«С. был в ссоре с М.»

COLTA.RU совместно с Российским научным фондом продолжает проект «Острова империи: люди и события».

В очерке о внуке великого полководца Александре Суворове мы упоминали его конфликт с Михаилом Муравьевым, генерал-губернатором Северо-Западного края. Как возник этот конфликт и как он влиял на окраинную политику империи? Разбираемся вместе с Анатолием Нарежным, доктором исторических наук, профессором, участником проекта РНФ «Национальные окраины в политике Российской империи и русской общественной мысли».

Год спустя после истории с приветственным адресом (см. очерк «Гуманный внук воинственного деда») жена князя Александра Суворова оказалась в доме его злейшего врага Михаила Муравьева. Приехала она, собственно, к жене баварского посланника, графа де Перголеса, домохозяином которого по случайности оказался как раз Муравьев. Генерал-губернатор воспринял эту ситуацию с радостью, усмотрев в ней свидетельство того, что Суворов готов к примирению.

В гостиных и салонах столицы и даже в Государственном совете быстро распространился слух об этом событии. Князь Суворов был обескуражен таким поворотом, однако его попытка объяснить государю и его окружению возникшую ситуацию простым недоразумением успеха не имела. По рассказу самого Суворова, «государь, а за ним и другие не могли несколько раз не рассмеяться, слушая подробности эпопеи». Последней надеждой Суворова спасти свою репутацию противника Муравьева стало обращение к редактору «Петербургского листка» с просьбой опубликовать эту историю в его версии. Редактор легко согласился, однако усилиями цензуры информация была сведена к банальной заметке о том, что «С. был в ссоре с М., жена С. делала визит П. и по ошибке попала к М., в доме которого жила П.».

Каковы же были истоки этого всеми обсуждаемого конфликта?

«Вешатель» и «людоед»

Административная карьера Михаила Николаевича Муравьева началась еще в правление Николая I. Он становится известным, занимая с 1831 года посты вначале гродненского, а затем курского губернаторов. С 1850 года он уже член Государственного совета. При новом государе Муравьев достигает вершины своей карьеры, с 1857 года исполняя должность министра государственных имуществ. Впрочем, уволенного через пять лет за попытки, как тогда считалось, противодействовать реформам Александра II.

Новое восхождение этого политика, имевшего репутацию стойкого патриота, было вызвано обострением положения в Польше, где смягчение ограничений времен Николая I вызвало подъем национального движения. Очень скоро противостояние приобретает вооруженный характер и распространяется на территорию Северо-Западного края, которую имперское правительство считало исконно русской, возвращенной по результатам первого раздела Польши в 1772 году.

Отсюда и следовала болезненная реакция Александра II и его правительства, обеспокоенных возможной судьбой не только Царства Польского, но, в первую очередь, Северо-Западного края. К началу 1863 года у многих представителей российской власти складывается убеждение, что успехи восстания в крае во многом определялись нерешительностью действий российских чиновников во главе с генерал-губернатором Владимиром Назимовым. В частности, министр внутренних дел Петр Валуев выражал надежду, что «если у наших начальств не будет недостатка в энергии, то дело может повернуть к лучшему». Весьма характерно, что понимание «лучшего» исхода в крае сводилось у него к представлению, что «лопнувший нарыв лучше, чем скрытое гноение».

Соответственно таким представлениям и велся поиск кандидатов на роль усмирителя края. Весной 1863 года в их числе возникла кандидатура Михаила Муравьева. Уже 1 мая он был назначен виленским генерал-губернатором. Последующий двухлетний период правления Муравьева породил диаметрально противоположные оценки его действий не только у представителей российского общества, но и в среде правящей элиты. При этом большинство тех и других едва ли не боготворило Муравьева в роли спасителя Отечества, и лишь немногие либерально настроенные представители интеллигенции негативно оценивали его действия, называя генерал-губернатора «вешателем» и «людоедом».

