«Человек должен 90 лет прожить так, как будто ему все время 18»

В начале февраля в Москве состоится серия акций «Десять лет без Ильи», приуроченных к 10-летию со дня смерти поэта, философа, издателя и переводчика Ильи Кормильцева (1959—2007), автора текстов многих песен групп «Наутилус Помпилиус», «Урфин Джюс» и Насти Полевой.

3 февраля в Центре документального кино музыкальный журналист Александр Кушнир прочитает лекцию о свердловском периоде Ильи Кормильцева и о последних месяцах жизни в Лондоне.

Десять лет со дня смерти Кормильцева — повод, чтобы вспомнить про него. Перед глазами до сих пор стоит наша последняя встреча. Это 2006 год, за несколько месяцев до отъезда Ильи в Англию. Я примчался к нему на Сухаревку с только что написанными главами из «Хедлайнеров». Хотел узнать мнение, волновался. Мы в тот вечер общались недолго, поскольку у Кормильцева побаливала спина. О своем страшном заболевании (рак позвоночника) он тогда даже не догадывался. Просто не думал в этом направлении. Не хотел думать.

Уже в дверях Илья подарил свою книгу стихов «Никто из ниоткуда», а также автобиографию Майлса Дэвиса, выпущенную его издательством «Ультра.Культура».

Буквально на следующее утро он перезвонил. Признался, что главы ему понравились, и предложил напечатать «Хедлайнеров», как он выразился, «у себя». Я поблагодарил, но скорее из вежливости, поскольку слабо представлял себе (к своему нынешнему стыду), чем именно занимается «Ультра.Культура».

Больше мы не виделись.

Известие о смерти застало меня в Северной Африке, где я планировал дописать «Хедлайнеров». В итоге поменял концепцию и закончил книгу главой про Илью. Потом были организация и проведение концерта его памяти, который журналисты дружно обосрали. И пусть спустя десять лет это останется на их совести. Кормильцеву уже не тепло и не холодно, а российские масс-медиа он недолюбливал всегда.

Помню, что вместе с Олегом Сакмаровым мы сделали тогда все, что могли. Плакат от того вечера в клубе «Б2» сохранился у меня до сих пор, и от него идут исключительно теплые флюиды.

Интересно играть звуками, играть мирами.

До этого мы общались с Ильей больше десяти лет. Точной даты знакомства не помню. По крайней мере, одно из первых интервью с ним датируется осенью 1995 года. Вскоре мы выпустили в соавторстве книгу «Введение в наутилусоведение» (успешно) и нагло мечтали издавать в России журнал Q (безуспешно). В самом начале нулевых пытались делать несколько проектов — начиная от коллаборации с Максом Фадеевым по группе Total и заканчивая моим символическим участием в редколлегии его книжной серии «Альтернатива».

Было много щемящих моментов — совместные дни рождения, ночные разговоры, походы на концерты, обмен книгами, пластинками, написание рецензий на них. Отдельные нетонущие истории — делегирование в группу «Мумий Тролль» уральского гитариста Юрочки Цалера + сделанные Ильей по моей просьбе несколько интервью для «100 магнитоальбомов советского рока».

Когда-то давно он подарил мне свой архив по «Наутилусу» и шикарную фотокнижку-буклет с записи альбома «Пятнашка» группы «Урфин Джюс». Позднее Илья Валерьевич продюсировал написание моих текстов для буклетов из серии «золотые альбомы “Наутилуса”». Иногда он писал эти тексты сам под псевдонимом «Лемке» — так, кажется, звали его немецкую прабабушку-оппортунистку.

Публикуемое ниже интервью было сделано двадцать лет назад — осенью 1997 года. Прошло всего несколько месяцев после крайне болезненного распада «Наутилуса», но Кормильцев вместе с Олегом Сакмаровым уже вовсю мутили новый проект «чуЖие». Двухкомнатную квартиру на Нахимовском проспекте они превратили в домашнюю студию, а сами напоминали обезумевших электронщиков-маньяков, которые с утра до вечера ползают между проводами и открывают для себя новые музыкальные пространства.

