Мэтью Херберт: «Я пытаюсь найти способ услышать Вселенную»

На фестивале Beat Film Festival показывают фильм «Симфония шума. Революция Мэтью Херберта» — впечатляющую картину о британском композиторе и музыканте, авторе концепции «документальной музыки», который выпускал альбомы о жизни одной свиньи, о газете The Guardian и о Брексите (а в фильме, например, он жарит трубу во фритюре — и это не просто эксцентричная шутка). Пользуясь поводом, Денис Бояринов позвонил Мэтью Херберту и расспросил его о новых проектах — о «домашней» танцевальной музыке, для которой он записывал павлинов и лягушек, и альбоме, который будет состоять из миллиарда звуков.

— Фильм «Симфония шума» снимался долгих 10 лет — это большой срок. Режиссер Энрике Санчес Ланш — должно быть, очень преданный поклонник вашей музыки. Как вы с ним познакомились?

— Совершенно случайно. Мы познакомились, когда я сделал ремикс на Десятую симфонию Малера для лейбла Deutsche Grammophon, — этот эпизод есть в фильме. Лейбл попросил его снять промовидео для этого альбома. Энрике понравилось то, что я делаю. Он нашел деньги на фильм и стал снимать меня дальше. Я и не думал, что найдется человек, который посвятит так много своего времени тому, что я делаю.

— Вы с ним подружились?

— Конечно. Он глубоко вник в то, что я делаю, и видел меня в разных обстоятельствах — во время работы и в путешествиях, во время диджей-сетов и концертов. Главное, что он очень заинтересовался звуком и слушанием. Съемки этого фильма стали для него образовательным процессом. Я не хочу сказать, что я его чему-то научил, — скорее, мы учились вместе. Чаще всего, когда я начинаю какую-то работу или проект, я не имею представления о том, что получится в финале. Я все время открываю для себя что-то новое в процессе работы — и он открывал это вместе со мной. Мы как будто были вместе в путешествии.

— Вы принимали участие в работе над звуковой дорожкой фильма?

— Немного. Я сделал микширование — и в некоторых эпизодах фильма, четырех или пяти сценах, где идет речь о слушании звука, я помог сформировать звуковую картину. Это не заняло у меня много времени — два или три дня работы.

Человечество недооценивает происшедшую звуковую революцию.

— Когда в вас проснулся этот невероятный интерес к звукам — я бы даже сказал, некоторая одержимость ими?

— Трудно сказать. В детстве я очень боялся необычных звуков. Я помню, как ночью, лежа в кровати, я с тревогой вслушивался в любой шорох или скрип, раздававшийся в доме. Меня они пугали. Думаю, все изменилось, когда у меня появился первый семплер — лет в 17–18. Когда я понял, что можно записать любой звук и манипулировать им как вздумается, я почувствовал себя кем-то вроде бога или диктатора. Именно тогда я осознал, что любой звук может стать музыкой. Это большой прорыв. Мне до сих пор кажется, что человечество недооценивает происшедшую звуковую революцию: то, что мы можем делать музыку из автомобильного взрыва, звуков, записанных на Марсе, банана, обуви, выбрасываемой в окно, — да чего угодно. Мы еще не осознали до конца ее значение — мы пока в самом начале этого пути.

— За свою жизнь и конкретно в этом фильме вы записывали довольно странные звуки в разных обстоятельствах. Какая сессия была наиболее технически сложной?

— Довольно трудно было писать звук для альбома «One Pig». Например, у меня была идея скормить свинье микрофон, чтобы записать звуки, рождающиеся внутри ее тела. Затея опасная, потому что если микрофон сломается у нее внутри — это может убить животное, он же на батарейках. Кроме того, надо еще как-то исхитриться заставить свинью его проглотить. Да и технология эта недешевая. Я вышел из положения таким образом: нашел парня, самостоятельно и без моей подсказки провернувшего этот трюк, — он глотал микрофон и записывал звуки, которое издает его организм. Я списался с ним и попросил поделиться записями. Он был весьма удивлен, что кому-то это нужно. А меня всегда интересовало, как звучит живой организм изнутри.

