Необыкновенные похождения русского человека в 90-е

В преддверии нашего фестиваля «Остров 90-х», который пройдет уже в это воскресенье, мы попросили вспомнить удивительные истории про это удивительное время.

Приходите на «Остров 90-х»!
Вход бесплатный. Программа — тут

Юлий Дубов
Владимир Дубосарский
Константин Звездочетов
Сергей Лобан
Сергей Мостовщиков
Евгения Пищикова
Марина Разбежкина
Ольга Ципенюк
Виктор Шендерович

Евгения Пищикова

публицист

K списку

Девяностые годы остались для меня романтическим временем, воспоминания о котором изрядно испорчены общинным (и нынче модным) чувством вины за упущенные возможности. Прежде всего романтика была в изменении базового поколенческого мужского типа, в появлении «нового мужчины». Каждое поколение имеет свое лицо. Как у Олеши: «Видел в парикмахерской лицо человека, каким хотелось бы самому быть. Лицо пилота, современный тип мужественности». Лицо пилота, потом — «тонкое» лицо молодого физика. Новый тип мужчины 90-х — не новый русский, как можно было бы думать, а тип авантюриста. Появился неожиданно, был явлен в совершенных воплощениях — генерал Дима Якубовский, братья Мавроди и другие, разнообразно приближающиеся к идеалу. Как шахтер Саша Видеодвойка (ярчайшая, но малоизвестная фигура конца 80-х годов), борец за справедливое распределение ширпотреба. В ранних 90-х я служила в газете в отделе сельского хозяйства и была увлечена фермерским движением. Его первоначальный костяк составляли вовсе не бывшие директора сельхозпредприятий — эти грамотные люди пришли потом, — а городские интеллигенты. Им нужны были земля и воля. К земле и воле прилагался народ, но само собой считалось, что народ желает того же, что и передовой его отряд. Многие фермеры чтили Стругацких и идею прогрессорства. Так что Гиркин и прочая команда — не первые ролевики, неожиданно пожелавшие получить землю в смутные времена. Городские фермеры ранних 90-х были чистые люди и свято верили в социальное воспитание — а многим из нас, экспертам, так сказать, их тяга к прогрессорству казалась романтической и привлекательной, но необязательной игрой. Время показало, что они были совершенно правы — спасти может только социальное воспитание. Общая государственная воспитательная работа с обилием положительных примеров. Если такой работы нет, живописать «правду жизни» бессмысленно — это обналичка зла.

Первые фермеры были колоритными людьми. Одни строили тротуары с подогревом, другие брюкву не могли толком посадить. Я помню, как фермер Ян учредил у себя дома первый в деревне ватерклозет. И к его дому бегали дети «слушать, как вода льется». Дом был трехэтажный, они стояли, подняв личики ко второму, что ли, этажу, похожие на детей, которые смотрят на часы у театра Образцова. А когда государственный интерес к этой волне фермерства кончился и начались начальственные ущемления, фермера Яна односельчане выбросили из автобуса на полном ходу. Он не убился, потому что упал в грязь. Он всю ночь шел домой по средневековой грязи. Я все вспоминала о нем, когда пыталась смотреть фильм Германа «Трудно быть богом».

В июле 1991 года началась приватизация квартир. В октябре уже происходили первые продажи — и дело это казалось немыслимой, головокружительной аферой: продать за большие деньги то, что получил относительно бесплатно. Вокруг квартирных продаж тотчас начал собираться мифологический свод. Почтенные обыватели были уверены, что все покупатели — члены преступных группировок или, напротив того, продавцы — душегубы и с помощью ложных объявлений выявляют людей «с деньгами». Поехать «посмотреть» квартиру считалось опаснейшим делом. Первая квартирная продажа, свидетельницей которой я была, происходила холодной зимой 1991 года. Добропорядочная семья — молодая чета с мальчиком Яшей 12 лет и бабушка-отоларинголог — собралась в рай, а именно — в США на постоянное место жительства. Квартиру на Садовом кольце нужно было продать. Было очень страшно. Молодые переживали ужас стоически. Бабушка молчать и бездействовать не могла. В день, когда должны были прийти первые покупатели, бабушка сказала: «Как хотите, а я спасаю Яшу! Что бы с нами ни случилось, пусть Яшенька живет!» С этими словами бабушка надела на сопротивляющегося Яшу папину ушанку и свою шубу и выставила на балкон.

