Навальный и протесты: чья это борьба и каковы в ней ставки?

Этот текст Олега Журавлева и Кирилла Медведева был впервые опубликован по-английски в известном американском журнале Jacobin. Кольта публикует сегодня его русский вариант в отчасти измененной редактуре.

Текст посвящен не только Навальному, но и программной части расплывчатого русского протеста. Насколько протесту вообще необходима хорошо продуманная и ясно очерченная политическая и экономическая программа?

Этому вопросу будут посвящены онлайн-дебаты, которые пройдут в это воскресенье, 21 марта. Дебаты организованы проектом «Пространство Политика» и платформой «Заново-медиа». В них примут участие социолог Константин Гаазе и один из авторов этого текста Олег Журавлев.

23 и 31 января, а также 14 февраля по России прокатились масштабные акции протеста. Их контекст — возвращение отравленного Алексея Навального в Россию, публикация им расследования о дворце Владимира Путина на южном побережье страны и тюремное заключение оппозиционного лидера. Ни пандемия COVID-19, ни тот факт, что акции были несанкционированными, не помешали десяткам тысяч людей выйти на улицу в знак протеста против диктаторского путинского режима. Эти акции, где ненависть к узурпации путинской элитой власти и богатства страны смешалась с ненавистью к государственному насилию, ознаменовали собой новый этап протестной мобилизации в России. Однако после многочисленных задержаний и арестов протестующих организаторы акций — руководители движения Алексея Навального — призвали к приостановке манифестаций: надо сберечь силы, впереди выборы в парламент. Акция 14 февраля, похоже, была последней. Вероятно, в ближайшее время массовых мобилизаций не будет, а вот политизация продолжится. Что в этой ситуации делать левым?

О чем говорят левые

Среди российских левых сегодня ведутся споры о том, какую стратегию выбрать в отношении нынешнего протестного движения. Главный вопрос в этих спорах — про Навального, ведущего российского оппозиционера: какова его роль в протесте? Одни левые считают, что он — лишь символ, а не лидер протеста, а участие в акциях не равно поддержке Навального как политика. Они призывают участвовать в митингах с общедемократическими требованиями и заодно агитировать за свою повестку. Другие считают, что левым не нужно никак участвовать в протестах, которые якобы полностью контролируются Навальным, и что участие в протестах превратит левых в массовку правого лидера, рвущегося к власти. Альтернатива — либо сидеть дома в ожидании нового, более левого, протеста, либо попытаться создать «третью силу» здесь и сейчас. У всех этих позиций есть и очевидные, и скрытые изъяны.

Да, Навальный — безусловно, лидер протеста, хотим мы этого или нет. Во-первых, он — главный организатор митингов и самый известный в стране оппозиционер, а теперь и политический узник номер один в России, а то и в мире. Во-вторых, он одержим задачей занять президентский пост и не скрывает этого. Цель Навального — не просто добиться освобождения политзаключенных и осуществить переход к парламентской республике. Его цель — стать президентом России.

В-третьих (и это самое главное), его роль как символа, а не как идеолога протеста — это парадоксальным образом и есть залог его успеха на пути к политическому лидерству, очень вероятно, авторитарному. Именно этого не замечают те, кто говорит: люди выходят не за Навального, не за его программу и не за его идеи, они хотят свободы и справедливости. А значит, нужно поддержать Навального в общей борьбе за демократические перемены, нужные нам всем, правым и левым.

Но вообще-то все ровно наоборот: именно из-за того, что протест программно не определен и идеологически расплывчат, он легко может быть присвоен авторитарным лидером. Протест с конкретной, пусть и переходной, программой и коллективным руководством не может стать «легкой добычей» для кого угодно, а вот протест «за все хорошее против диктатуры» гораздо легче прибрать к рукам.