Как-то раз мне повезло, и я уболтал их отвлечься на часик, чтобы записать это интервью-состояние, интервью-исповедь. Оно до пронзительности откровенное и бескомпромиссное. Собственно, именно таким я Илью Валерьевича Кормильцева знал, помнил и любил.

Илья Кормильцев и «чуЖие» — «Не тащит»

Александр Кушнир: Самое приятное, что люди разрушают десятилетиями складывавшиеся стереотипы о себе. И делают это достаточно убедительно.

Олег Сакмаров: Я тебе возражаю, потому что это не более чем новый творческий виток, когда все те же самые идеи находят реализацию в новой форме. Это совершенно естественно. Более того, слава богу, что у нас не капиталистическое общество, где все привыкли к штампам: вот играет он одно и всю жизнь должен играть то же самое, иначе его не полюбят. А сейчас в домашних условиях происходит абсолютно свежая реализация тех же самых замечательных художественных идей.

Илья Кормильцев: Я согласен с обеими точками зрения.

Кушнир: Хорошо, расскажите, как вы рождались, эволюционировали. И что в перспективе видится, чтобы я это сразу в горячий материал поставил.

Кормильцев: Я бы сказал так, что все было очень просто. К определенному моменту мы поняли, что нас просто не тащит от того, что мы делаем. И если нас дальше будет не тащить, то нас самих скоро оттащат. А поскольку мы люди уже пожилые, мы поняли, что единственный способ продлить свою жизнь — это стать моложе. В общем, это была главная идея, которая за всем этим лежала. Мы поняли, что сделали 10% того, что могли сделать, работая раньше. И вот эти 90%, которые мы не сделали, и есть наша кажущаяся старость. Если мы их сделаем, то мы сразу вернемся к тому моменту, когда эти мысли у нас были свежими и когда мы очень хотели их сделать. Мы решили, что просто нужно сделать все самим и разрушить мифологему. Для меня, например. У Олега будет свое мнение. Для меня главным (я как бы человек антиромантических убеждений по своему складу всему) было разрушить идею интуитивизма, харизмы и призвания, которая доминирует не только в нашем рок-н-ролле, а, в общем, определяет лицо рок-н-ролла. Интеллект может решить задачи не только чисто формальные, а какие-то конструктивные. Интеллект может быть средством для воспроизведения эмоций.

Мы слушаем ту же музыку, ходим на те же дискотеки, а уж по поводу того, как обдолбаться, мы каждого тут можем научить.

У нас с Сакмаровым постоянно происходят большие культурологические дискуссии. Я всегда говорил, что мой любимый поэт — Иоганн Вольфганг Гете, который прожил очень долгую жизнь, очень успешную, будучи премьер-министром небольшого, но государства. И при этом он никогда не позволял себе впасть в состояние мобильного телефона — потому что писал о том, что видел. О том, что пережил… Он все это обобщал в мудрость. Для меня это всегда очень важно.

Это очень просто — нажраться, обкуриться или чего-то обдолбаться, выйти на сцену с гитарой, врезать по ней со всей силы и заорать: «Я круче всех!» Это производит впечатление. На таких же, как тот, кто кричит. Каждый из них мечтает страстно по ночам, что он так же выйдет и закричит, понимаешь? А что, собственно, кричать о том, что я есть? Во-первых, с философской точки зрения вопрос этот спорный, оспаривающийся многими школами философии, а во-вторых, это просто неинтересно. Интересно играть звуками, играть мирами, объективными по отношению к тебе. Не просто рассказывать о том, что я такой вот потерял девственность, потом у меня прыщи прошли, потом я стал зарабатывать деньги, научился играть на гитаре, потом я вообще всех вас смел, потом купил себе роллс-ройс. Ну и дальше что? Ну и все, дальше ничего. Дальше понесли тебя на кладбище, печатают твои ступни и ладони в холл-феймах рок-н-ролла. Мне кажется, это неинтересно, человек должен 90 лет прожить так, как будто ему все время 18. Это никакая не ложь, не попытки. Это не способ сделать себе грим, подтяжки и прочее. Это душа должна быть молодой. Потому что душа человека бессмертна, она вечно молода по этой самой причине. Если только не отдавать ее на растерзание телу, деньгам и всякой прочей х*йне. Душа всегда должна быть восемнадцатилетней.

