«Качает, потому что дерьмо» — Моргенштерн как стихия рынка, воплотившаяся в человеке

На прошлой неделе на Кольте появился текст Насти Усачевой о визите рэпера Моргенштерна в блог Дудя. Настя утверждала, что это отличный пример, демонстрирующий разрыв между поколениями.

Материал вызвал оживленные и даже ожесточенные дискуссии. Сегодня мы публикуем ответ на него, написанный 25-летним аспирантом Школы философии и культурологии Высшей школы экономики Ярославом Михайловым.

Я не биограф Алишера и не музыкальный критик или журналист. Но у меня возникло желание ответить на текст Анастасии Усачевой, наивно мифологизирующий Моргенштерна как глашатая поколения Z.

(К тому же за прошедшую неделю у Моргенштерна успел выйти фит с Lil Pump, и он стал лауреатом премии «Человек года» по версии GQ. Послушайте и посмотрите, если еще не успели.)

Общение между Дудем и Алишером не совсем задалось из-за напускной серьезности и разоблачительного пафоса, которые, как повелось, набрасывает на себя интервьюер, всегда остающийся на почве «здравого смысла». Правда в том, что Дудь просчитался и в Моргенштерне нечего разоблачать — он честен и прост настолько, насколько может себе позволить медиаперсона. Но это чисто цеховая непохожесть между Моргенштерном и Дудем (который тоже создает контент для известной ему целевой аудитории), и она совсем не имеет отношения к generation gap. Хотя бы потому, что 37-летний Тимати прекрасно вписался в конъюнктуру Моргенштерна, согласившись на фит, записанный за пару часов, и театральный диалог, вынесенный на потеху публике.

34-летний Дудь по таким правилам играть не стал, поскольку его коммерческий интерес расходится с интересом Алишера. Все дело в сугубо рыночных атрибутах конкретных игроков — кто-то считает выгодным меняться под то, что он считает конъюнктурой, а кто-то считает более выгодным эту конъюнктуру разоблачать. Поэтому сводить все к разнице поколений значит расписаться в непонимании происходящего.

Интервью Дудя непримечательно по нескольким причинам. Как верно отметил Даня Порнорэп, ничего принципиально нового мы из него не узнаём. По эфиру Дудя складывается впечатление, что Моргенштерн появился ex nihilo. Его судьба до и сразу после #ИзиРепа — блога, где он за пять минут воссоздает в Ableton треки известных рэперов (остроумный укор в адрес музыкальной индустрии), — оказалась за кадром, и мы так и не узнаём, почему Алишер, «не сумев изменить ситуацию, возглавил ее». О музыкальной лаборатории Славы Марлоу и Алишера было уже известно из визита Димиксера. О бэкграунде времен #ИзиРепа есть хороший материал «Афиши», но последующая творческая эволюция Алишера остается туманной. Дудь обошел стороной самое интересное — вопрос о методе Моргенштерна, об узловых моментах его карьеры, где (и как) он скрещивал блогерство и эстраду. Дудь спрашивает о том, что интересно невзыскательным слушателям, — о фитах, наркотиках, конфликтах с другими музыкантами, политической ориентации и сомнительном окружении артиста.

Попытки Дудя обойти постиронию — не более чем издержки формата, в котором гостя необходимо выбить из седла. Никакой «ироничной искренности» у Моргенштерна нет, как и последовательно отыгрываемого «образа» — он постоянно меняет и ломает себя. Мой тезис как раз сводится к тому, что Моргенштерн — это самоисполняющееся пророчество, которому дали сбыться привычки потребителей. Привычки, привязанные не к возрасту, а к социально-экономическому контексту, поскольку те чувства, что всегда продавал Моргенштерн, — это атрибутика успеха, использующая чужую жажду славы и наживы. Его заслуга как раз состоит в том, что он смог путем быстрой селекции найти и монетизировать желания и грезы потребителей.

Его честность сводится к тому, что он обнажает (в известных пределах) используемые им рыночные и маркетинговые механизмы, разоблачает романтику «трушности», предлагая вместо нее циничную прагматику коммерции.