Пришли покупатели. Наши герои смотрят — приличные вроде люди, он и она, но маклер имеет слишком спортивный вид и зачем-то с зонтиком, а сами покупатели бледны. Походили по комнатам — вся сцена в драматическом молчании. Наконец покупательница заходит в спальню, через минуту выкидывается оттуда с ужасным лицом и, оскальзываясь на паркете, бежит в прихожую. Пытается распахнуть дверь, не преуспев, бьется об нее. К ней бросается покупатель-муж, помертвело шипя: «Что, Зося, что?» В тишине явно слышен Зосин стон: «Там на балконе уже кого-то пытают! Там кто-то прыгает и просит помощи!»

Через месяц квартира была продана. Мальчик Яша выучился на химика в Массачусетском технологическом институте.

А в 92-м году, когда вся Москва уже была в коммерческих киосках и магазинчиках, в этих магазинчиках появились прекрасные туфли. Стоили они больших денег. Сейчас, издалека, ясно, что это был очередной извод популярных в то лето где-нибудь на анталийских пляжах пантолет, но кто ж тогда вникал в такие подробности? Туфли были дерзких, анилиновых цветов — резиновые, ничего не скажу, но с перепоночкой из атласного бантика. У меня были густо-фиолетовые. Они стояли на магазинных полках яркие, чудесные, и девушки, у которых не хватало денег, смотрели в витрину на них.

К ней бросается покупатель-муж, помертвело шипя: «Что, Зося, что?». В тишине явно слышен Зосин стон: «Там на балконе уже кого-то пытают! Там кто-то прыгает и просит помощи!»

А еще в то лето был в моде кооперативный ресторан (один из первых) «Золотой дракон». Полумрак, нарядная публика. Я никогда не забуду вид этого ресторана. Первый и последний раз я видела пафосный городской кабак, где все дамы сидели в резиновых тапках. А самые модные были в ажурных колготах и резиновых тапках. А королева вечера была одета в особенные ажурные колготы: тогда такие были в огромном почете (я думаю, вся сингапурская помойка была свезена к нам в начале девяностых) — в общем, были такие колготки со светящейся обезьянкой. И при ходьбе она ползала по девичьей ноге.

И вот полумрак, в руках у посетителей деревянные палочки, которые по первости в ресторане «Золотой дракон» заказывали в матрешечной артели, благость, дух роскоши. И слышно, как королева вечера веско, с тяжелой силой, говорит своему кавалеру, который только что погладил ее по коленке: «Ну ты попал!» В голове у посетителей романтическая драма: юный Ланселот осмелился посягнуть на то, что принадлежит, так сказать, королю Артуру… Королева вытягивает ножку, но обезьянка неподвижна и не лезет под юбку: на чулке затяжка. И королева гневно продолжает: «Да ты знаешь, сколько они стоят?»

Сергей Лобан

режиссер

K списку

В 1995 году мы с группой товарищей почти без разрешений поставили дебаркадер на Фрунзенской набережной. Расковыряли гранитную набережную, бросили трап и сидели месяц без света и без копейки денег в надежде, что с неба свалится инвестор и поможет нам открыть лучший в мире клуб.

Инвестор появился очень эффектно — крупный мужчина с угрожающим видом и в рваных мартинсах. Его звали Вилли, он сказал, что у него маленький, но надежный банк, что он тратит в день на развлечения 500 долларов и что лучше уж он их будет тратить на что-нибудь нормальное. В общем, он вложился.

Мы стали срочно отстраивать дебаркадер, который до этого был похож на двухэтажный сарай. Вилли сам приколачивал вагонку на посадочной площадке и одновременно решал по телефону свои банковские вопросы. К нему то и дело приезжали очень серьезные бизнесмены и суровые люди с черными перстнями.