Я подумал: ну нам 38 лет, тем, кто сейчас ходит на дискотеки, на рейвы, читает Пелевина, — им сейчас 18 лет. Ну и что? Мы слушаем ту же музыку, ходим на те же дискотеки, а уж по поводу того, как обдолбаться, мы каждого тут можем научить. Я посмотрел на неутомимого Шона Райдера из Happy Mondays, у которого сейчас Black Grape…

Вообще для меня в концепции этой идеи было… Если не считать моих друзей, если не считать Сакмарова, получается, что в этой стране не было никого, кто бы меня толкал. В какой-то момент у меня появилась последовательность откровений, что нужно что-то делать совсем по-другому. Эта последовательность складывалась следующим образом: Шон Райдер — Underworld в лице обоих пид*расов — Билл Нельсон, как ни странно. Билл Нельсон показал мне пример карьеры, может, не очень удачной в каких-то отношениях, но это пример человека, который мастер, мессир. Который умеет работать с материалом. Вот эти три человека были важными для меня из внешних, я не говорю про своих друзей, которые дали очень много. Я сейчас не говорю про Деда-Сакмарова, который дал мне чудовищно много. Я не имею в виду близких людей, а вот из дальних людей здесь, в этой стране, мне никто не дал НИЧЕГО. Ничего ни у кого не было, ничему невозможно было у них научиться, потому что все успешно идут к своим похоронам и к своему некрологу. И как-то это скучно очень. То есть это момент, конечно, неизбежный для каждого, я думаю, его надо пережить на лету, даже не очень заметив. Тут х*ячил музыку, для ангелов начал х*ячить музыку, понимаешь, даже не заметил, гитара в руках та же самая лежала. Я думаю, что вот так, наверное, Фрэнк Заппа перешел в мир иной, так и не поняв, чем его 49-й альбом, записанный на небесах, отличается от 48-го, записанного по эту сторону бытия.

Кушнир: Скажи, как вообще у вас по технологии вот это все создавалось, рождалось и в итоге на той стадии, на которой мы сейчас услышим, осенью 1997 года, реализовалось?

Сакмаров: Что касается технологии, то есть подключения проводов и набора программы, управления всей аппаратурой, это скорее вопрос к Кормильцеву. Я в этом смысле лишь скромный подмастерье. А что касается того, как все это рождалось… Не совсем так, как Илья излагал, — у меня другой путь к этому был. У меня было так: я последние годы просто лопался, взрывался изнутри от переизбытка идей и совершенно очевидных вещей, которые я знал, как надо делать, и хотел бы сделать, но не мог сделать там, где занимался музыкой. Невозможно это было, не получалось. И те ориентиры музыкальные и этические, что я видел вокруг, — Трики, Beck, которые в какой-то момент меня смели просто… И я понял, что они отражают мое мироощущение. Не было никаких шансов, я уже совсем загрустил, не было никаких шансов в этом культурном ареале что-либо сделать. Начинал уже перегорать. Внутри кипит, когда ты знаешь, что делать, а тебе не дают это делать, ничего не дают. Все как будто знают, что надо делать. Они ничего не понимают.