— В фильме меня особенно впечатлил эпизод, где вы — как раз для ремикса на симфонию Малера — заказываете гроб и кладете туда плеер, чтобы смоделировать то, что мог бы услышать почивший композитор.

— Египтяне же клали в гробницы драгоценные украшения, рабов или домашних животных, чтобы мертвые могли воспользоваться ими в загробной жизни. Мне понравилась идея, что на тот свет можно взять любимую музыку и там ее слушать. Я решил пофантазировать о том, как это могло бы звучать.

— Возвращаясь к вашей увлеченности звуком: связана ли она с тем, что ваш отец был звукоинженером на BBC?

— Думаю, да. Он очень серьезно относился к звуку. Наша семья была небогата, но дома стояла дорогая Hi-Fi-система от Bang & Olufsen, фантастически звучавшая. Не меньше на меня повлияло то, что дома у нас не было телевизора. Только радио — и оно имело огромное значение в моем детстве. Я же занимался музыкой и бесконечно слушал радио. В отсутствие телевидения ты гораздо больше внимания уделяешь звуку. Я благодарен за это моему отцу. Но сейчас его не очень интересуют звук и его качество — с возрастом он потерял к ним интерес. Он 25 лет проработал на BBC — его можно понять.

Меня всегда интересовало, как звучит живой организм изнутри.

— Вы пошли по стопам отца и тоже работаете на BBС — креативным директором легендарной студии BBC Radiophonic Workshop. Чем вам приходится заниматься на этой должности?

— В основном переговорами с BBC о расходах Radiophonic Workshop. BBC любит Radiophonic Workshop, но денег на студию не хватает. Поэтому вечно приходится выкручиваться. Мы сделали несколько крупных проектов. Из последних — премия The Oram Awards, названная в честь Дафны Орам. Она вручается женщинам и представителям гендерных меньшинств, которые занимаются электронной музыкой. Поскольку в этой сфере преобладают мужчины, мы пытаемся поддержать гендерный баланс и следующее поколение продюсеров. В этом году мы запустили премию Sound of the Year Awards, ее цель — поиск интересных звуков и поддержка энтузиастов, которые их записывают. И еще мы сделали The Radiophonic Travel Agency, позволяющее вам путешествовать виртуально с помощью звука — оказаться в Риме или переплыть Ла-Манш. А кроме того, я работаю над несколькими проектами для Radiophonic Workshop, о которых пока не могу вам рассказать.

— В семье Херберт уже появилось третье поколение людей, увлеченных звуком, — ваш сын делает электронную музыку под псевдонимом master H, причем иногда даже более радикальную, чем ваша.

— (Смеется.) Да, но он не разделяет моих идей. Ему нравились звуки природы — когда-то он записывал птичье пение и всякое такое. Но отошел от этого. Сейчас он делает что-то вроде экспериментального техно. Я пытаюсь привлечь интерес своего младшего сына к микрофонным техникам и полевой звукозаписи. Я был бы рад, если бы он этим увлекся, но не хочу оказывать на него давление.

— Давайте поговорим о ваших новых проектах. В одном из них, «Musca», вы вернулись к танцевальной музыке — к хаусу. Вы по-прежнему следуете своему манифесту — использовать только звуки естественного происхождения, никаких драм-машин и синтезаторов?

— Не совсем. «Musca» — альбом танцевальной музыки, сделанной так, как делал ее 25 лет назад. Мы провели в локдауне уже около полутора лет. Коронавирусное время было таким странным и тревожным, что я решил отодвинуть на второй план свои эксперименты и заняться музыкой, которая... ну, что ли, более комфортная. Это музыка для домашнего слушания. Я не следую в ней своему манифесту.