Официальная позиция Александра II заключалась в признании особых заслуг Муравьева перед Российской империей. Об этом свидетельствовали многочисленные знаки отличия, которыми отмечен этот короткий период службы Муравьева. В их числе — орден Святого Андрея Первозванного, высший орден Российской империи, которым генерал был награжден в 1865 году, звание графа, а также право именоваться «графом Муравьевым-Виленским». Несомненным признанием заслуг Муравьева перед империей выглядел и тот факт, что в церемонии его похорон участвовал не только сам государь, но и все члены царской семьи.

Однако за рамками официоза все обстояло не столь однозначно. Александр II Муравьева откровенно не любил и в отставку с должности министра государственных имуществ отправил весьма бесцеремонно, обвинив его в противодействии крестьянской реформе. Муравьев прекрасно знал и понимал отношение к себе, но от предложенной должности генерал-губернатора в крае не отказался.

В «Записках», написанных вскоре после отставки, Муравьев весьма резко отзывается о многих представителях власти. Настолько резко, что издатели его воспоминаний сочли необходимым предварить публикацию замечанием, что «беспристрастие в оценках людей, их нравственных качеств и значения их общественной деятельности никогда не было достоянием ума гр. М.Н. Муравьева».

Жалобы министров государю относительно поведения и действий генерал-губернатора приводят к тому, что и «государь начинает видеть его действия в их истинном свете». Ровно через год после назначения генерал-губернатора Валуев пишет в дневнике, что «государь явно тяготится Муравьевым», хотя и вынужден был признавать необходимость в его услугах и даже демонстрировать подобающее монаршее благоволение.

Выразителем претензий к Муравьеву со стороны правящей бюрократии выступил светлейший князь Александр Аркадьевич Суворов, свободный на своем посту военного генерал-губернатора Петербурга в выражении оценок.

«Варварская логика» против «дружелюбной руки»

Различия этих фигур проявлялись, кажется, во всем. Происхождение, образование, образ мыслей и даже внешний облик подчеркивали их несхожесть. Разные подходы выражали они и в управлении национальными окраинами. Военный генерал-губернатор Петербурга Александр Суворов до своего назначения на этот пост четырнадцать лет управлял Прибалтийским краем. Назначенный генерал-губернатором во время волнений в регионе, Суворов сумел, по оценке Валуева, «в четырнадцать дней» внести успокоение в крае.

Суворовский стиль управления — с опорой на местные элиты — существенно противоречил принципам политики Муравьева, основы которой можно понять из текста записок, подготовленных им в 1830—1831 гг. Характер предложений понятен уже из названия записки 1831 года «об учреждении приличного гражданского управления в губерниях от Польши возвращенных и уничтожении начал, наиболее служивших к отчуждению оных от России».

Свои представления о феномене Муравьева и последствиях его действий князь Суворов изложил в обширной записке на имя шефа жандармов князя Василия Долгорукова, которую он подготовил год спустя после назначения Муравьева. В ней князь вынужден признать, что это решение было встречено в российском обществе «чуть ли не восторгом». Даже среди значительной части правящей элиты его действия вызвали «многочисленные похвалы и одобрения», в честь усмирителя Северо-Западного края стали постоянно «провозглашаться тосты при обедах и пиршествах». В итоге, заключает Суворов, «масса действительно одобряла выбор и действия г. Муравьева», но только лишь потому, что считала возможным отклонить опасность мятежа для страны лишь мерами жестокости, а Муравьеву в этом, по мнению князя, достойного соперника трудно было найти.

Но не только в жестокости обвиняет он Муравьева. По утверждению Суворова, его действия в части административно-судебной представляют собой «варварскую логику», чуждую цивилизованным обществам, а все его управление «противно идее справедливости, <…> существует вне и наперекор законам». Последнее заявление объясняется фактами произвольного толкования законов со стороны генерал-губернатора, который «толкует и разъясняет законы как ему заблагорассудится».