Моргенштерн — это не музыкальный феномен, а рыночный

Что мы привыкли слышать о Моргенштерне? Монетизированное юродство, запоминающийся фарс, эксплуатирующий ожидания публики и механизмы работы СМИ. Рост его популярности был сравним по темпам лишь с ростом количества заболевших коронавирусом, его карьера — это реалити-шоу о том, как блогер апроприировал techne артиста и создал свою идентичность из самых эрогенных тенденций и инстинктов музыкального рынка. Это, без сомнения, не только шоковая терапия для индустрии, но и сугубо акселерационистский жест, ускоривший развитие капиталистических отношений в отдельном сегменте культурной индустрии.

Это уже было сказано не раз и не два. Моргенштерн разоблачал чужой успех и на своем примере показывал, что этот успех ничего не стоит. Он заработал репутацию отличного маркетолога и целенаправленно выбирал наиболее выстреливающие форматы и политики медиарепрезентации. Жест «делать деньги, бл∗∗∗, вот так» сам по себе прекрасно продается. Поэтому Алишера можно назвать воплощением стихии самого рынка — он монетизировал стремление заработать, самый избитый аффект неолиберально понятого хип-хопа.

Вся сила Моргенштерна состоит в волевом отказе, в тотальном дезертирстве от собственно музыкальных притязаний. У его музыки один критерий — «качает или нет», и тут подходит любой прием, вызывающий резонанс. Поэтому то, что он делает, теряет отношение к собственно музыкальной специфике, речь идет о гезамткунстверке контента.

За контентмейкерами будущее, утверждал Алишер еще в 2018 году. Превращение музыки в контент, уход от строгой авторской идентичности — сугубо блогерское поветрие нового типа производства, где за фигурой автора стоят фабричный коллектив менеджеров, эсэмэмщиков и горизонталь специалистов на фрилансе, реализующих его идеи или даже придумывающих идеи за автора. Блогер вбирает в себя корпоративное усилие, больше того — он организует его вокруг себя; он не просто музыкант, оператор или сценарист, он — та сила, что активирует творческие возможности окружения. Такого рода отказ от авторства уже закрепился в хип-хопе, где каждый устроившийся артист — лишь в малой степени самостоятельная творческая единица: он лишь функционер на рынке звука, заложник тенденций и желания масс, чье внимание к артисту оплачивается рекламодателями.

Но блогерство не ограничивается звуком, превращая любое медиа в жест, с ненасытностью переизобретая форматы. В этом смысле музыка для Моргенштерна — лишь один из множества путей. Примечательно, что (если принимать это за чистую монету) Моргенштерн, записывающий рэп с 12 лет, говорит, что «рэп-игра пройдена» и что теперь он уходит в сферу ресторанного бизнеса. Драматургия оппортунизма и конъюнктуры — действительно сильная сторона и неизменный мотив карьеры Моргенштерна.

Не плагиат, а генезис

Масштабы заимствований у Алишера гораздо шире, и они не ограничиваются только звуком, как можно было подумать из эфира с Дудем, а некоторые наиболее бесцеремонно сплагиаченные треки он даже удалил с канала. Музыкальное творчество, по Моргенштерну, — это не изобретение нового, а всего лишь чучело «трушного» рэпа. Смысл состоит в том, чтобы брать известные мотивы и вносить в них микроразличия, которые вроде бы добавляют новизны, но сохраняют общую узнаваемость. Ты ощущаешь, что уже где-то это слышал (возможно, в тысяче песен и на тысячу ладов), но точно не понимаешь где. Успешным может стать лишь то, что уже было успешно, — Алишер и Слава Марлоу вскормлены исключительно на востребованной музыке, из чьей базы данных они составляют новые хиты.

Для кого Моргенштерн работает? Для тел, перфорированных отверстиями — ртом, глазами и ушами, соединенными с сердцем. Для тех, кого «качает» энергия, для тел, которые резонируют с битом. Это музыка для тех, кому надо забыться.

