и столовой потолок поднят очень существенно за счет чердака. Это дало Рихтеру возможность репетировать. Например, здесь в течение года репетировали Камерный концерт Берга. Здесь он репетировал с квартетом Бородина. Сюда приходили все пианисты.

В 1975 году он впервые попал в Японию, привез оттуда натуральную соломку — и ею обита вся квартира. Она с некоторыми изъянами, но до сих пор жива. Для того чтобы разместить всю свою коллекцию, он делал стенные шкафы. Некоторые посетители сюда приходят и спрашивают: а где же роскошная мебель? Где красное дерево? Такого тут немного. Если и есть, то либо это дореволюционная мебель из Петербурга, которая осталась у Нины Львовны от мамы, либо подарки: вазы Галле, флорентийские торшеры XVIII века.

Еще есть гобелен XVIII века. Это единственный след от Одессы. Потому что Рихтер после того, как отец был репрессирован, в Одессу больше никогда не приезжал. Он ее объезжал стороной. Он был в Киеве, в Житомире, во Львове. А в Одессе больше никогда. Хотя с ней было связано очень много. Когда мама его забрала из Житомира и привезла в Одессу — это был разгар Гражданской войны, — он заболел инфекционным менингитом. Он вспоминает, что мама его везла в коляске и все кругом дразнились. Потому что он был не двухлетним ребенком, ему было уже шесть с лишним лет, а его везли в детской коляске. А он был просто очень слаб, ходить не мог. Повезло, что они нашли в Одессе доктора Юрия Леви, который его вылечил и стал потом, вероятно, другом дома. И когда Рихтер в 1937 году уезжал в Москву, то тот подарил ему этот французский гобелен на память.

Здесь много предметов очень знаковых. Штоф Бриттена, рисунки Пикассо с дарственными надписями. В 1961 году Пикассо позвал Рихтера во Францию на свое 80-летие. Из всего мирового созвездия он тогда пригласил двух музыкантов — Рихтера и Леонида Когана. Но с Коганом, судя по всему, особых отношений не сложилось, а с Рихтером они как-то очень друг друга нашли. У нас в архиве есть потрясающие фотографии, где они обнимаются, обмениваются чем-то. И после всех этих торжеств Пикассо позвал Рихтера в свой родной город в Андалусии на корриду, которая была устроена для него и немногих его друзей. Есть документальные кадры, где Рихтер сидит с Жаном Кокто, Ивом Монтаном, Симоной Синьоре. И Пикассо там нарисовал ему голубя, подписал: 31 октября 1961 года.

Еще один рисунок он ему подарил в 1964 году, когда Рихтер посетил его во французском Мужене, куда Пикассо сбежал из Канн, ставших слишком шумными. Он водил Рихтера по своему новому дому, где была куча людей, и каждому на клочке бумаги что-то рисовал на память. Для Рихтера он взял оборот-титул книги «Кармен» со своими знаменитыми иллюстрациями, тут же нарисовал всадника и быка и подписал. Это тоже у Рихтера есть в коллекции.

Мы все эти вещи, естественно, показываем. Про все это можно рассказать очень много интересного. Куклы Габриадзе, картина Кончаловского, работы Краснопевцева, Фалька. Фальк говорил, что, если бы Рихтер не был таким гениальным музыкантом, он бы сформировался в абсолютно незаурядного художника. Это все не просто экспонаты из коллекции — это истории.

АКАДЕМИЧЕСКАЯ МУЗЫКА: ВЫБИРАЙТЕ ГЕРОЕВ ДЕСЯТИЛЕТИЯ

Понравился материал? Помоги сайту!