Что действительно нового в новых протестах?

Константин Гаазе
Александр Морозов
Оксана Тимофеева
Кирилл Рогов
Андрей Архангельский
Максим Трудолюбов
Илья Будрайтскис

Константин Гаазе

социолог

K списку

Есть два нарратива, которые конкурируют за право описать протесты зимы 2021 года. Один появился среди интеллектуалов, поддерживающих действующую власть. Навальный может лишь улавливать политический пубертат, привлекать юношей и девушек, желающих как-то самореализоваться в протесте. Поэтому ядра поддержки у него нет, есть постоянно обновляемая масса молодежи в возрасте от 16 до 25 лет, это все время разные люди — в 2011-м одни, в 2017-м другие, в 2021-м третьи, их объединяет только демография. Понятна логика, стоящая за такой интерпретацией. Кремль перестал заниматься молодежной политикой, как встарь; крысоловом для российской молодежи провозгласил себя Навальный. Обсуждать причины и качество протеста в данном случае уже не нужно, потому что каузальным фактором становится пубертатный период сам по себе, вне какой-либо политической системы координат. То есть протест вроде бы все время новый, люди в нем новые, но топологически и морфологически всегда один и тот же. Эмпирически косвенные данные (опрос Александры Архиповой) этому противоречат: да, около 40% вышли на политическую акцию впервые, но демографический портрет гипотезе не соответствует.

Есть другой нарратив, который я считаю истинным и потому обладающим некоторым прогностическим потенциалом. Все три года четвертого президентского срока Владимира Путина в стране продолжается политический кризис. Первое обрушение рейтингов случилось летом 2018 года. Протесты в Шиесе начались летом 2018 года. Затем летний протест 2019 года в Москве, и мы не знаем, что было бы в 2020 году, если бы не пандемия. Кто-то называет происходящее «эрозией харизмы», я бы, скорее, говорил о двух встречных процессах. С одной стороны, харизма эта была инструментальной, очень сложным технологическим продуктом, который производила правящая бюрократия, определенный тип системы управления. Эта система переламывается примерно с 2016 года (да, арест Улюкаева, но не только он). То есть харизму некому обслуживать.

С другой, также верен и тезис о накоплении усталости от Путина, граждане просто физически не могут воспринимать его с какими-то позитивными коннотациями, потому что все позитивные коннотации за 20 лет уже были. Президентство Путина обернулось (как раз в 2018 году) бесконечным повторением самого себя. В этом случае у недовольства нет структурного субстрата (грубо говоря, нет социальных групп, которые довольны или недовольны Путиным), оно больше похоже на вирус, и распространяется этот вирус довольно быстро. Или на погоду.

Тогда вопрос о новизне протестов 23 и 31 января нужно ставить по-другому. Новой является ситуация циклического политического кризиса вокруг фигуры президента, в которой мы находимся с лета 2018 года. Возможная аналогия (при том что аналогия вообще не лучшая техника анализа) — последние годы президентства Ельцина, с 1998 года до его отставки.

Александр Морозов

политолог, публицист

K списку

Протесты — это следствие наложения двух событий: ареста Навального в аэропорту и выхода фильма о дворце. Разумеется, когда протесты уже пошли, аналитики разных лагерей могут подверстывать к причинам протеста разное: и депрессию от пандемии, и общий фон постпоправочной политики, и накопившееся социальное недовольство и т.д. Но фактом является то, что, если бы Навальный из аэропорта поехал домой под домашний арест, никаких протестов не было бы.

Арест и фильм о дворце соединились, как две субстанции боевого заряда. По смыслу образовалась смесь, которая понятна каждому школьнику, как поэзия Роберта Бернса. Каждому в России и раньше было ясно по многочисленным разоблачениям и по жизненному опыту, что: а) чиновники стали сверхбогатыми; б) суда в России нет. Смысл событий вокруг Навального — это кульминация, максимально возможная демонстрация простой народной истины: король — просто один из сверхбогатых лордов, и суд у него в руках, поэтому справедливости нет и в суде. Вот его дворец с борделем, вот его суд в полицейском участке. Это народная средневековая песня. Ее отзвуки мы находим во всех национальных поэзиях XIX века.

В чем смысл разорвавшейся бомбы? Некоторые пишут: а где программа Навального? Почему протестующие не выражают своих политических требований? Ответ очень прост. Это гораздо более глубинный протест, чем политический. Под ним лежит не политика, а очевидность жизненного мира. Примерно как в повести Пушкина «Дубровский», которую здесь изучал каждый школьник. Есть: а) попираемое властью достоинство человека; б) справедливого суда искать негде.