И тут вдруг повезло, что мы с Кормильцевым, вроде перестав работать вместе в «Наутилусе», уже несколько лет корешились по поводу общих психоделических впечатлений, жизненной философии… И этот период длиной в два-три года вдруг вызрел в идею, что мы можем работать вместе… И я, по крайней мере, могу все свои идеи неограниченно реализовать… Самые безумные. И на меня никто не будет показывать пальцем и говорить: «Ты что? Ты что придумал? Ты же песню убиваешь этим!» Гораздо проще, когда песня твоя. Хочешь — убиваешь, хочешь — не убиваешь. Вот ты слышал, убили ли мы свои песни? Нет, не убили. Они сами кого хочешь убьют, я думаю. Или оживят. И то, что мы сейчас делаем, сегодня близко к моему пониманию творческой свободы. Свободы вылепливания в звуке своей картины мира — с одной стороны, а с другой стороны — такого ремесленного смирения. Когда полная свобода формализуется очень сложной технологией изготовления продукта.

Илья Кормильцев и «чуЖие» — «Come Down»

Кормильцев: Я бы даже добавил слово «мучительной».

Сакмаров: Меня это очень порадовало и показалось близким, потому что я эту технологию в свои консерваторские годы хорошо представлял — как мучительно тяжело настоящая музыка делается. А потом, попав в рок-н-ролльную среду, я слышал много мнений о том, что весь этот труд не нужен… Это кропотливое обучение, образование и потом реализация того, чему ты научился, — все это не нужно. Мол, все идет от Бога, а музыкант — всего лишь проводник, ничего не надо делать, надо бухать, долбаться и набираться жизненных впечатлений, а потом выплескивать это в альбомах и на сцене. Это такая традиционная точка зрения.

Кормильцев: Достаточно однообразная.

Сакмаров: И в рок-н-ролле меня последние годы угнетало то, что по-русски называется «халявность», «быстрота» и «спонтанность»...

У нас другой метод, мы очень долго и кропотливо работаем, как все техно-музыканты в мире. Когда идеологи The Оrb несколько лет делают свой альбом, тщательно возясь с каждым звуком, — это достойно уважения.

Кормильцев: Вылизывают.

Сакмаров: Не знаю, что они там делают. Я думаю, они вылизывают много чего. Это достойно уважения. В моей жизни два полюса сомкнулись неожиданно — консерваторский и самый радикальный. Новый, электронно-авангардный какой-то, постмодернистский. И у меня не порвалась связь времен, а восстановилась. Я какую-то внутреннюю гармонию здесь нашел. И поэтому то, что мы сегодня слушаем, для меня было вопросом какого-то гигантского наслаждения. Самое главное — получилось сделать то, что хотелось. Мы здесь отвечаем за каждую ноту, за каждое слово. И это счастье.

Все успешно идут к своим похоронам и к своему некрологу. И как-то это скучно очень.

Кушнир: Как вы дополняете друг друга?

Кормильцев: Прекрасно. Мы настоящие, нормальные солдаты во взводе. Мы в меру ругаемся, в меру прощаем друг друга. Порой посылаем на х*й — как полагается между двумя взрослыми мужчинами, которые уже не имеют особенных иллюзий по поводу этой жизни. Которые много чего повидали на своем веку… Главная проблема у нас сейчас — как и когда почистить зубы. И правильно ли с точки зрения стоматологии чистить зубы первый раз в восемь часов вечера? У нас две ключевые фразы при создании этого альбома: «Я иду чистить зубы» и «Где карандаш?» Карандашом записывается в монтажные листы новое состояние треков. А зубы — это такая вечная проблема… Мы начинаем их чистить в десять часов утра и завершаем в восемь вечера. Потому что человек, который идет по дороге к зубочистительному центру, вдруг поворачивается и говорит: «Да, кстати, а неплохо бы здесь сделать корректуру звука». «Как?» — спрашивает второй, сидящий за пультом. Первый возвращается в комнату: «Ну, вот так». И после этого продолжает рассуждать: «Да, хорошо звучит. Ну, я пойду зубы почищу, пока ты это делаешь». По дороге поворачивает назад и говорит: «Слушай, а неплохо бы вот этот сэмпл немного прибрать, потому что слишком жирно получается». «Как?» — говорит тот, который сидит за пультом. «Ну, вот так. Ну ладно, ты делай… А я пойду почищу зубы». И так происходит с десяти утра до восьми вечера.