Вилли купил лодку и мотор «Ветерок» и по вечерам разъезжал вдоль парка Горького, знакомился с девушками. Вообще у него были две постоянные подруги, и они жили с ним одновременно.

Он был фанатом «Аквариума» и утверждал, что песня «Иванов на остановке» написана про него. И первую вечеринку на дебаркадере он устроил в честь Гребенщикова. Его с группой после концерта как бы случайно повезли в некий модный московский андеграундный клуб отдохнуть. А на дебаркадере при этом собралось 500 человек, чтобы поглазеть на реального Гребенщикова. Все должны были делать вид, что клуб работает, и даже на сцене выступали группы. Но музыкантов слушали только ребята из «Аквариума», а все посетители смотрели в противоположном направлении на Гребенщикова, Титова и остальных. Потом Гребенщиков потерялся. Все очень волновались. Позже выяснилось, что они всю ночь гоняли с Вилли наперегонки на речных трамвайчиках.

Дебаркадер стал функционировать как очень странный клуб, где в пятницу могла выступать Умка, а в субботу проходил один из первых московских рейвов. Вилли быстро увлекся техно-культурой и всем сообщил, что он очень сильно изменился и что он больше не рок-человек.

Тем временем дела в банке шли не очень. Два крупных кредита, которые были выданы под его поручительство, не вернули. Вилли постепенно отошел от бизнеса и поселился на дебаркадере в трюме.

Вскоре один из кредитов вернули, но почему-то мохеровыми индийскими шарфами. И весь трюм был завален коробками. Однажды утром он набил шарфами рюкзак и отправился пешком в «Лужники» торговать. Ужасно замерз, продал две штуки. Денег хватило на шаурму и бутылку водки.

Потом Вилли исчез. У дебаркадера появился новый инвестор, которого преследовали бандиты, и очень скоро дебаркадер сожгли.

Мы встретились через год. У Вилли была фирма, которая пыталась заниматься пластической хирургией без лицензии. Параллельно он за копейки арендовал полуподвальное помещение на Тверском бульваре в доме 8 и предложил нам сделать клуб там. Как раз в этом доме происходят события книги «Чапаев и Пустота», и мы водили Пелевина показывать помещение в надежде, что, может, он профинансирует будущий самый лучший клуб.

Потом Вилли подружился с музыкантами из группы «Достоевский». Стал выступать на сцене — одетый в тогу, позванивал маленькими железными тарелочками. Параллельно увлекся тяжелыми наркотиками и очень быстро умер.

Гребенщиков, кстати, через год, выступая в Москве, поинтересовался у директора группы, нельзя ли опять после концерта отправиться на тот дебаркадер. Может, понравилось, не знаю.

В 1991-м, когда у Белого дома стали стрелять трассерами, кто-то стал кричать: «А теперь — шампанского!». А я стоял на броневике и дудел в трубу.

Константин Звездочетов

художник

K списку

Однажды представители организованных преступных группировок решили, что художники очень богаты. Ведь есть два представления: что либо художники бедняки и пьяницы, либо у них денег куры не клюют. При этом иногда на сигареты не хватало. Тогда процветал рэкет, и они нас хотели крышевать, а мы бы взамен с ними делились. Наверное, потому что появилось много публикаций про Запад, про аукционы, «Сотбис», информация, будто бы наши работы покупают иностранные миллионеры. Помню, сидел и долго вел переговоры у него в запертой машине, пока они не поняли, что никаких денег у нас и в помине нет. Кончилось тем, что того, кто предложил всю эту затею, «высокое руководство» разжаловало в смотрителя ларьков. Вообще это было веселое время. В 1991-м, когда у Белого дома стали стрелять трассерами, кто-то стал кричать: «А теперь — шампанского!» А я стоял на броневике и дудел в трубу.