«Если творчество вызывает эмоцию — ты победил», — говорит он Дудю, а эмоции должны быть разными и создавать карусель состояний. Поэтому Моргенштерн посылает свою публику на х∗∗, а они посылают на х∗∗ его — прямо на концертах. Институт репутации мертв (когда дело не касается политики, на чем погорел Тимати), но всегда жив момент здесь и сейчас, где разворачивается конкретное пространство аффектов между артистом и публикой. Этот момент — рабочая ситуация, всегда имеющая потенциал для Алишера, чувствующего и нападающего прямо сейчас, а не анализирующего прошлое и будущее.

Музыкальная генетика его творчества в таком случае сама по себе напоминает структуру поколений: жесты вроде «мы — новое “Розовое вино”», «я — новый Фейс, новый Оксимирон» и т.д. завязаны на извращенной идее наследования и обновления. «Мы — собранное по-новому старое» — это постоянно имеет в виду Алишер; «мы — лишь то, что уже зашито в ткань индустрии». Вместе с реальными музыкальными элементами апроприируется и культурно-коммерческая идентичность тех, кто пал жертвой семплирования. Это своего рода смена поколений на спидах, склеротичная новизна для невзыскательной толпы, видящей разнообразие в однообразном, не различающей музыкальных поколений — важно только то, что сейчас. Моргенштерн играет на беспамятстве, невежестве и наплевательстве аудитории, которой, по его мнению, нужны лишь энергия и новые чувства — неважно, какой ценой. В этом смысле он — лишь предложение, рожденное спросом и продолжающее этот спрос формировать.

Прикольчик живет недолго

Речь Моргенштерна на награждении GQ, которая воспроизводит речь Оксимирона восьмилетней давности, вновь показала, что повторение для него — это жест, реактивирующий чужую идентичность как его собственную, жест апроприации. В тексте Усачевой речь шла про постиронию как «неглиже». Моргенштерн — это «неглиже», едва прикрывающее обнаженность рынка. Перед нами дистиллированная и доведенная до абсурда коммерция, которая не нуждается в усилиях («зачем за∗∗∗ваться, если можно не за∗∗∗ваться?»), не нуждается в таланте (мотив, идущий с #ИзиРепа) или в уважении аудитории («репутации не существует»). Он знает, что людям плевать, что чувствовать, им важно в принципе продолжать чувствовать что-то новое. Внимание публики краткосрочно, поэтому, чтобы возглавить рынок, требуются минимизация усилий, ускорение производства, маркетинговая возгонка ожиданий и насыщающий СМИ событиями нетворкинг. С этим же связана и шизофреническая нестабильность стиля.

Моргенштерн не пишет музыку, его руками действует сам рынок, которому он нашел в себе силы полностью отдаться. Он аватар рынка — трикстер, доводящий до абсурда логику современного музыкального производства. Он распрощался с музыкальными грезами юности — фактически признав беспомощность музыканта «старого толка» в реалиях индустрии.

Правда, и у него часто проскакивает желание вернуться к золотому веку живой рок-музыки: он кладет инструментал на плюс — ведь так сочнее; он хочет записать песню в духе Guns N' Roses; он мечтает собрать опенэйр на 500 тысяч человек, как Metallica в 1991 году.

Но этот пафос, конечно, разбивается о память героев модерна, на чьих плечах держится сам образ рок-звезды как культурной константы, к которой мы постоянно обращаемся. Не стоит забывать, что в концертном плане Моргенштерн — полный ноль в сравнении с рок-звездами: те могли зажечь полумиллионную толпу живым звуком, не требующим искусственных рекламных усилий. Поэтому это так похоже на насмешку, хотя мне кажется, что за этим стоит искренняя детскость первых музыкальных впечатлений Алишера. Но ностальгию по безвозвратно ушедшей музыке в эпоху корпоративных интересов тоже можно монетизировать.

Повторюсь, феномен Моргенштерна — это отражение экономических и социальных тенденций, он говорит о музыкальной индустрии и культурной специфике ее потребителя, которого она сама воспитала (как сегодня говорят о производстве нового типа субъекта в неолиберальном университете). А сам Алишер, как кочевой бандит, ограбил индустрию и уезжает из хип-хопа непобежденным (как Хабиб) — в ресторанный бизнес и новые синкретические виды блогерства.

Понравился материал? Помоги сайту!