Кушнир: Каковы строгие функции каждого из вас, индивидуальные функции? И где они пересекаются?

Кормильцев: Ну, я бы так сказал, что в общем-то в силу нашего образования и бэкграунда пока, на настоящий момент, Олег больше ответствен за то, что называется музыкой в узком смысле этого слова — то есть гармония, ноты и прочее. Я больше ответственен за то, что называется звуком в узком смысле этого слова — то есть подбирание звуков, звучание, обращение с аппаратурой. Мы стараемся меняться этими функциями, передавать друг другу, и постепенно инфильтрация происходит. И я начинаю играть, а Сакмаров начинает крутить ручки. Я думаю, что пройдет время и мы будем друг другу идентичны в этом смысле. Это если брать технологическую сторону.

А если брать душевную сторону, то я, будучи человеком истеричным, темпераментным и требовательным к жизни, в каком-то смысле вношу во все это струю какого-то критицизма, энергии такой мужской. В свою очередь, Олег вносит в это энергию душевности. Его основной вклад — в лиричность, в чувства, в эмоцию. В нежную сторону всего того, что мы делаем.

Кушнир: То есть можно так понимать, что вы начинали как дуэт композитора и музыкального коллекционера, а потом это все начало смещаться?

Сакмаров: Музыкальный коллекционер — это Гребенщиков.

Кормильцев: Я скажу, что мы начинали как дуэт двух наркоманов и в общем-то надеемся оставаться в том же качестве.

Сакмаров: А я с ужасом представляю момент, когда Кормильцев начнет писать музыку, а я — стихи. Вот что тут будет…

Кормильцев: Ничего, если поставки травы и кислоты будут оставаться на прежнем уровне. Я думаю, мы будем наслаждаться тем, что делает каждый из нас. Дед хочет меня научить гармонии, я хочу научить его писать стихи, и мы считаем, что это очень важно сделать. По крайней мере, подписывать все мы собираемся творческим коллективом — по старой проверенной схеме Леннон—Маккартни. Потому что уже очень трудно сказать, кто что придумал. И если, например, Олег написал всего несколько строчек в композиции «Сумочка», а я написал всего лишь несколько партий в той музыке, которую мы сделали… Это состояние — оно быстротекущее, потому что все может обернуться обратной стороной. И я очень буду счастлив, если мы будем совершенно универсальны и научим друг друга тому, что умеем. Я думаю, это не приведет к тому, что каждый из нас скажет друг другу: «Ну, я теперь все умею, до свидания» — потому что люди все равно остаются разными.

Сакмаров: Тут я добавлю, что процесс очень увлекателен на самом деле, общение по серьезному поводу, не просто треп жизненный. Когда есть общее дело и много учишься, много впечатлений жизненных от другого человека. Когда человек стоит того, чтобы к нему присматриваться и учиться, — это очень здорово, интересно. Я бы, например, во много раз меньше один делал, чем мы вдвоем делаем. Я получаю колоссальное удовольствие от неожиданных для меня хитросплетений нашего сюжета, нашего звука, нашей идеи вообще. Когда я с удивлением смотрю, как какая-то моя музыкальная идея в такую сторону выруливает, что я даже сам себе представить не мог никогда. То, что называется коллективным творчеством и чем многие рокеры щеголяют — мол, «у нас коллективное творчество»… И чего уже давно нет ни у кого из известных мне людей… Вот мне кажется, что у нас это получается. Что мы наслаждаемся совместной работой. Такой каскад интеллектуальный, все это забавно и остроумно иногда получается. Иногда грустно и трагично.