Марина Разбежкина

режиссер, педагог

K списку

Очень часто было все в провалах, денег не было. В середине 90-х, когда я еще жила в Казани, закрыли все кинопроекты, и мой приятель-художник пригласил меня в Москву. Он оформлял новый ресторан и спросил меня: «Можешь ли ты клеить обои?» Я сказала, что не умею, но раз такое количество не очень образованных и грамотных людей умеет, то, наверное, я тоже смогу. Он сказал: «Давай приезжай». И меня сделали бригадиром, я действительно до этого никогда не клеила обои. А ресторан был с таким шиком, обои привозили специально из Парижа, высота главного ресторанного зала была метров восемь — то есть работали на высоте. Я набрала себе в команду двух лабухов из ресторанного оркестра, у которых не было работы, пока ресторан не был открыт, и моего приятеля, которого все сейчас хорошо знают, тогда студента операторского факультета ВГИКа Женю Привина. Сейчас он оператор, и у него «Серебряный медведь» Берлинского фестиваля за фильм «Под электрическими облаками» Алексея Германа-мл. Вот мы все четверо — я, два лабуха и Женя — организовали эту бригаду. Никто из нас не умел клеить обои, но мы быстро как-то приноровились, и целый месяц я клеила обои и делала это с огромным удовольствием, потому что была хорошая компания и это была такая перемена участи. Я понимала, что это время надо пережить и нужно заняться чем-то другим, тем более что режиссура, особенно документальная, питается всем, что происходит вокруг. Мы все клеили, клеили, клеили, и тут снова появилось субсидирование, и я пошла к директору ресторана с заявлением об увольнении. Он сказал, что уволить меня не может, потому что лучше бригады он никогда не видел и был просто счастлив, что мы работаем, что мы постоянно смеемся, рассказываем истории всякие. Все остальные рабочие вели себя тихо, потому что они нас слушали. Ресторану, конечно, пришлось меня уволить, но я до сих пор помню, что, во-первых, это были самые большие деньги, которые я в своей жизни за месяц получила, а во-вторых, это был радостный месяц.

Они приехали на военный аэродром в подмосковный Жуковский, загрузили «Жигули» с ваучерами внутрь государственного грузового самолета и полетели.

Виктор Шендерович

писатель

K списку

Один вполне себе заметный олигарх не первого ряда, который и сейчас видное место занимает, хвастался, как он разбогател. Он наметился на химический комбинат в одной российской провинции, стоил этот комбинат 20 миллионов долларов, а он ваучеров собрал только на 1,5 миллиона долларов, но уж очень хотелось. Проводился аукцион, и был один конкурент. Тогда этот человек подговорил чиновника администрации области, которая аукцион проводила, по фамилии Бублик. Говорят, фамилия подлинная. И вот Бублик приватно слил конкуренту, что этот самый будущий олигарх не вышел на конкурс. И тот, будучи жадным, объявил стоимость миллион и был уверен, что победит, конкурент-то сошел с дистанции. А задача конкурента, этого самого олигарха, состояла в том, чтобы эти мешки с ваучерами — они полностью забили старые «Жигули» — к 10 утра доставить в мэрию, где происходил аукцион. Олигарх понял, что уже не успевает на «Жигулях» доехать до той дальней области. И тогда он нанял соседа по лестничной клетке, который был военным летчиком, они приехали на военный аэродром в подмосковный Жуковский, загрузили «Жигули» с ваучерами внутрь государственного грузового самолета и полетели. В мэрию он успел, а если бы не успел — полтора миллиона долларов превратились бы в мешки резаной бумаги. В итоге он вошел во владение химическим комбинатом, который немедленно разорил, продал, вывел 20 миллионов в офшор и разбогател, о чем и рассказывал мне в очень неплохих жилищных условиях.

* * *

Сценка в программе «Куклы» с участием министра Черномырдина начиналась нехитрыми стишками «Вот однажды из Дубай приезжает Краснобай». «Краснобая» руководство просило заменить, Черномырдина тогда боялись. Озвучивали мы все вечером, часов в 10—11. Надо заменить «Краснобая», и мы все погружаемся в поиски подходящей рифмы к слову «Дубай». Полный ступор, мы не можем ничего придумать, я уж точно знаю, что «Краснобай» — самое тихое, что есть в русском языке для этой рифмы. Пытаюсь обмануть судьбу и убрать «Дубай» из рифмы, получается: «Из Дубая как-то раз приезжает …» — ну, в общем, не лучше получается. Звукооператору Аркадию приходит гениальная мысль: мы посылаем факс руководству телекомпании НТВ с согласием на любую рифму к слову «Дубай», которую они предложат, то есть и придумают сами. Теперь уже там наверху стали рифмовать, минут десять рифмовали, потом позвонили и сказали: оставляйте «Краснобая». Так оно и пошло в программу.

