14 декабря 2016Искусство
238

Семен Файбисович: «В ответ слышишь, что ты нацпредатель»

Художник готовит выставку о городе, где невыносимо находиться

текст: Ася Чачко
Detailed_pictureСемен Файбисович. Кровельщики. Из цикла «Мой двор», 2012© Courtesy Regina Gallery, Moscow

В конце января открывается выставка Семена Файбисовича «Москва моя». Ася Чачко встретилась с художником, чтобы обсудить катастрофу по имени Собянин, эмиграцию и различие пустырей в Москве и Тель-Авиве.

— Музей Москвы (при поддержке галереи «Риджина». — Ред.) устраивает большую выставку ваших работ про Москву, как раз когда вы из этого города переехали в Тель-Авив. Это такое подведение итогов вашей жизни в России?

— Получается так, да. Хотя затевалась выставка, когда я был москвичом. Она планировалась на ноябрь 2015 года в Малом Манеже, но по ряду причин там не склеилось, а потом этим проектом заинтересовался Музей Москвы, а я тем временем перестал быть москвичом.

Всю жизнь я отдал Москве — как живописец, фотограф, писатель. Даже не уверен, что в истории русского искусства есть другой автор, который бы так долго и творчески разнообразно общался с этим городом. Отношения всегда были сложные, но всегда интересные, напряженные. А сегодня пыл угас — как ни жалко и как ни больно об этом говорить. Да еще и место основного обитания сменил. Теперь Москва — моя l'amour perdu (потерянная любовь (фр.). — Ред.).

© Григорий Коулман

— На выставке будут две ваши серии: «Мой двор» и «Казанский В.». Вместе собирается история про Москву — общественную и частную. В последние годы, с приходом нового мэра, и та, и другая стороны городской жизни сильно изменились. Как вы относитесь к этим переменам и что в них для вас самое важное?

— В том числе и эти изменения привели к тому, что я уехал. И физиономически город за последние годы сильно похужел: Москва стала вновь похожа на себя советскую, когда, бывало, за весь день ни одного лица не встретишь — одни рожи. Ну и атмосфера соответствующей стала — хоть топор вешай. Как-то пару лет назад зашел в нотариальную контору рядом с домом сделать какую-то доверенность. В приемной диваны и телевизор на консоли в углу. Я дома госканалы не смотрю, а тут куда денешься — а по телевизору новости. Рассказывают и показывают, как «фашистские бандеровцы» обстреливают по утрам из пушек жителей ДНР-ЛНР — как раз когда те мирно идут на работу. До этого все присутствующие сидели, уткнувшись в свои гаджеты-айподы, но, услышав про «укрофашистов», как по команде подняли головы и уставились в экран абсолютно стеклянными глазами, а челюсти слегка отвисли. Я и до этого изучал их лица и тут оказался единственным, кто смотрит не в телик. Дальше было про то, как Путин обо всех россиянах заботится и как костерит начальство, которое заботится недостаточно, — и все смотрят туда же с тем же выражением, не шевелясь. А как эти два сюжета закончились, будто кто кнопку нажал: все дружно захлопнули рты и уткнулись обратно в свои айфоны. А я почувствовал себя будто внутри жуткого кино — единственным незомбированным среди зомби.

Москва стала вновь похожа на себя советскую, когда, бывало, за весь день ни одного лица не встретишь — одни рожи.

— А с урбанистической точки зрения как вам собянинские нововведения?

— Собянин уничтожает — да уже уничтожил мою Москву. В моем городе за фасадом государственного античеловечного порядка-космоса — будь то холодный сталинский «большой стиль» или бездарное, напыщенное лужковское бесстилье — обитал милый мне хаос, беспорядок. Именно там теплилась жизнь: во дворах, сквериках, подворотнях, в трещинах асфальта, в следах птичьего помета на нем. Именно эта самобытная российская уютность, эти неприметные фактуры меня и привлекали. Те же какие попало киоски, чем только не торгующие, в которых народ с удовольствием то-се покупал. А теперь я даже не знаю, где в своем районе цветы купить.

Собянин зачистил город и превратил его в казарму — в один тотальный фасад здания новой России. Я и Питер не очень люблю, потому что в его пространственной организации есть что-то казарменное. Да плюс к тому как архитектор хорошо читаю затеи создателей городского пространства: перспективы, точки схода, кулисные построения. Смотри сюда, увидь то и так — мне свободы выбора не хватает, которой в Москве всегда хватало. Но в Питере все сделано талантливо до гениальности, и этим можно любоваться, а новое московское пространство на диво бездарно и выхолощено — совершенно не на что глаз положить: плитка, плитка, плитка... По центру вообще ходишь как по кладбищу: кругом полированный гранит, мертвые цветы, тумбы какие-то. Меня это благоустройство в тоску вгоняет.