Музыка — это искусство времени.

Кушнир: Скажи названия готовых композиций в последовательности, в которой мы слушали.

Сакмаров: Первая называется «Химический ангел», есть вариант «Химическая женщина». Вторая — «Сумочка». Это пока рабочие названия. Третья называется «Свеча», она же «Муха». Четвертая — «Фармакология», в народе она называется «Моцарт». И пятая — «Не тащит», в народе называется «Не тащит — 2».

Кушнир: Какие инструменты задействованы в записи?

Кормильцев: В записи задействованы сэмплер Akai 3200 XL, синтезатор Korg Prophecy, грувбокс Roland MC 303 и флейта. Будет, конечно, гитара…

Кушнир: Не все знают, какова функция грувбокса. Это что, усовершенствованный ритмбокс?

Сакмаров: Да, очень усовершенствованный ритмбокс.

Кушнир: Вам сегодня видится, как это будет реализовано на живом звуке?

Кормильцев: Да, нам очень это видится. У нас постоянно происходят всякие технологические находки, которые могут иметь применение на сцене. Мы, в принципе, пришли к выводу, что эту музыку можно играть живьем. Ее можно играть так же долго и нудно, как играли Led Zeppelin и Grateful Dead. Интересно играть звуками, играть мирами, объективными по отношению к тебе…

Сакмаров: Простор для импровизации сценической очень большой — словесный и музыкальный.

Кушнир: Хорошо, что у вас будет идти с пульта, а что — со сцены?

Кормильцев: На самом деле все будет идти со сцены. Просто что-то будет идти от компьютера, что-то — от человека. От компьютера будет идти в основном ритмическая подкладка. Потому что, как хорошо написано в последнем номере журнала Моjo, чем отличается drum box от ударника? Тем, что в drum box программу нужно внести только один раз. Необходимость в живом ударнике — это совершенно ложная вещь. Возможно, она в шоу хорошая. Может быть, мы когда-нибудь придумаем что-нибудь для перкуссионистов, если нам захочется этого для новых оттенков. Для того чтобы просто видеть живую обезьяну, которая стучит по бонгам, как поется в знаменитой песне группы Dire Straits. А в принципе компьютер — это сетка координат. Такая бывает у художников — нанесенная сеточка из координат, в которых они что-то строят. Это хорошо, что в электронной, технологической музыке эта сетка не живая. Она не человек именно потому, что она должна быть абсолютно надежной. Люди на этом фоне могут вы*бываться как угодно. Это живые люди — они отражают свои эмоции, душу…

Текст — это некое высказывание. И это твоя проблема — как ты мое высказывание понимаешь.

Музыка, собственно говоря, — это искусство времени в первую очередь. Даже прежде, чем искусство звука. А время… Люди не считают время, у тебя есть часы для этого. Собственно говоря, компьютер — это те же самые часы для музыканта, которые носят на руке. И, когда нужно, на них смотрят. Зачем на них смотреть, когда не нужно на них смотреть? И в этом смысле появление компьютера как организующего темпа, ритмического элемента музыки — это огромный прогресс, который делает музыку намного более свободной. Хотя не все это понимают… Многие видят в этом какое-то рабство, какую-то механичность. Но музыка вся механична, размер в музыке — это железный канон. Когда человек отходит от музыкального размера, от темпа, это всегда служит проигрышу музыки. Если этот отход не предусмотрен, специально не задуман, это называется лажа. В этом смысле мы считаем, что в этой сетке можно делать очень живую, ох*ительно живую музыку. Не менее динамичную, не менее напористую, чем рок-н-ролл. Не меньше простора оставляющую для игры.

Илья Кормильцев и «чуЖие» — «Свеча и муха»

Кушнир: Тексты были первичными?

Кормильцев: Изначально — да, но многое поменялось в процессе работы.

Кушнир: Под ритм?

Кормильцев: Нет, под динамику, под содержание, под мысль.