* * *

1995 год, программа «Куклы». Парламентский корреспондент газеты «Сегодня» Сергей Пархоменко передает мне, что по моей милости скандал в Совете Федерации. Тогда как раз была первая чеченская война. Оказывается, у меня вышла программа — парафраз «Белого солнца пустыни», где доблестный солдат Борис Николаевич, будто бы Сухов, спасает гарем из северокавказских республик — Ингушетии, Осетии, Чечни — из лап злого бандита, которого звали Джохар, по имени Дудаева. Оказывается, президент Северной Осетии выразил протест, что его республика в нашей программе была изображена в виде женщины-мусульманки: мол, это оскорбление осетинского народа. Я был совершенно поражен — это же парафраз «Белого солнца пустыни» — и спросил у Пархоменко, нельзя ли передать господину президенту содержание слова «метафора». Пархоменко подумал секунду и ответил: «Не советую».

«Я к вам, Катя, за акциями пришел». «Прекрасно», — выдыхала Катя в пиджаке с развратно-пышными подложными плечами.

Ольга Ципенюк

журналист, копирайтер

K списку

Шел 1993 год, я работала в рекламном агентстве «Знак» издательского дома «Коммерсантъ». Телевизор разрывался от рекламы финансовой пирамиды «Хопёр-Инвест» с незатейливым сюжетом и еще менее затейливым воплощением: стоя перед камерой, Александр Цекало пучил глаза и бойко выпаливал: «“Хопёр-Инвест” — отличная компания», — а Лолита томно добавляла: «От других». Все, дальше — кат, пэкшот, логотип. Но эффект был сногсшибательный: граждане толпами шли в «Хопёр» за обещанными тридцатью процентами ежемесячной прибыли. Вторая серия роликов представляла самих покупателей, пришедших отдать свои кровные. «Вот я и в “Хопре”, — возглашал счастливчик. — Я к вам, Катя, за акциями пришел». «Прекрасно», — выдыхала Катя в пиджаке с развратно-пышными подложными плечами.

Однажды по коридорам «Знака» пронесся слух, что основатель «Хопра» Лев Константинов едет к нам на переговоры — заказать очередной этап рекламной кампании. В назначенный день к дверям особняка на Большой Ордынке подъехала небольшая колонна — машина Константинова и два джипа сопровождения. Из джипов вывалилось полдюжины крепких парней в бронежилетах с автоматами наперевес. Они образовали коридор, по которому в здание вошел хлипкий юный очкарик — это и был финансовый гений Константинов, на тот момент ему исполнилось 23 года. Проследовал в переговорную, вольготно устроился в кресле, немедленно закурил сигару. За ним гуськом протопали автоматчики и чинно расселись вдоль стены. «Вот мы и в “Хопре”», — выдохнул кто-то из наших. Выдохнул, но не удивился — шел, как и было сказано, 1993 год.

Владимир Дубосарский

художник

K списку

Когда были выборы 1996 года, был апофеоз бумажной пропаганды. Интернетом еще особо не пользовались, а главной рекламой были листовки — их вешали, раздавали и т.д. Разные художники подрабатывали в разных структурах. Помнится, Толя Осмоловский халтурил и зарабатывал небольшие деньги в каком-то таком проекте. Он нам предложил расклеивать листовки. Я не помню, сколько их нужно было расклеивать, но что-то около 10 тысяч по городу. За это платили какую-то смешную сумму, где-то 100 долларов. Хотя по тем временам это было нормально, как сейчас 500. Это было дело незаконное, поэтому расклеивать нужно было ночами. И вот нам с Виноградовым принесли пачки этих листовок. У нас тогда мастерская была в районе «Третьяковской». Одну пачку из примерно десяти мы честно расклеили, а остальные клеить не стали, поскольку деньги мы уже получили. Ну и вообще это было довольно неприятное занятие. Листовки у нас остались, и на этих листовках мы делали наброски. А потом у нас была выставка в галерее Fine Art — эротическая выставка в сотрудничестве с журналом Playboy. На одной из листовок мы записали название, какие-то другие данные, чтобы дизайнеру дать приготовить пригласительные. Приходим на выставку, а там висят плакаты, которые трудно описать. Мы подходим к дизайнеру: «Что ты сделал? Как ты мог это вообще?» Он говорит: «Как? Ну вы же мне образец дали!» То есть он подумал, что оборотная сторона этой бумажки, этот страшный черно-белый дизайн листовки с лозунгом и шрифтом ужасным — это то, что надо сделать. И в галерее висели копии этих листовок с нашими именами и словом «Playboy».