Семен Файбисович. Задворки. Из цикла «Мой двор», 2012Семен Файбисович. Задворки. Из цикла «Мой двор», 2012© Courtesy Regina Gallery, Moscow

— Есть все-таки среди изменений последних лет и объективно приятное — бывшие Провиантские склады, где будет проходить ваша выставка, открылись для горожан в виде Музея Москвы. Как вам это место?

— С ним у меня, можно сказать, личные отношения. Единственное здание, что я проектировал и построил в качестве архитектора, — РИА Новости рядом с музеем. Оно создавалось к Олимпиаде-80 как ее пресс-центр, а в Провиантских складах архитектора Стасова, которые я считаю одним из главных шедевров московской архитектуры, тогда размещался гараж Министерства обороны. Фасад, обращенный в нашу сторону, был залеплен пристройками. Мы не хотели строить на этом участке — опасались навредить шедевру, но нас заставили. Причем склоняли влепить там дуру вроде советской уродины, что напротив через Садовое кольцо. Помню Градостроительный совет у главного архитектора Москвы Посохина, где его заместитель учил нас: «Ну что мы к этому старью на полусогнутых подбираемся, — для наглядности он при этом подгибал колени и подобострастно горбился. — Надо подойти во весь рост, гордо, по-советски». В качестве паллиатива и возник тот вариант, который был реализован, — мы отодвинулись от исторического ансамбля как можно дальше, открыв с кольца вид на боковой фасад, и так вынудили Министерство обороны очистить и отреставрировать его. А теперь тут разместился музей города, да еще в нем моя выставка намечается — чудеса, да и только.

— А вот в интервью 2014 года на вопрос «Не хотите ли вы уехать из России» вы ответили так: «Что мне там делать? Вся моя жизнь связана с Москвой. Москва — моя муза... Я весь ею наполнен. И пусть моей Москвы почти уже нет — я-то еще есть. А от себя куда деться?» Тяжело ли далось вам решение об эмиграции?

— Да, очень тяжело. В моем возрасте обрывать прежнюю жизнь и начинать неизвестно какую в другом месте — не самый комфортный сюжет. Тем более что в Москве у меня все было нормально — друзья, дети, имя, любимое дело, хорошая квартира в центре. Но стало просто невыносимо там находиться. И не я один это почувствовал — сегодня же из Москвы многие бегут, кому раньше там совсем неплохо было. Тем более если, болея душой за страну, публично артикулируешь свое отношение к происходящему, а в ответ слышишь, что ты нацпредатель — уже в списки занесен. Что, ходить по опостылевшему городу и ждать, когда кирпич на голову упадет? Как-то не тянет.

Я и Питер не очень люблю, потому что в его пространственной организации есть что-то казарменное.

— В России вы — один из самых успешных современных художников. Есть ли у вас надежда добиться такого признания в Израиле?

— Надежда юношей питает… Хотя меня и в молодости не питала: писал картины, показывал друзьям и ставил лицом к стене. Ну, на Малой Грузинской иногда одну-другую вешали, а что кто-то когда-нибудь что-то купит — и в мыслях не было. Но тогда это было нормально, во всяком случае, мне достаточно. На «признание» никакого расчета не было — просто в свободное от архитектурной работы время выяснял отношения с окружающим миром. Но потом признание случилось — персональные выставки, продажи, музейные коллекции, высокие цены. Избаловался. А теперь опять все сначала на новом месте — практически та же ситуация, что некогда в СССР. В Израиле быстро придумался новый проект, я им увлекся, но никаких возможностей его репрезентации нет — даже не пахнет. Робкие попытки кому-то показать, кого-то заинтересовать ни к чему не привели. Развлекаю новыми затеями своих френдов в Фейсбуке, но это не тот формат, в котором хотелось бы их реализовывать: я это вижу шикарного качества цифровой живописью на холстах большого размера.

— Что представляет собой израильская художественная жизнь?

— Почти незнаком с ней. По ощущению она тут довольно бурная, но при этом закрытая — кипит в закутках, разделенных переборками. Отдельно русский сегмент со своими иерархиями и отдельно коренной — со своими. Отношения строятся на протекциях, рекомендациях, которые хрен получишь. Каждый держится за свою территорию — окучивает, охраняет ее и никого на нее не пускает. В художественных метрополиях, даже в Москве, обязательно есть люди с открытыми глазами — им любопытно, кто где что делает и может предложить новое, интересное, а в Израиле таких нет, насколько могу судить: кругом огороженные огородики. Да еще резервационный такой душок витает — будто никакого другого мира и нет: мы сами с усами.