Сегодня многие левые предостерегают от сравнения российской ситуации с украинским Евромайданом, к которому, кстати, любит прибегать Кремль, чтобы напугать потенциальных протестующих. Они говорят, что в нынешней России непопулярен этнический национализм, нет региональной поляризации, государство не такое слабое, а значит, не стоит опасаться фашизации гражданского общества, международной неолиберальной кабалы, гражданской войны и авторитаризма. И они во многом правы. Однако украинский опыт говорит нам не только об этих мрачных итогах революции. Он должен заставить нас подумать над тем, почему так легко олигархическая группа «захватила» антиолигархическую революцию. Есть что-то зловещее в том, что на волне протестов против экс-президента Януковича и его партии к власти пришел как раз один из основателей этой партии, олигарх Петр Порошенко. Произошло это именно потому, что протестующие отказывались от политического самоопределения в пользу морального единства Майдана, не замечали «большую» политику и даже собственных «официальных» оппозиционных лидеров, предпочитая им стихию улицы. Опыт других постсоветских стран, таких, как Киргизия и Армения, а также ближневосточных стран, таких, как Египет, показывает, что демократические восстания могут привести к власти режимы недемократические или воспроизводящие тот социальный и экономический порядок, против которого выступали протестующие. То же самое может ждать и Россию.

Популизм по умолчанию, борьба с диктатором и общественная поляризация

Постсоветский опыт «украденных революций» делает наши, постсоветские, страны частью мировых протестных тенденций. Есть три элемента, которые объединяют постсоветские и мировые протесты: популизм, борьба с диктатором и общественная поляризация как непредвиденное последствие протестов. Многие восстания последних лет, от американского Occupy Wall Street до российского «Движения за честные выборы», на волне которого и взлетел Навальный, были популистскими, то есть такими, где политический конфликт выглядит как противостояние «народа» и «власти» вне четко заданных классовых и идеологических координат. Главной целью популистского протеста становится изгнание диктатора — например, Путина, Лукашенко или Мубарака. Одновременно внутри общества нарастает поляризация, в которой на первый план выходит ценностный конфликт, вытесняющий артикуляцию классовых интересов.

Эти три фактора — популизм, борьба с диктатором и общественный раскол — именно в постсоветском контексте присутствуют в гипертрофированном виде. Постсоветский популизм — это популизм по умолчанию. В западной теории популизм — это результат эволюции протеста, в нашей практике это предпосылка протеста, его стартовое условие. Если теоретики и практики популизма, особенно левого, настаивают на творческом процессе объединения различных групп и формулировки общих требований, то в нашем случае популизм не следует за этим процессом, а предшествует ему. В постсоветской России с деклассированием социальных групп и атрофией классового самосознания, стигматизацией всего «советского» и вообще любых идеологий, разгромом парламента и деградацией партийной системы конфликт «народа» и «власти» оказался наиболее легкодоступным, элементарным языком протестной политики. Когда в обществе развивается борьба разных социальных групп за свои интересы, когда эта борьба представлена в структуре политических партий и общественных движений и окружена дискуссиями о том, какие реформы нужны стране, популизм становится способом обострить эту борьбу, объединив разные непривилегированные группы в «народ» и соединив разные требования в единую повестку. Но если социальные конфликты в обществе подавлены и не представлены в политике, если нет традиции острой политической дискуссии по вопросам будущего страны и конкретных реформ, тогда и власть, и оппозиция борются между собой за право говорить от имени «народа», но могут позволить себе не предлагать никакого проекта будущего. Эта борьба на истощение может длиться долго, но из нее не следует ясного понимания того, за что конкретно она, собственно, ведется, за какую программу и какое будущее; она может закончиться сменой одних людей в высоких кабинетах на других, оставив ситуацию в экономике, культуре, политике такой же, какой она была.