* * *

Это был год то ли 1996-й, то ли 1998-й. Авдей Тер-Оганьян поехал в Париж: у него там была небольшая стипендия, он там работал и заработал за один-два месяца приличное количество денег. Приехал Авдей с деньгами и прям с вокзала с чемоданом поехал в ЦСИ — это раньше было на Якиманке — на выставку. Была выставка то ли Фишкина, то ли Либермана. Чемодан оставил на выставке, чтобы не потерять, и пошел выпивать со всеми. Ну, понятно: он там выпил, здесь выпил, потом он ничего не помнил… В общем, деньги у него все украли, но это не смешно. Смешно другое. Очнулся Авдей на улице, холодно, думает «Е-мое!», ничего не помнит, надо ехать домой. И он выбегает к каким-то прохожим и начинает объяснять по-французски, что потерялся. Он думает, что он в Париже! Такой небритый черный человек полупьяный бросается с утра к людям и пытается по-французски узнать, как ему проехать на улицу, где он живет. Все, конечно, от него в стороны шарахаются. И вдруг он видит — ЗИЛ стоит. Подбегает к шоферу и говорит: «Старик, слушай, ты русский, наверное?» Тот говорит: «Ну да, русский». — «Как классно, что я тебя встретил! Слушай, эти французы — козлы, вообще ничего не могут мне объяснить. Я живу на такой-то улице, помоги, потому что у меня ни денег, ничего нету вообще, не помню, где я и как здесь оказался». «Ты где, — говорит, — находишься?» — «Как где? В Париже». — «А ты посмотри сюда — вон Казанский вокзал!»

* * *

Мы были в Амстердаме: поехали в первый раз за границу в 1994 году. Это был такой большой exchange — 15 русских художников поехали туда. Мы жили там месяц и работали вместе. На первый-второй день нам выдали какие-то приличные деньги суточные, и все пошли развлекаться. Конечно, мы пошли посмотреть улицу красных фонарей — с Димой Врубелем и Авдеем. А Дима до этого много бывал за границей и был у нас своего рода гидом. Заходим на улицу и видим стриптиз-бар. Дима говорит: «О, давайте зайдем в стриптиз!» Мы: «Ну Дима, ну что-то… ну как-то, знаешь, извини». — «А, пошли, пошли, я заплачу. Я вас угощаю, пошли». Заходим в стриптиз, и там такие красные кабинки — заходишь в кабинку, платишь и смотришь через стекло, как девушка танцует. Ну, я посмотрел минуту, две, и все — неинтересно. Еще минута есть, и я поднимаю глаза, смотрю вокруг. И там напротив тоже прорези и глаза такие. Гляжу — человек. И он тоже не смотрит за этой женщиной, а смотрит на меня. Мы долго смотрим друг на друга, но там не видно, кто это. И, когда последняя минута заканчивается, мы выходим из кабинок: выходит Дима, выходит Авдей, выхожу я, и выходит этот четвертый человек, который там был, — им оказался Толик Осмоловский.

