Люди ненависти и люди свободы

Несколько недель назад издательство «Альпина Паблишер» выпустило книгу, серьезно улучшающую карму всех, кто имел отношение к ее выходу. Редактировали этот том замдиректора Института философии РАН Сергей Никольский и заключенный Михаил Ходорковский. Это размышление об институтах, условиях существования гражданского общества, его взаимоотношениях с властью, о том, благодаря чему государство может стать эффективным. Как рассказывал на посвященном выходу книги круглом столе в фонде «Либеральная миссия» Никольский, книга готовилась два с половиной года. Редактировать объемный том из тюрьмы — нетривиальный опыт.

Открывает сборник статей текст самого Ходорковского, который сегодня перепечатывает COLTA.RU. Главный российский заключенный пишет о свободе как о неочевидном благе. Проведенное в неволе десятилетие все больше настраивает МБХ на философический лад. Действительно, «свобода лучше несвободы» не для всех. Далеко не всем она жизненно необходима. Повсюду есть люди, «для которых несвобода — более комфортная среда». И народ в российской истории часто не справлялся со свободой, бежал от слишком сложного выбора, или, словами Ходорковского, от своего злейшего врага — самого себя.

Это, впрочем, не означает, что кто-то (обычно государство) вольно решать, кто достоин свободы, а кто нет и какой именно свободы. Алгоритм определения зрелости здесь невозможен. В послекантовской философии свобода граждан должна восприниматься властью как данность. Взамен от нее (это показывает Эрих Соловьев из Института философии) можно не требовать доброты, мудрости, совпадения с идеалом. Нужен, казалось бы, минимум — государственно-правовые гарантии. Но это минимум надежный, создающий возможность общественного развития, правового государства, республики (демократии). От власти нужно лишь, писал Кант, «согласие с тем, что люди в состоянии самостоятельно, самозаконно устраивать свою жизнь.

Не может считаться хорошим выражение: известный народ не созрел для свободы. Крепостные помещика (будто бы) не созрели для свободы, а для свободы веры не созрели люди вообще. Но при таких предположениях свобода никогда и не наступит, ибо для нее нельзя созреть, если предварительно не ввести людей в условия свободы (надо уже получить свободу, чтобы иметь возможность пользоваться своими силами на свободе). Первые проявления свободоволия могут, конечно, оказаться грубыми и обыкновенно сопровождаются бóльшими затруднениями и опасностями, чем те, при которых все стояло еще не только под приказаниями, но под попечением, однако созревают для разума не иначе, как только через свои собственные попытки».

Нельзя научиться ходить «теоретически» — не имея возможности попробовать сделать первые шаги. Доверие должно быть упреждающим. О свободе как труде, как бремени много говорил Мераб Мамардашвили. Если не относиться к свободе как долгу, отсутствие внешних «скреп» легко превращается в «инертную злую энтропию», «безразличный косный хаос». Мир, в котором люди, как герои Достоевского, хотят легкой, ничем не ограниченной свободы, захватывают «страшные идолы страсти, почвы и крови». Именно поэтому распад тоталитарного государства в большинстве стран соцлагеря привел к погружению (более или менее длительному) в джунгли, антиобщественное состояние, войну всех против всех.

Свобода невозможна без тяжелого и непрерывного поиска мысли, порядка, гармонии, говорил Мамардашвили, с которым в этот раз созвучен МБХ. Не случайно 500-страничный том завершается любимым Мамардашвили Кантом — «Ответом на вопрос “Что такое просвещение”». Я думаю, примерно такая мыслительная конструкция и привела МБХ к философам. Кроме Никольского участвуют Эрих Соловьев, Светлана Неретина, Владимир Порус, Вадим Межуев, Александр Огурцов и другие. Впрочем, не только философы: судья в отставке Сергей Пашин, Наталья Зубаревич, Алексей Левинсон, Владимир Рыжков, Евгений Гонтмахер и др.

«Для свободы нельзя созреть, если предварительно не ввести людей в условия свободы».

Вступительный текст МБХ, где ставится проблема конструирования государства, системы правил, в рамках которой люди могут быть свободными, — органический зачин посвященной свободе и государству книги. Продолжает ее Адам Михник (весьма удачное решение редакторов книги), один из участников «Солидарности» и «Комитета граждан», который возглавил Лех Валенса. Но Михник не стал рассказывать о польском опыте движения от несвободы к свободе, а дал свое предисловие к книге Вацлава Гавела «Сила бессильных», где повествуется, как шла к свободе Чехия. Кстати, за 15 лет до обретения Чехией свободы Гавел работал грузчиком на пивзаводе, а Михник еще за три-четыре года до «бархатной революции» сидел в тюрьме. Там, в тюрьме, Михник пообещал себе: 1) никогда не вступать ни в какую ветеранскую организацию, где будут давать ордена за борьбу с коммунизмом; 2) никогда никому не мстить. Очень хочется надеяться, что какие-то похожие по смыслу зароки дал себе и МБХ. Иначе, оказавшись на свободе, он, по собственному рассуждению, будет менее свободным, чем сейчас. Вообще книжки Михника и Гавела я бы раздавал на оппозиционных митингах: они очень четко показывают, что «диссидентская субкультура имела свои ловушки». Бескомпромиссная позиция «людей ненависти», борцов с тираническим, деспотическим государством, легко ведет к ставрогинской бесовщине — через конформизм в собственной среде и «ангелизацию самого себя». Сейчас этот путь, увы, интенсивно проходят лидеры российской оппозиции.