Сакмаров: Здесь процесс пока такой существовал, я вообще никакую музыку не могу без текста представить, у меня никаких идей не бывает. Когда я вижу текст, я начинаю читать; какой бы он ни был, как бы Кормильцев ни говорил, что уже изменит под то, что будет, а вся гармоническая подкладка, мелодическая, ритмическая — она исходит из изгибов текста. Это не значит, что она к размерам стиха точно привязана, наоборот: стараемся все время ломать эту закономерность. Но при этом песня пока возникает 100% из текста, а потом да, обратный процесс получается, когда есть уже какая-то рыба музыкальная, дальше начинают тексты модифицироваться, и идет поток такой спонтанный.

Кушнир: Такое впечатление складывается, что те первые две композиции, которые прозвучали, — там сильный элемент ассоциативного мышления. То есть они воспринимаются не буквально, как третья и пятая, а тут большое пространство для импровизации при восприятии. Это они уже живут своей жизнью или что-то такое задумывалось?

Кормильцев: Да мы как-то особо не рефлексировали на эту тему. Я вообще всегда считал, что текст — это некое высказывание. И это твоя проблема — как ты мое высказывание понимаешь. Для меня такого специального ассоциативного мышления, отдельного от всякого другого мышления, не существует. Когда люди собираются ассоциативно мыслить, это называется «трип». Конечно, это полезно — музыку послушать в таком состоянии сознания… Но если ты не знаешь, что сказать, тебе ни одно состояние не поможет. Если ты не умеешь водить машину, ты не доедешь даже от станции «Нахимовский проспект» до станции «Таганская». Если ты не знаешь, куда тебе ехать, ты можешь съесть все наркотики в мире, но в итоге никуда не приедешь.

Кушнир: Чем были обусловлены включения в ткань композиций индийских и тибетских мелодий?

Сакмаров: Ни одной индийской, слава богу, и тем более тибетской. Исключительно наши родные мусульманские мелодии. И немецкие. Больше ничего. Ну и там всякие африканские, но тоже мусульманские. Мы не склонны поддаваться экспансии восточных религий. Мы не думаем, что они должны завоевать мир, как они сами считают. У нас своя строгая немецко-татарская идеология и религия…

Кушнир: Можно огласить основные постулаты?

Сакмаров: Джихад и много чего другого. Есть основополагающие труды классиков на эту тему, можете почитать. Различного рода Кораны. Немецкие… Кушнир хотел нас обидеть — «тибетские, индийские мелодии»...

Кормильцев: Буддизм — это главный объект нашей внутренней философской критики. Ты можешь посмотреть на «стену ненависти» (портрет Гребенщикова на кухонной стене, превращенный в мишень для дротиков. — Прим. автора), которая располагается на кухне.

Кушнир: А вы можете раскрыть секреты творческой кухни и какие-то мини-цитатки огласить?

Сакмаров: Все сэмплы на альбоме мы честно укажем. Это даже не секрет творческой кухни, это обыкновенная порядочность. Когда мы берем кусок произведения Моцарта из записи татарских друзей, то, в общем, их и укажем. Тем, что огромный поток world music предоставляет нам, мы активно пользуемся. А Кормильцев у нас — неисчерпаемый источник мировых впечатлений.

Кормильцев: Если вас, к примеру, интересует текст, идущий на заднем плане в композиции «Не тащит», то его перевод следующий: «Продолжаются свирепства исламских фундаменталистов в Алжире. В северо-западной части Алжира группа исламских фундаменталистов захватила деревню. После чего удерживала заложников в течение пяти дней».

Сакмаров: Ну и чего ты, Илья, сразу все рассказал?

Кушнир: Не бойся, Сакмаров… Это все в надежные руки попало. Не пропадет, обещаю.

Кормильцев: Вино закончилось? Тогда все понятно. Больше заявлений нет.

Понравился материал? Помоги сайту!