Дальше уже начинаются «социология», экспертная аналитика, попытки интерпретировать «жизненный мир» новых поколений и т.д. Возможно, в дальнейшем все это и даст полезный материал для тех, кто пытается либо купировать последствия этого взрыва, либо направить его в нужную сторону. Но в данный момент — прямо на старте, в момент эксплозии — мы видим просто протуберанец имени Роберта Бернса.

Поэтому если спросить, что это, то можно ответить: это протест, в котором речь идет о понятии «достоинство» и о понятии «справедливость». Которые переживаются каждым как нечто, имеющее к каждому отношение. К каждой жизни. Ниже уровня политических взглядов, предпочтений, оттенков видения будущего.

Оксана Тимофеева

философ

K списку

Охватившее всю страну от Владивостока до Калининграда движение носит революционный характер, но нужно понимать, что это движение не за, а против. Распространенное мнение о том, что люди просто хотят заменить одного царя на другого, помоложе и посимпатичнее, ошибочно, но именно так его позиционируют различные СМИ — и провластные, и либеральные, и российские, и западные. Если бы медийное позиционирование протеста не было сконцентрировано вокруг личности Алексея Навального как его единственного лидера, то, возможно, движение было бы еще более массовым. Для ряда участников протеста Навальный — это не лидер, не тот, кого они хотели бы видеть президентом вместо Путина, а один из многих политзаключенных, в числе которых, например, математик Азат Мифтахов и художница Юлия Цветкова.

Отличительная черта современных протестов в том, что, имея перед глазами пример Беларуси, люди утрачивают надежду на позитивные перемены, но остается последний и неисчерпаемый ресурс — отчаяние и гнев. Люди выходят, потому что не могут смириться с тем местом, на которое им указала существующая власть. Не случайно среди главных песен этого протеста — «Пусть все горит» группы IC3PEAK. Отчаяние и гнев пересиливают страх. В нашей ситуации эти политические аффекты обладают невероятной мобилизующей силой, объединяя людей с самыми разными взглядами — левых и правых, либералов и консерваторов, либертарианцев и анархистов. Движение охватило всю страну, чье разнородное и многонациональное население одновременно проявляет себя в качестве субъекта политической воли.

На фоне полного коллапса системы правосудия, кульминацией которого были переписывание конституции и предоставление неограниченной власти силовикам, власть подчеркивает, что закон полностью на ее стороне. В любой момент любого из нас могут посадить на любой срок по сфабрикованному делу. Ответом на этот жест является готовность людей действовать вне закона, которая по мере усиления репрессий будет нарастать и находить другие формы помимо открытого выражения протеста.

31 января представитель закона направил на протестующих табельное оружие. Этот жест — точка невозврата: власть демонстрирует готовность убивать. Можно считать это объявлением террора. При этом власть отказывается от любого диалога с народом, полностью переходя на силовые методы (увольнения, угрозы, аресты, пытки). Введение войск в города, как отметили почти все независимые наблюдатели, фактически представляет собой оккупацию, так что у мирного протеста есть потенциал превращения в нечто наподобие городской герильи (люди убегают от карателей по льду, находят новые причудливые формы освоения, политического обживания оккупированных городских пространств).

Самое главное отличие от предыдущих протестов: людей не останавливает страх. Не только Навальный говорит в камеру «я не боюсь», но и бабушка говорит в лицо росгвардейцу: «Я вас не боюсь». А вот слова Александра Габышева, которого пытаются сломить методами карательной психиатрии: «Бояться не надо. Не то время, не те обстоятельства. Храбрость горы свернет. Я не боюсь. Может, меня завтра (что очень вероятно) возьмут и убьют. Я к этому готов. Да, думаю, попытаются убить, так как не захотел подчиняться и не замолчал».

По Ленину, такая готовность среди людей — один из верных признаков революционной ситуации. Не случайно многие вспоминают 1917 год: плакаты «Долой царя» выглядят своевременно даже для тех, кто не знает истории.

Отправляясь на шествие 23 и 31 января, некоторые мои знакомые говорили друг другу: «С Богом!» Что это значит? Что, отправляясь на мирное шествие, люди понимают, что могут не вернуться.

Кирилл Рогов

политолог, публицист

K списку

В новых протестах много нового. Прежде всего, это протесты в условиях противостояния полицейскому террору, как это было в Беларуси, как это было в Москве в 2019 году. Но теперь этот сценарий, помимо того что повторяется в Москве, еще распространился по российским крупным городам.