Анатомия этого превращения, по Михнику и Гавелу, психологически проста:

«В подсознании ненавидящих есть чувство, что они — единственные настоящие обладатели истины, то есть какие-то сверхлюди или боги… Ненависть — это дьявольская черта падшего ангела: это состояние души, которая хочет стать вровень с Богом или же самим Богом, хотя всегда болезненно убеждается, что им не является… Для ненавидящего сама ненависть важнее, чем ее объект, она может быстро менять свои объекты, хотя его отношение к ним остается тем же…

Ненавидящий человек не знает улыбки, ее заменяет гримаса. Он не способен к настоящей иронии, ибо ему чужда самоирония. По-настоящему смеется только тот, кто умеет смеяться и над самим собой… Кто ненавидит конкретного человека, почти всегда способен поддаться ненависти коллективной и активно в ней участвовать…

Коллективная ненависть освобождает людей от одиночества, чувства оставленности и бессилия, анонимности, благодаря чему они избавляются от комплекса неполноценности и безуспешности. Вместо этого она предлагает общность и создает какое-то особое братство… Они могут непрестанно наперебой заверять друг друга в собственной значимости, соревнуясь в проявлениях ненависти к какой-то группе мнимых виновников их обид».

Бескомпромиссная позиция «людей ненависти», борцов с тираническим, деспотическим государством, легко ведет к ставрогинской бесовщине.

Но эта простота не мешает все новым и новым поколениям борцов за свободу превращаться в людей ненависти.

Итак, людей свободы мало. А люди ненависти, борющиеся с «кровавым режимом», постепенно уподобляются своим венценосным гонителям. Об этом говорит Эрих Соловьев, вспоминая «Оправдание добра» своего однофамильца Владимира Соловьева:

«Задача права вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царство Божие, а только в том, чтобы он до времени не превратился в ад».

Рай на земле невозможен: нет такого состояния мира, в котором межчеловеческие противоречия будут устранены, воцарится полная гармония и все будут довольны общественными установлениями, властью и друг другом. И не надо искать невозможного: различия в интересах, целях и образе мыслей не сгладить, но правовым образом можно хотя бы, по Канту, упорядочить столкновения людских притязаний. Для этого нужно, в частности: 1) признание первостепенности прав человека; 2) реальное и действенное верховенство закона; 3) равенство всех граждан перед законом. Собственно, об этих трех пунктах (плюс правила сменяемости власти) в ближайшие годы предстоит договориться оппозиции и власти — если она решит вдруг примкнуть к базовому общегражданскому договору.

Правителя невозможно воспитать, просветить, продолжают Соловьев и Кант. Эта иллюзия присуща, увы, не только экспертам, пытающимся внушить определенные идеи нынешнему руководству страны, но и тем, кто пытается воспитать, в духовном смысле взрастить их сменщиков. Из этих попыток ничего не выходит. Лимитировать деятельность правителей можно только силой закона. Если нам всем удастся об этом договориться, задача общественного обустройства заметно упростится. Об этом же говорит Владимир Порус (ВШЭ): без законодательного ограничения мы обречены иметь не настоящую (работающую как часы) бюрократию, а лишь жалкую пародию на нее, обслуживающую собственные интересы.

Остальное — скороговоркой. Светлана Неретина (Институт философии) великолепно показывает эволюцию власти от ее сакрально-божественного восприятия (откуда родом наш патернализм) к современному. Государственное единство по-нашему — это коллективность, общность идеологических лозунгов. Значит, в России «государство» все еще синоним «царства», монархии. А английское state — всего лишь состояние, положение, смысл которого может меняться в зависимости от социальных и экономических отношений. Неретина предлагает языковую реформу — например, отказаться от слова «управлять», подразумевающего вертикальные отношения, и говорить применительно к государству о регулировании, менеджменте (горизонтальная координация).

В интересной работе Сергея Никольского дано свежее описание отношения к государству и обществу в литературе XIX века: Фонвизин, Пушкин, Герцен, Салтыков-Щедрин, Достоевский, Сухово-Кобылин, Лесков. К удивлению тех, кто не возвращался к классикам со времен изучения школьной программы, оказывается, что они обсуждали ровно те же вопросы, что мы сейчас. В другой статье Никольский доказывает, почему на пути к демократии нельзя «перепрыгнуть» стадию национального государства — которого, в отличие от феодально-клановой империи, у нас никогда не было.

Правителя невозможно воспитать, просветить. Лимитировать деятельность правителей можно только силой закона.

Евгений Гонтмахер (КГИ) очень четко описывает симптомы загнивания современной социально-экономической структуры, сложившейся в рамках персоналистского режима путинской власти, превращения всех институтов в свою противоположность. Далее он дает проект, как исполнительную власть можно сделать более компактной и эффективной. Сергей Пашин демонстрирует ту же подмену на конкретном примере, показывая, как государство в России в последние века заменило собой правосудие, а также должно ли оно стать «третьей властью». Текст Пашина — хорошее дополнение к опубликованному недавно Европейским университетом в Санкт-Петербурге плану реформы милиции.

Бессмысленность вертикали власти в управлении регионами блестяще показывает Наталья Зубаревич (МГУ). Централизация только мешает развитию. Альберт Алешин (РГГУ) пытается выявить иррациональную природу антикапиталистических настроений в широких народных массах. Алексей Левинсон (Левада-Центр) и Дмитрий Дробницкий (Terra America) рисуют систему политических воззрений рождающегося среднего класса, предъявляющего спрос на стабильность и свободу.

Греческие и немецкие философы, как и русские писатели, и авторы рецензируемого сборника, прекрасно знали: водораздел между людьми свободы и людьми ненависти проходит не по линии политического противостояния или гражданского сопротивления. Он проходит внутри каждого из нас.

Государство. Общество. Управление. — М., Альпина Паблишер, 2013. Под редакцией С. Никольского и М. Ходорковского

Понравился материал? Помоги сайту!