Юлий Дубов

писатель, предприниматель

K списку

Девяностые годы начались еще в конце восьмидесятых, когда партия разрешила кооперативы. Выпущенного на свободу джинна свободного предпринимательства потом неоднократно пытались загнать обратно, но без особого успеха. Законы существовали сами по себе, а живое творчество масс — само по себе. Инициатива низовых звеньев правопорядка, лихорадочно пытавшихся найти свое место в стремительно меняющемся мире, гасилась легко и непринужденно: «не имеете права — это частное предприятие!» — и обескураженные правоохранители удалялись в недоумении. Это было золотое время авантюристов, выколачивавших деньги из воздуха, потому что доступа к нефти тогда ни у кого не было, да и стоила она сущие копейки, так что не имело смысла заморачиваться, а прочая промышленность как легла в последние годы СССР, так и не желала подниматься. Так что деньги были только в воздухе, откуда и добывались посредством магических заклинаний «инжиниринг», «маркетинг», «интеллектуальный бизнес». Я помню одного удивительного нахала, который на старом интуристовском кадиллаке объезжал еще не окончательно загнувшиеся московские предприятия и впаривал растерянным директорам расположение неназываемых явно космических сил по сверхтвердой и очень выгодной таксе. Мобилизация космических сил обеспечивалась специальным двухуровневым алгоритмом, разработанным в секретных лабораториях КГБ.

В «Большой пайке» я собрал основную массу фольклора того времени, но кое-что не вошло.

Была классная история с одним из моих друзей, который все пытался на вырученные за продажу компьютеров деньги придумать хоть какое-то производство. К нему пришли два бородатых гения из ФИАНа и предложили совершить переворот в мясной промышленности. Идея состояла в том, чтобы наладить гигиенически безупречную и безболезненную кастрацию поросят. Известно, что некастрированный поросенок ведет излишне активный образ жизни и плохо набирает вес, в то время как кастрированный ничем, кроме еды, не интересуется и стремительно толстеет. Но используемая в свиноводстве хирургическая процедура травмирует бедных животных, и многие умирают от огорчения, не успев дойти до нужной кондиции. Так вот. Можно все сделать изящно, безопасно и вообще незаметно для кастрируемых. У них в лаборатории есть лазер, который за символическое вознаграждение можно на время одолжить и вынести за проходную. Везем лазер в свиноводческое хозяйство, фиксируем поросенка в специальной конструкции — вот чертеж, включаем лазер — чик! — и ничего не подозревающий поросенок радостно бежит к кормушке. Сейчас это, кажется, называют ученым словом «инновация».

Деньги были только в воздухе, откуда и добывались посредством магических заклинаний «инжиниринг», «маркетинг», «интеллектуальный бизнес».

Ближайший свинокомплекс находился недалеко от Москвы, туда мой друг и направился. Два дня он плотно общался с директором комплекса, а когда привезенная из Москвы водка закончилась, директор подписал договор и распорядился выплатить аванс. Большая часть денег ушла на изготовление зажима для поросят, вынос лазера из института, гонорар бородатым гениям и аренду микроавтобуса в фирме ритуальных услуг. Больше никуда чертов лазер не помещался.

Пока монтировали установку и ловили первого поросенка, за изгородью собралась небольшая толпа любопытствующих. Зафиксированного поросенка развернули задом к установке, физики щелкнули тумблером, поросенок жалобно взвыл и издох на месте.

Любопытствующие зашушукались. Директор побагровел. Мой друг грозно посмотрел на физиков. Те произвели несколько успокаивающих пассов, подкрутили какие-то колесики и сказали, что сейчас все будет точно в порядке.

Смерть второго поросенка, также наступившая мгновенно, произвела на присутствующих сильное впечатление. Толпа любопытствующих преодолела изгородь и двинулась к лазеру.

Как рассказывал мой друг, все закончилось благополучно. Ритуальный микроавтобус не подвел. Одному из физиков порвали куртку, но это мелочи.

Эта история в «Большой пайке» не поместилась, но в одном из интервью, где разговор шел о бизнесе девяностых, я ее рассказал. При этом я никак не мог предположить, что когда-нибудь она обретет вторую жизнь.

Уже в двухтысячных один особо осведомленный... ну, скажем, журналист эту историю красочно пересказал. Наверное, она ему понравилась. Правда, в соответствии с некоей сверхзадачей главным действующим лицом в ней в его изложении оказался Борис Березовский. Это он, олигарх с большой дороги, не побрезговал крестьянскими копейками и нажился на поросячьей смерти.