Новой является и повестка протеста. Если в 2011–2012 и 2019 годах протесты были сфокусированы на проблеме выборов (фальсификаций, недопуска), то теперь это более широкая социально-политическая повестка, в которой вопрос политических прав (протест против преследований Навального) и социальная, антикоррупционная проблематика переплетены. И это значительно увеличивает диапазон вовлеченности. Причем под вовлеченностью следует понимать не только фактическое участие, но и потенциальное сочувствие. Это те, кто смотрит трансляции, слышит рассказы знакомых и проч. Эта вовлеченность достигает сегодня совершенно иных масштабов, чем это было во всех прежних эпизодах. В этом смысле сегодня это общенациональное событие, которым не были ни протесты 2017 года, ни протесты 2019 года. Может быть, лишь митинги декабря 2011 года были. Но тогда триггером была неожиданность. На этот раз — возмущение несправедливостью и сочувствие.

Развивая эту тему, можно отметить, что впервые мы видим ситуацию, когда телевидение перестало быть мейджором информационных повесток. Основные повестки создаются сетями и онлайн-трансляциями, телевидение может лишь следовать в их фарватере. И это, на самом деле, революция.

Андрей Архангельский

публицист

K списку

В Нидерландах есть политическая партия «Демократы 66». Нетрудно догадаться, что 66 — это год создания. Какие-то хипстеры в рваных джинсах выходили на улицу — против, кажется, застройки в историческом центре Амстердама. Возможно, их задерживали тоже?.. Предупреждали, что акция незаконна?.. Вполне возможно. Но вот они ходили-ходили, потом создали партию, и она до сих пор существует. Вначале 4, потом 7, бывало, что и 24 места в парламенте. Входила в альянсы, коалиции. Это политика — как норма. Как сама жизнь. Но почему это всем нужно?.. И почему все понимают, что так нужно?..

С другой стороны, Кирилл Рогов недавно говорил на «Эхе Москвы», что наши люди в большинстве, к сожалению, вообще не задумываются, при каком общественно-политическом строе живут. Оно как бы и неважно. «Левада-центр» в декабре 2020-го сообщает, что половина граждан страны не интересуется политическими новостями. В России понятие «политическое» по-прежнему находится... даже нельзя сказать, на каком уровне. Политика не вписана в культурный код народа и страны. Политика в России не считается «нормальным делом».

При демократии все, что не запрещено, разрешено. Это правило не стало нормой в России, как и многие другие. Базовые принципы не проговорены по тысяче раз на каждой странице — а до сих пор подразумеваются, пульсируют, умозрительны. Существуют в качестве мифа. Старцы помнят о каком-то большом митинге на стадионе «Лужники» в прошлом веке, но это неточно.

…Каждый раз, выходя, на своих подошвах эти люди приносят политику. И — уносят ее с собой. Это и есть трагедия. То, что понятие политического у нас — складной столик. Разложил — сложил обратно. Все. И опять нет никакой политики.

Что же изменилось теперь?.. Именно то, что уже тысячи людей по всей стране воспринимают политику в качестве нормального занятия. А самих себя — в качестве политических субъектов, игроков. Вопрос о политике как о норме, не решенный 20 и 30 лет назад, решается сегодня. Он продирается сквозь слякоть и ужас, как сказал бы Глеб Павловский. Но без этого решения невозможно в принципе вообще идти дальше. Всем.

Максим Трудолюбов

публицист

K списку

То, что вместо политических дебатов, честных выборов и судов людям в России предлагаются срежиссированные постановки, — не новость. Новость в том, что качество шоу совсем перестало беспокоить политических менеджеров. Суд над Алексеем Навальным, напоминающий фарс, — яркое тому свидетельство.

Качество всего, что в политической сфере разрешено, — политических партий, разговорных шоу, выборов — падает. Между тем то, что не санкционировано, все глубже переводится политическим менеджментом в область «иного».

Чем прочнее Алексей Навальный укрепляется в роли лидера российской оппозиции, тем активнее власти пытаются представить его агентом иностранных держав. Чем активнее становятся граждане в отстаивании своих прав, тем больше политменеджмент придумывает способов списать эту активность на зарубежные влияния.

Нынешние события — большой и новый шаг к отчуждению. Мы привычно говорим о протестах граждан, но главный протестующий в России — президент и его приближенные. Они протестуют против диалога с гражданами, объявляя их действия несанкционированными, а самих граждан — чужаками.