Популистский конфликт, борьба против диктатора, в постсоветском контексте носит ярко выраженный персоналистский характер. Совсем недавно мы видели пример того, как демократические лидеры в условиях олигархизации партийных систем могут воплощать собой политические партии и идеи. Берни Сандерс и Джереми Корбин вернули в публичную сферу США и Британии социал-демократическую партийную политику. Но в российском случае Навальный не предлагает внятной политической программы, в то же время комбинируя противоположные риторики, от левопопулистской до неолиберальной. Как и Путин, он предлагает самого себя, а не идею и не программу. Стратегия Навального состоит в том, чтобы заставить Путина вопреки его воле признать в нем равного противника, втянуть его в такую стратегическую игру, где ходы и контрходы будут выглядеть борьбой политических гигантов. Политические идеи являются здесь, скорее, декором, украшающим сцену, на которой разворачивается битва добра со злом, воплощенных в конкретных героях-харизматиках. Борьба популистов, из которой выхолощено программное, классовое, идеологическое содержание, может привести к общественной поляризации, которая будет происходить по тем же правилам: с упором на конфликт абстрактных моральных ценностей, не интересов, а лидеров. Итог такой борьбы, впрочем, неизбежно будет предполагать захват протеста теми или иными элитами, чьи классовые и идеологические интересы, долго остававшиеся в тени, проявят себя в их новой политике. Таким образом, проблема не только в «правой» или «неолиберальной» идеологии Навального. Проблема в том, что классовая и идеологическая «нейтральность» современных революционных протестов парадоксальным образом сама становится частью идеологической апроприации. А точнее, частью механизма захвата этих «нейтральных» восстаний вовсе не нейтральными лидерами и элитами.

Так участвовать или нет?

Таким образом, у позиции безоговорочной поддержки протестов, возглавляемых Алексеем Навальным, как предположительно общедемократических есть свои слабые стороны.

Еще более проблематична позиция неучастия, одинакового дистанцирования от «режима» и «либеральных протестов». Она во многом опирается на травматический опыт революций и переворотов последних 30 лет, заканчивавшихся неолиберальным наступлением и территориальным распадом — как в России начала 90-х, на Майдане или в странах Ближнего Востока. Нельзя забывать и о том, что вполне реальные проблемы постмайданной Украины, волнующие россиян, преподносятся официальными российскими СМИ в гипертрофированно-искаженном виде. Все эти факторы в итоге ввели в политический паралич огромную часть просоветски или просто консервативно настроенной аудитории.

Между тем активная часть общества погружена в реальность арестов и репрессий, в том числе против наших единомышленников. Те, кто выходит сегодня на улицы (далеко не все из них считают себя сторонниками Навального), делают это под угрозой задержания, заключения, штрафов, исключения из институтов и увольнения с работы. В итоге эти люди оказываются не только жертвами режима, но и заложниками нескольких медиастратегий. Штаб Навального старается персонифицировать протест именем заключенного политика, опасаясь потерять символический контроль над ним. Провластные СМИ делают то же самое, чтобы отделить «навальнистов» от остальных недовольных. И то же самое делает часть левых, которые настаивают на том, что, какими бы разными ни были протестующие, все они находятся под медийным (а значит, вроде бы и политическим) контролем штаба Навального. Эта риторика, с одной стороны, отлично ложится на вышеописанное, деполитизированное неудачными революциями сознание, с другой — отказывает протестующим в субъектности: сомнительная позиция для социалистов и коммунистов.

Как участвовать?

Предостерегая против участия в протестном движении, многие левые говорят: за левопопулистской риторикой Навального скрывается неолиберальная программа, неужели мы хотим приблизить ее реализацию своим участием — и что мы можем противопоставить лидеру с ресурсами, которыми мы сами не обладаем? Действительно, помимо националистического прошлого и популистской стратегии у Навального есть неолиберальная программа, которая известна не слишком многим. Да, ресурсы российских левых сейчас несопоставимы с навальнистскими. Однако, на наш взгляд, участвуя в протестном движении, левые могут стать сильнее, в том числе благодаря неолиберальной программе Навального.

Несмотря на персоналистский и популистский характер нынешней схватки власти и оппозиции, один из последних трендов российской протестной политики — общественное внимание к политическим программам, которые еще 10 лет назад никто не читал и не обсуждал. После публикации политической программы Алексея Навального новые «оппозиционные» партии и кандидаты, включая кремлевских спойлеров Ксению Собчак и Захара Прилепина, начали обзаводиться собственными программами и даже дебатировать друг с другом по поводу программных разногласий. Вместе с тем программа Навального противоречива и не проработана, а главное — не видна за его публичной деятельностью: разоблачением коррупции, журналистскими расследованиями, «умным голосованием».

