© Colta.ru— Сразу после референдума люди бросились снимать флаги с административных зданий и менять на российские. Первым делом поменяли на цирке. Медведь должен быть русским, — смеется Оля.
Оля — учительница истории; ее отец был археологом и преподавал историю в Таврическом университете, мама — учительница русского языка, сегодня работает в департаменте образования.
— Папа у нас украинец, я русская, родилась на Сахалине, жила в Сибири до того, как приехать в Крым, — рассказывает мама, пока Оля укладывает сына спать, — когда Олечка была маленькая, я спрашивала: «Ты кем будешь, русской или украинкой?» Она отвечала: «Украинкой». Не знаю почему, так ей больше нравилось.
Муж Оли Виталик — рекламный дизайнер в крупной алкогольной компании с главным офисом в Киеве; сегодня он не понимает, как фирма будет работать дальше, хотя уверен в одном — фирма будет работать.
Оля cтавит на стол коробку конфет Roshen: «Такие вкусные. Их больше у нас не будет, их же Порошенко выпускает».
К Майдану вся семья с самого начала относилась настороженно. «Смотрели телевизор и думали: зачем так? Нам тоже не нравится Янукович. Но зачем уродовать Киев, один из самых красивых городов мира? Разобрали плитку, развели грязь, столько всего поломали».
— В Крыму не считали и не будут считать «Беркут» «зверями», — объясняет Оля. — Да с чего бы нам так считать. «Беркут» Крыма стоял на Майдане, это братья и мужья наших друзей. Там был наш сосед, из нашего дома.
Я думаю так: активисты Майдана стояли там по собственной воле, никто их не принуждал. А люди из внутренних войск и «Беркута» выполняли приказ. И почему их, всех без разбору, объявили нелюдями и врагами? За что?
— Я хожу на работу, Олечка ходит на работу, «Беркут» ходил на работу, — резюмирует Виталик.
— Во всех областях Украины «Беркут» считают нелюдями, родственникам с трудом удалось похоронить своих погибших; а здесь они — герои, здесь трех погибших хоронили трогательно и торжественно.
— Чего вы испугались? — задаю моим друзьям-крымчанам любимый вопрос московского Фейсбука.
— Мы не хотели, чтобы смена власти происходила таким образом, — говорит Оля, — есть бархатные революции. В конце концов, можно было дождаться выборов, они были на носу. Меня напугало, когда банды — я не могу назвать их по-другому — начали врываться в министерства, в отделения милиции с криками «мы с Майдана». Кто были эти люди? Предвижу твою реплику про «пропаганду Первого канала» — нет, я сама смотрела украинское телевидение, видела это по украинским каналам. Революция есть революция.
Медведь должен быть русским.
Нам стало страшно, когда митинг перестал быть мирным. Когда появились жертвы. Когда стало очевидно, что тройка оппозиционных лидеров Майдана подняла силу, которой не управляет. Мы испугались безвластья. Того, что у них нет плана. Нет общей идеи. Что лидеры ничего не решают, а решают какие-то совсем другие люди.
Страшнее всего стало 27 февраля, когда в городе объявили выходной день, потому что Совет министров и Совет Крыма, РК, были захвачены неизвестными с 4 до 5 утра. Никто не понимал, кто эти люди, даже милиция.
— По тому, как они это сделали — слаженно, без единого выстрела, без дебоша, — я понял, что это организованные люди, а не хаотическая толпа. Сразу стало спокойно, — говорит Виталик.
— Почему же вторжение иностранных войск на чужую территорию вас не напугало, — продолжаю настаивать на своем,— это же вторжение? Начало большой, мировой войны?
— Для нас здесь, в Крыму, это стало концом не начавшейся маленькой войны, — объясняет Оля. — Когда Янукович сбежал, временное правительство, Турчинов и Яценюк, первым делом начало пересматривать статус русского языка в Крыму.
Русский язык — больная крымская тема.
В постсоветском, украинском, Крыму Оля и мои другие подружки поступали в университеты, заполняя все документы на украинском языке. На уроках истории ученики жаловались Оле, что учебник по правоведению написан по-украински и они путаются в терминологии. «Украинизация» немного раздражала.
«Все учат украинский, пишут на нем, понимают. Но — не заговорит ни один человек. Стало понятно, что одним языковым законом новые власти не ограничатся. Что Крыму будет очень туго».