Власти сами изгнали политику из открытого правового поля. И потому она просто не может не проникнуть в общественную жизнь «с улицы», превратившись в постоянно тлеющий протест. Конечно, превосходство государства в силе — полное и непреодолимое, поэтому протест не может все время быть активным. Несогласие будет уходить вглубь и разъедать остатки общей реальности, которая пока еще сохраняется у власти и граждан.

Сегодня чиновники все еще могут говорить, что произвол — это закон, что постановочный процесс — это суд, что невыборы — это выборы. Такова пока имеющаяся у них привилегия в интерпретации событий. Они удерживают ее, пользуясь преобладающим влиянием в медиа, в законотворчестве и в целом в назывании вещей. Но чем дальше, тем больше власти будут эту привилегию терять. Напротив, то, как вещи называет Навальный, на глазах обретает все больше влияния. Дворец Путина, а не апарт-отель, фарс, а не суд.

И без того глубокий провал коммуникации между властями и обществом углубляется. Финальной точкой этого процесса будет окончательное исчезновение общего языка и общей реальности. Массы инопланетян — граждан — совсем перестанут понимать язык оставшейся небольшой группы космонавтов.

Илья Будрайтскис

публицист, активист

K списку

Традиция уличных протестов, в центре которых так или иначе находятся Алексей Навальный и его соратники, насчитывает уже как минимум четыре года — с марта 2017-го, когда после публикации расследования о Дмитрии Медведеве по стране прокатилась волна акций. С того времени эти мобилизации имели схожий алгоритм: очередное расследование или внешнее событие вызывало широкий резонанс, штаб Навального объявлял новый «день X», завершавшийся полицейским насилием и показательными уголовными делами против нескольких рядовых участников. При этом аудитория Навального продолжала неуклонно молодеть и расширяться географически. Однако протесты, инициированные Навальным, по большому счету оставались на периферии общественного внимания — так, например, в 2018 году им не удалось канализировать массовое пассивное недовольство правительственной пенсионной реформой.

Но в 2020-м все изменилось: сочетание пандемии, усугубившей российский экономический кризис, и авторитарной эволюции режима, обозначенной поправками в Конституцию, подвело черту под прежним неустойчивым политическим балансом. Существование «путинского большинства», критически важное для выборов 2021–2024 годов, оказалось под вопросом, тогда как «окно возможностей» для прямых полицейских мер управления значительно расширилось. Очевидно, именно это и создало необходимый фон для принятия решения об отравлении Навального.

Все, что произошло после его возвращения и ареста, воспроизводит черты прошлых протестов — в принципиально новой общественной ситуации и с несравнимо более высокими ставками. Беспрецедентный региональный охват акций 23 и 31 января, рост числа их участников и, главное, — значительной части общества, выражающей им пассивное сочувствие (о чем свидетельствуют и количество просмотров фильма о дворце Путина, и многочисленные положительные реакции прохожих на протесты), ясно демонстрируют изменившееся место протестов в обществе. Теперь речь идет о реальной возможности создать новое большинство, настроенное на перемены и способное оказать решающее влияние на исход ближайших выборов, а следовательно, и на возможные сценарии «транзита». В то же время штаб Навального (а в перспективе — вся организованная внепарламентская оппозиция) переживает уже не избирательную, а тотальную волну репрессий, цель которой, очевидно, — полное уничтожение его структуры.

Радикально изменилась и пропагандистская линия власти: имя Навального уже не просто упоминается, но буквально заполняет эфир государственных телеканалов. Фильм о дворце Путина разбирается практически по кадрам и развернуто комментируется его главным героем. Эта новая линия пропаганды предполагает существование многомиллионной лояльной аудитории, людей, которые знают о Навальном практически столько же, сколько его сторонники, но при этом являются его противниками. На место картины подавляющего патриотического большинства и маргинальной оппозиции, поддерживаемой внешними силами, окончательно приходит другая — раскола общества, имеющего культурный и поколенческий характер. Условная «партия телевизора» начинает мобилизацию, которая направлена на создание коалиции средних и старших поколений против молодого (этой ложной и опасной линии конфронтации отчасти помогает и псевдопрогрессистская риторика самой оппозиции, описывающей протест как борьбу прошлого с будущим).

Для того чтобы принять вызов нового уровня репрессий и пропаганды, протестующим необходимо самим искать новые формы и язык, которые дадут возможность обращаться к ключевым для страны темам — социального неравенства, бедности и деградации социальной сферы — и тем самым откроют путь к подлинно демократическим преобразованиям.

Понравился материал? Помоги сайту!