Именно «умное голосование» продемонстрировало недавно успех популистской стратегии Навального, но и выявило ее пределы. Все больше людей, вовлекаясь в политику, последовало за призывами Навального голосовать таким образом, чтобы ударить по партии власти. И это удалось. Но одновременно перед политизирующимся обществом встал вопрос: а почему самое главное в жизни — это быть против «Единой России» и Путина? Если в моем районе кандидат от партии власти сделал что-то хорошее, а его оппоненты не соответствуют моим интересам, мировоззрению, да хотя бы моему образу жизни, должен или должна ли я голосовать за них только из-за того, что я скорее за оппозицию, чем за власть? Очевидно, что «борьба с коррупцией», главный пункт программы Навального, не решит всех российских проблем, начиная от преодоления экономического кризиса и заканчивая строительством демократии.

Поддерживая кампании за освобождение Навального и за расследование дела о его отравлении, левые должны спорить со сторонниками Навального, в том числе живущими за рубежом, о его программе — и артикулировать в этих спорах собственную программу. Это возможность мобилизовать вышедших на сцену за последние годы левых политологов, социологов, экономистов нового поколения. Это позволит компенсировать временную слабость левых в уличной мобилизации за счет компетентного анализа экономики и общества и программной защиты экономических интересов большинства. Таким образом, дебатируя с Навальным, обнажая противоречия между его риторикой и его программой, предлагая собственные шаги по реформированию экономики и политики, левые смогут стать сильнее. Участвуя в движении Навального, мы должны активировать бомбу замедленного действия, заложенную под ним его экономическими советниками. Навальный должен быть одним из лидеров оппозиции, специализирующимся на борьбе с коррупцией, а не всероссийским вождем протеста.

Такая стратегия не просто позволит левым стать сильнее. Наша цель — не только переиграть Навального, но и сделать политику пространством дискуссии о социальных интересах, политических программах и о будущем страны. Тогда «популизм по умолчанию», сверхфиксация на изгнании диктатора и искусственная социальная поляризация перестанут определять политическую борьбу в нашей стране. Для этого нам нужно заниматься тем же, чем занимается Навальный сегодня. Мы должны мобилизовать международную поддержку левых активистов, экспертов и политиков, которые, обмениваясь опытом, могли бы помочь нам в написании собственной программы и в донесении ее основных положений до широкой публики. Так же как и заигрывающий с левой тематикой Навальный, мы должны опираться на профсоюзы и активистские группы — здесь мы снова можем оказаться сильнее. Движение Навального столкнулось с болезнью роста, которая будет только усиливаться — об этом говорят помимо прочего данные опросов «Левада-центра»: все больше людей знает о Навальном, но все большее их число относится к нему критически. Мы также должны понять: нам есть куда расти.

Точки роста

Требования свободы для политзаключенных (в том числе и Навального), активная солидарность с теми, кто выходит на улицы, программные дискуссии со штабом Навального здесь и сейчас — все это имеет не просто тактический, а формообразующий смысл для левых. Это дает им возможность эмансипироваться как от сектантской догматической традиции, так и от левопатриотической, уходящей корнями в «красно-коричневую» альтернативу 90-х.

Сегодня есть несколько зон роста левого движения. Это та молодежь, в том числе в депрессивных регионах, которая политизировалась за последние пару лет во многом на навальнистской волне, но которую в итоге вряд ли устроят неолиберальные рецепты экономистов Навального. Это движение муниципальных депутатов, способное максимально быстро переходить от локальной защиты интересов жителей к большой уличной политике. Это некоторые депутаты и активисты КПРФ — радикальные и реально представляющие народ, которым явно ближе современная леводемократическая повестка, чем партийные сталинистские декорации. Это та часть возникшего в последние годы большого самоорганизованного движения марксистских кружков и левых ридинг-групп, которая усвоила, что не бывает марксизма без единства теории и практики. Это лидеры и активисты независимых профсоюзов, которые пока могут лишь косвенно поддерживать протесты, опасаясь подвести под репрессии свои довольно уязвимые структуры, но прекрасно понимают, что демократизация необходима как воздух для боевого рабочего движения. Все эти граждански активные среды России прямо или косвенно вовлечены в протесты и нуждаются в безоговорочной поддержке. Такая поддержка гораздо более важна, чем многочисленные дискуссии о неоднозначном и изменчивом политическом лице Навального и его ближайших соратников.

Понравился материал? Помоги сайту!