Муравьев «самостоятелен», он установил режим в крае, когда «каждый военный начальник <…> есть полный самодержавный властелин в своем участке». В результате, заключает Суворов, генерал-губернатор выходит за рамки существующей в России системы государственной власти, поскольку «управление его несогласно с принципом самодержавия, вредно ему по его основному началу, что всякое действие правительственного лица на общественном поприще относят к источнику власти — государю».

В попытках обосновать эти общие обвинения Суворов переходит к анализу конкретных действий генерал-губернатора. Главный порок его политики он усматривает в том, что, «видя или, по крайней мере, стараясь видеть», что восстание поддерживают преимущественно выходцы из образованных слоев общества, Муравьев решился «льстить массе простолюдинов», а помещиков, шляхту и ксендзов решил уничтожить, «не отступая ни пред какою несправедливостью, не гнушаясь никакой жестокостью». В этих целях использовался не только суд («заведомо неправедный», по мнению Суворова), но и административные решения, на основании которых ссылались на поселение «целые семейства, даже деревни». Более того, к сословию польских помещиков, заведомо непричастных к восстанию, применялась контрибуция, «размер которой такой, что ни одно имение не в состоянии вынести».

Другое обвинение Суворова связано с методами Муравьева по русификации Западного края, которые состояли в том числе в ограничении использования польского языка. Особое возмущение вызывают у Суворова попытки Муравьева «с остервенением» преследовать «польский язык и черный цвет». Ссылаясь на свое знание истории, он утверждает, что даже «монголы не творили подобных вещей на Руси». Наконец, Суворов весьма скептичен в отношении результатов, достигнутых Муравьевым. Он категорически отказывается признавать его спасителем Отечества, поскольку все сколько-нибудь значительные «шайки» восставших были уничтожены еще до него. По этой причине главной заботой Муравьева князь называет стремление переловить их остатки и «перевешать взятых прежде и захватываемых вновь начальников восстания».

Внук легендарного полководца оказался одним из немногих, кто не только открыто заявлял о своем несогласии с действиями Муравьева, но и пытался им противодействовать, используя свои служебные возможности. Муравьев знал о позиции Суворова и отвечал ему взаимностью, прямо обвиняя в своих «Записках» петербургского генерал-губернатора в потакании арестованным полякам. По его утверждению, князь примыкал к той группе правительственных чиновников, которые «явным образом покровительствовали польским революционерам под предлогом будто бы неправильного их преследования и угнетения» и считали необходимым после подавления мятежа «протянуть им дружелюбную руку для взаимного сближения».

При этом Суворов, по его мнению, «до такой степени увлекался мыслью о снисхождении польским революционерам, что, можно сказать, почти бесновался: удерживал, под видом болезни, многих из важных преступников-поляков, <…> дозволял им свидания, принимал просьбы и повсюду ходатайствовал за них, осуждая во всеуслышание действия управления Северо-Западным краем». Сам же Муравьев считал такой путь возвратом к той «гибельной системе», которая и привела к восстанию, а потому в попытках наказать восставших требовал этапировать арестантов через Москву, а не через Петербург.

Ирония судеб

Конфликт двух известных людей долго занимал внимание высшей российской бюрократии. По слухам, о нем было известно и Александру II, который якобы безуспешно призывал стороны к примирению. В историческом смысле это противостояние, казалось, было завершено в апреле 1866 года, когда после покушения Дмитрия Каракозова на царя военное генерал-губернаторство в Петербурге было упразднено, а сам князь Суворов, назначенный инспектором российской пехоты, был, по сути, отставлен от государственной службы. На этом фоне назначение Муравьева председателем следственной комиссии по расследованию причин и обстоятельств покушения лишь подчеркнуло политическое крушение князя.

Однако судьбе было угодно завершить этот конфликт не столь однозначно. Михаил Николаевич Муравьев скоропостижно скончался в августе 1866 года, не снискав лавров в ходе своего расследования, а князь Суворов десять лет спустя, в январе 1876 года, стал «виновником» пышных торжеств по поводу 50-летнего юбилея службы, сопровождавшихся милостивым рескриптом царя.

Понравился материал? Помоги сайту!