Семен Файбисович. Мороженое. Из цикла «Казанский В.», 2014Семен Файбисович. Мороженое. Из цикла «Казанский В.», 2014© Courtesy Regina Gallery, Moscow

— В Тель-Авиве вас увлекли городские фактуры, вы много их фотографируете, много выкладываете в Фейсбук. Как они отличаются от московских?

— Основные герои моих израильских фотосерий по сути те же, что и московских: мусорные фактуры под носом у каждого жителя. Но в Москве все тусклое, как пеплом присыпанное, а здесь из всего брызжет свет, цвет, все сияет. И сами фактуры интенсивнее — граффити кругом, столбы с прическами из лихо завитых проводов. Но главная разница, что в Москве пустыри и вообще всякое запустение обнажают отсутствие культурных пластов — демонстрируют распад, перманентное возвращение к зеро. Тут же наоборот: всякая запущенность — как бы пустота — эти пласты обнажает. Собственно, мой здешний проект и родился из ощущения, что фотографии не передают всей полноты эмоций, что вызывает у меня окружающая реальность. Будто за занюханными физическими поверхностями, видимостями пульсирует и просится наружу подспудная энергия здешних культурно-исторических пластов. Будто вся эта неказистость подсвечена изнутри феноменальностью места, тысячелетиями его истории. Вот я и пробую вытаскивать на поверхность, визуально артикулировать эти эмоции, впечатления. Такой новый импрессионизм, что ли. Я не религиозный, не сионист — просто, когда начал здесь жить, на меня поперла аура места, и я ощутил, что погружаюсь в нее, каким-то боком и образом начинаю принадлежать ей. А она мне.

Основные герои моих израильских фотосерий по сути те же, что и московских: мусорные фактуры под носом у каждого жителя.

— Ваша московская галерея заинтересовалась этим новым израильским проектом?

— Нет. Володя Овчаренко хочет от меня «настоящей» живописи, а я затеял чисто цифровую. Точнее, он не столько не хочет ее, сколько исходит из специфики русского арт-рынка, его реалий. Есть такая «русская проблема»: в цивилизованном мире практически нет рейтинговой разницы между разными технологиями производства — живописью, фотографией, принтом. А в России считают, что если не ручной выделки — уже не то. Когда в 2007 году я после двенадцатилетнего перерыва вернулся к живописи со сложной, смешанной техникой производства, на Западе исправно интересовались, как это сделано, но исключительно из любопытства. Ответы не влияли на оценку или цену. В России же известных коллекционеров современного искусства и даже некоторых как бы продвинутых кураторов прежде всего волновало, сколько именно покрашено вручную, — и достоинство произведения оценивалось соответственно. Не выдрючил как следует кистями — не удовлетворил. Ну а если совсем без кистей, лучше вовсе не показывать. Типа так каждый дурак может, а ты же у нас мастер — вот и покажи себя!

Семен Файбисович. Властная вертикаль. Из цикла «Казанский В.», 2013Семен Файбисович. Властная вертикаль. Из цикла «Казанский В.», 2013© Courtesy Regina Gallery, Moscow

— В одном из интервью вы рассказываете, как в 1980-х вас заметили американские кураторы и вы первый раз попали в Нью-Йорк. Мол, после этого вы многое поняли про Москву. Что именно? И поняли ли вы еще что-то важное про родной город, переехав в Тель-Авив?

— У Мандельштама в одном из ранних стихотворений есть строчки: «…люблю мою бедную землю оттого, что иной не видал». Так и я любил Москву — просто не с чем было ее сравнивать. Когда первый раз попал в США, то сначала в Чикаго — опаздывал на свой вернисаж. Моя галеристка Филлис Кайнд хотела, чтобы я там и остался работать, но я уперся: не мог себе представить, что мне там делать. Помню эйфорию, которую испытал, впервые попав в Нью-Йорк, когда по дороге из аэропорта JFK в лобовом стекле такси появилась и начала надвигаться панорама Манхэттена. Помимо восторга возникло удивительное ощущение, что возвращаюсь домой, — и тут как раз и понял про Москву. Нью-Йорк излучает обалденную энергию, и Москва тоже ее излучает, пусть и не такую, как Нью-Йорк. И вся дальнейшая жизнь меня в этом не разубедила. Таких мест в мире мало — мест, где что-то происходит, где «варится каша», — и Москва определенно среди них. Часто, как теперь, каша отвратительная, зловонная — но все равно варится.

— А после такой заряженной Москвы в провинциальном Тель-Авиве вам не скучно?

— Мне вообще жить интересно. Тоскливо бывает, бывали депрессии и даже суицидальный период случился — даром что по натуре оптимист. Но скучно не бывает. И пусть я сегодня опять начал сначала и опять работаю в стол — меня это никогда не останавливало.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20244949
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20246500
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202413089
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202419572
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202423645
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202428948
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202429602