Гораздо более серьезной проблемой стали разные взгляды на историю в разных частях Украины.
«Меня волнует, что в Западной Украине не празднуют 9 Мая. Для меня это святой праздник. Тем более что еще есть живые ветераны. Когда мы смотрели по телевизору, как на 9 Мая в Западной Украине раскачивают автобус с ветеранами; когда ветеранов Украинской повстанческой армии, по-нашему — предателей, приравнивали к ветеранам Красной Армии — нам было тяжело с этим смириться».
Три года назад американские фильмы решено было дублировать только по-украински.
«Первая реакция — резкое неприятие. Я и все мои знакомые сказали: “Мы больше не будем ходить в кино”. Прошло два месяца — и все начали смотреть кино по-украински. То же с документами: когда ввели документацию на украинском, все возмущались; прошло меньше года — привыкли и забыли, что возмущались».
— Крымчан еще попробуй раскачай, — говорит Оля. — Отменили кино на русском? Что делать, посмотрим на украинском, не пропускаем ни одного фильма. Документацию? Пожалуйста. В школах русский язык почти не преподается? Ну что делать, научим ребенка дома, слава богу, все книжки есть. Крымчане — люди, которые могут привыкнуть ко всему. Если бы не события, напугавшие всех, — никому в голову не пришло бы отделяться от Украины.
Версию о формировании образа врага российскими же спецслужбами Оля отметает.
— Мы смотрели украинские каналы. У киевлян, особенно в социальных сетях, есть образ крымчан, которые сидят на диванах и ничего не хотят. Нашу позицию трактуют однозначно: «Не вышли жечь шины — значит, любите Януковича». Нет, мы не любим Януковича. Но мы не хотим жечь шины. Такую позицию киевляне не приняли.
Когда возникли разногласия, они не оставили нам права на свое мнение. Это не мы себя не чувствовали украинцами. Это они нас сразу отбросили. Не захотели слушать. Вы — отбросы. Вы — биомасса. Вы — любители Януковича и «Беркута». Вы — не люди.
Это Крым, понимаешь? Провинция.
То, что Крым захотел выйти из Украины, на мой взгляд — результат работы киевских СМИ, блогеров и социальных сетей. Очень уж много на нас вылилось гадости. Крым не может быть самостоятельным. Это дотационный регион, нуждающийся в обеспечении безопасности. От Киева не то что не получили гарантий безопасности — почувствовали опасность. Со дня на день ждали в Крыму грабежей и мародерств. Поэтому, когда вошли российские войска, реакция людей была естественной: «Если нас не защищает Украина, пусть нас тогда защитит Россия.
Сегодня у Оли с Виталиком огромное количество бытовых проблем. Непонятно, за что хвататься. И дело не только в уходящей натуре вроде конфет Roshen. «Любой мой документ, начиная от аттестата о среднем образовании, получен в Украине. Нет ни одного документа, который мне не нужно будет менять». Завтра они идут фотографироваться на российские паспорта. Их получают те, кто хочет: кто не хочет — остаются жить с украинскими.
— А что будет с вашими украинскими паспортами? — спрашиваю.
— Останутся для истории, — говорит Виталик.
— Ну ты же пока не знаешь! — тут же сердится Оля.
Те из крымчан, кто не захочет получать российский паспорт, должны будут заявить об этом в течение месяца. «Им, видимо, будут оформлять вид на жительство. Либо оформляешь вид на жительство, либо уезжаешь, на твой выбор. Людям, которые живут в Крыму, но прописаны на Украине, предлагают взять российское гражданство, оформиться официально», — рассказывает Виталик.
— Ты это точно знаешь? — снова переспрашивает Оля.
Вспоминаю, что в доме с утра не было горячей воды. «Это, — спрашиваю, — бандеровцы воду выключили?» «Да нет, — говорит Оля, — соседи что-то ремонтировали. Впрочем, был неприятный момент. Когда Россия объявила про референдум, началась информационная война. С украинской стороны посыпались угрозы: “у вас нет своей воды, газа, электричества — мы вам сейчас все отключим”».
— Репортажи украинского телевидения были агрессивными, — вспоминает Виталик, — интонация была такой: крымчане, хотите потерять все? Мы вам это устроим. Другой репортаж — про документы: вы не сможете ничего переделать, поскольку все находится у нас в Киеве, в нашем реестре, а мы не дадим данные о вашей собственности Российской Федерации, а значит, у вас больше нет собственности!