— Почему вы назвали альбом «Musca»?

— Это означает «муха» на латыни. Представьте себе муху, которая оказалась поймана внутри дома, — она, жужжа, летает по комнатам и бьется в стекла, но не может выбраться.

— Вы что-то используете на нем из «домашних» звуков?

— Да, я живу сейчас на ферме, поэтому я записывал в основном всякую живность, которая меня окружает. Спящих свиней, овец, собаку моей жены, птиц — у нас тут много разных, есть павлины, например. Вокруг фермы живут лягушки, которые очень странно и занятно квакают.

— Напоминает детский стишок про старого Макдональда, у которого была ферма.

— (Смеется.) Да, в чем-то похоже. Из-за того, что мы давно никуда не выезжали из дома, я глубоко погрузился в звуковой мир животных, с которыми мы живем рядом. Так что «Musca» — это во всех смыслах моя «домашняя» музыка.

А вот следующий альбом будет более экспериментальным — он будет сделан из миллиарда звуков. Я рассчитал, что если установить максимальную скорость воспроизведения звуков, то на то, чтобы прослушать миллиард звуков, нужно потратить около 68 дней. Меня сейчас интересуют большие объемы данных и то, как их может понять и воспринять человек. Вы знаете, что человеческий мозг гораздо лучше оперирует звуковой информацией, чем визуальной, — звук он обрабатывает в шесть-восемь раз быстрее, чем изображение? Вот я сейчас ставлю эксперимент: что будет, если прослушать миллиард звуков, — может, отыщется какой-то паттерн... Что я пытаюсь сделать в этом проекте — это найти способ услышать Вселенную, проанализировать мир через миллиард крошечных звуковых частиц.

— Как далеко вы продвинулись?

— Я работаю над этим проектом уже около двух лет. Но меня не устроила музыка, которая получилась в результате. Поэтому на этой неделе я начал все снова и надеюсь, что получится лучше.

Они создают красоту, а я ее разрушаю.

— А кроме того, вы недавно выпустили джазовый альбом с музыкантами лейбла ECM.

— Мне повезло, что я могу заниматься очень разной музыкой. В джазе меня больше всего привлекает импровизация. Поэтому мы записали импровизационный альбом с двумя моими друзьями — пианистом Джованни Гвиди и Энрико Равой, который играл на трубе и флюгельгорне. Этот проект — про чистую музыкальную экспрессию. У меня много музыки, сделанной от головы, — это альбомы, которые в первую очередь апеллируют к разуму: на них я пытаюсь упорядочить Вселенную через звук, даже если это у меня и не получается. Когда же я обращаюсь к джазу, это чистая импровизация, музыка ради музыки, получение удовольствия от того, как звуки сочетаются друг с другом, попытка установить диалог или разговор. Это особенно мне интересно, потому что в электронной музыке не так много возможностей для совместной импровизации. Компьютеры нас ограничивают. А вот с джазовыми музыкантами я нашел такой способ: они импровизируют на своих инструментах, а я их записываю, семплирую и все запутываю. Они создают красоту, а я ее разрушаю.

— Последний вопрос — банальный, но все же: какую музыку вы сейчас слушаете?

— В данный момент я свожу свой альбом, поэтому день-деньской вынужден слушать свою чертову музыку. Одну и ту же композицию по 500 раз, чтобы довести звук до совершенства. Поэтому последние шесть недель я никакой другой музыки и не включал. Но недавно я увлекся африканской электроникой — лейбл Nyege Nyege Tapes, знаете таких? Мне очень нравится: новые типы ритмов, темпов, новые структуры и эмоции. Я давно не был в клубах и вообще не слушал танцевальную музыку. Но я решил вернуться к диджейству — летом у меня запланировано несколько сетов, так что мне пришлось. Надо вспомнить, как это делается.

Понравился материал? Помоги сайту!