Вот ведь гад какой.

С легкой руки осведомленного товарища история превратилась в легенду и пошла в народ. До меня она доходила в нескольких вариантах, но Борис Березовский присутствовал уже непременно. В самой последней версии, которую на одном из федеральных телеканалов вдохновенно изложил бывший охранник Бориса, приторговывающий фантазиями о своем работодателе, уже нет ни поросят, ни лазера. Березовский, как выясняется, подторговывал птичьим кормом, который лично изготовил на кухне и сам повез на подмосковную птицефабрику. Куры поклевали немного и тут же всем курятником скончались в страшных мучениях. Птичницы бросились на кровавого олигарха с дрекольем, но охранник его спас и увез от расправы.

А если бы не спас он его тогда, подумал я, то не было бы ни «Единой России», ни Путина.

От того фантастического времени у меня осталась уйма впечатлений. И один особо ценный сувенир. В самом начале девяносто второго года гайдаровские реформы опустили зарплату доктора наук до уровня двух кило колбасы. Моя жена в то время устроилась ответственным секретарем в журнал высокой мужской моды, который вознамерились издавать два полубандита, наварившие кучу денег на продаже мясной тушенки, добытой неизвестным способом с каких-то армейских складов. Им нужна была машинистка со знанием английского языка, и жена быстро убедила работодателей, что лучше и дешевле меня им никого не найти. В день я выдавал до десяти страниц переведенного текста о том, что носят клевые парни в Париже и Лондоне. Журнал довольно быстро накрылся медным тазом, полубандиты испарились, и последнюю зарплату мне выдали в виде вельветовой итальянской курточки. В этом прикиде я и зашел в мае девяносто второго в «ЛогоВАЗ». В ней же я и ушел.

Сейчас она меня сильно выручает в Лондоне. Умеют же делать эти итальянцы.

Мы стали рассказывать про то, что впереди нас ждут прекрасные времена, что мы будем другими — счастливыми и свободными. Жбанов выпил с нами, молодыми людьми, и сказал: «Ребят, ничего этого не будет».

Сергей Мостовщиков

журналист

K списку

В начале 90-х я работал в газете «Известия». Рядом с нами работали «Московские новости» — передовая газета того времени. В Москве начала 90-х была такая журналистская традиция: все ходили друг к другу через Пушкинскую площадь водку пить. В «Московских новостях» отпускают в розлив водку, а в «Известиях» было принято решение в розлив не отпускать, поэтому брали только бутылками. Была вечная драма — в розлив брать или целой бутылкой. И вот эта драма все время решалась путем перехода через площадь. Как-то раз на 8-м этаже газеты «Известия» мы купили водки, а свободных столиков не оказалось. За одним столом сидел матерый публицист Жбанов. И вот я и тогдашний мой дружок Леня Милославский, который потом стал генеральным директором «Коммерсанта», подсели к публицисту и стали ему рассказывать про новые веяния, про то, что впереди нас ждут прекрасные времена и все изменится, что мы будем другими — счастливыми и свободными. Мы изменим журналистику, страну, все поменяется к лучшему — и за это надо выпить. Жбанов выпил с нами, молодыми людьми, и сказал: «Ребят, ничего этого не будет». Мы ему ответили: «Ну что, ты просто старый, скучный, никчемный человек. Все будет». — «Ничего никогда не будет. Это проклятая страна». Мы над ним посмеялись, выпили и забыли об этом. Но годы прошли, и мужчина оказался прав.

Фестиваль «Остров 90-х» состоится. Вход бесплатный. Прогноз хороший.

Прямая трансляция фестиваля из всех социальных сетей — тут
Наш хэштег #остров90

«Остров 90-х» в Facebook
«Остров 90-х» в «ВКонтакте»

Благодарим наших партнеров — Фонд «Президентский центр Б.Н. Ельцина» (Ельцин Центр) и образовательный портал «Твоя история», а также нашего организационного партнера — Парк искусств МУЗЕОН, которые сделали эту историю возможной.

Понравился материал? Помоги сайту!