— И как вы теперь будете со всем этим бардаком разбираться?
— А почему мы-то должны разбираться? Мы что, просили нам все это устроить? Раз Россия предложила нам схему, значит, они, наверное, уже что-то придумали. Им же вряд ли выгодно, чтобы в Крыму люди перестали ездить на машинах и пользоваться телефонами?
У Оли с Виталиком заблокированы карты «Приват-банка» вместе с зарплатами. «Приват-банк» прекратил обслуживать Крым без объяснений. «Люди говорят, это банк Коломойского, а Коломойский с Путиным не друзья». Они хотели съездить в Париж, но не понимают, как будут получать визы в Европу, — крымчанам можно получить шенген только по украинскому паспорту. Ехать на Украину после случившегося, как можно предположить, никто не торопится.
«Но это же решаемые вещи? — с надеждой в голосе говорит Оля. — Нам уже пообещали, что все будет возмещено, вот мы не волнуемся». В такой ситуации лучше перевести разговор в шутку: «Зато знаешь, как обрадовались люди, платившие кредиты? Они надеются, что ничего возвращать уже будет не нужно!»
— Я тут прочитал, что крымских заключенных, осужденных по украинским законам, вывезут в тюрьмы Украины, — говорит Виталик, — а если Украина не будет их забирать, то их просто отпустят.
— Откуда ты знаешь? — снова недоверчиво говорит Оля, — тебе это Первый канал рассказал? Или украинский источник? У нас сегодня никому нельзя верить.
— Мы не голосовали под дулом автомата, — повторяет Оля, — из моих знакомых на референдум ходили все. Людей не вынуждали. Они шли потому, что приняли решение. Мы не обнимались и не фотографировались с военными. Эйфории по поводу происходящего я не чувствую. Непонятно, чему радоваться, — документы нужно переделывать, зарплата, которая придет, будет выплачена в рублевом эквиваленте в гривнах, а потому станет меньше. Цены поднимутся.
— И ради всего этого, — говорю, — вы выбирали Гоблина (премьер Крыма Сергей Аксенов — один из лидеров организованной преступной группы «Сейлем», которая орудовала в Крыму в 90-е. — Ред.)?
— А у нас был выбор? В Украине в президенты баллотируется Дмитрий Ярош. Что будет с Украиной — большой вопрос. Чего нам бояться в России? Уровня медицины? Он правда может быть хуже нашего? В крымских больницах давно нет бесплатных лекарств. Я позавчера была в поликлиннике, мне продали ватку за два рубля.
— Может быть, нам станет еще хуже в России, — продолжает Оля, — но ты не понимаешь: мы каждый день боялись, что начнется война. Что приедет «поезд дружбы», который вообще-то нам обещали не российские СМИ, а украинские радикально настроенные блогеры. Что их поддержат татары. Отовсюду неслось «мы вас ненавидим», «чтобы вы сдохли». Сейчас мы вздохнули с облегчением. Нам показалось, что с Россией будет спокойнее. Не богаче-вкуснее-слаще. Спокойнее.
Вспоминаю август 91-го года здесь, в Симферополе: Горбачев изолирован в Форосе, по телевизору показывают балет, родители скрывают панику, мы с Олей и другими детьми во дворе играем в ГКЧП; въехавший во двор милицейский уазик просит нашу детскую компанию разойтись по домам, поскольку собравшихся больше трех человек.
— А как же, — говорю, — свобода собраний и слова?
— В Украине вроде как эта свобода есть. А в России ее нет вообще. Не хочется, чтобы твои друзья в Москве подумали, что мы отсталые, — говорит Оля, — и что мне все равно, есть ли свобода слова. Нет, мне ни разу не все равно. Наверное, мы позже задумаемся о том, кого поддержали. Просто в условиях, когда мы боялись войны и не чувствовали поддержки из Киева, у нас не было другого выбора.
Вечером в кафе подслушиваем разговор интеллигентной молодой мамы приятной наружности. Нежным голосом она объясняет своим спутникам, как ужасно, если ребенок вырастет геем.
— А ты говоришь — антигейский закон, — кивает на соседний стол Оля, — кто здесь будет его бояться? Это Крым, понимаешь? Провинция.
