Мы создавали не шоу, а мастерскую

В начале ноября в Москве закончился трехнедельный фестиваль под названием «Медиаудар». Судя по названию, можно было бы предположить, что он ставит перед собой цель достижения наибольшего медиарезонанса. Однако рабочая группа фестиваля принципиально ушла от зрелищности в экспозиции. Мы создавали не шоу, а мастерскую; предлагали не потребление визуальных образов, а участие в разворачивающемся событии. Поэтому помимо внешнего освещения в медиа опыт фестиваля заслуживает внимания и изнутри своего процесса.

Я позволяю себе писать о фестивале, находясь при этом в его рабочей группе, по нескольким причинам. Во-первых, потому что ставлю перед собой задачу самокритики. И во-вторых, поскольку собираюсь рассказать об опыте практического решения одной проблемы, которая московской художественно-политической средой еще не поставлена продуктивно даже теоретически. Не говоря уже о том, что карта ее практических решений крайне бедна.

Эта проблема — являющаяся одной из ключевых в современности — становится особенно очевидной в связи с практиками политического искусства. Такое искусство часто стремится использовать некоторую свободу внутри художественных институций для производства публичного политического высказывания. «Однако суть в том, что свобода художественной сцены в рамках капиталистической инсценировки может быть лишь ложной свободой, поскольку она всегда служит четко определенной (то есть несвободной) цели — погоне за прибылью» — это лишь общее место современной критической теории, обсуждающей эту проблему на множество голосов. Я привожу цитату именно из этого текста только потому, что его сопровождают фотографии, ясно иллюстрирующие предел политического высказывания внутри неолиберальных институций. Что происходит, когда действующие лица московской критической сцены рекламируют одежду на страницах журнала Esquire? Редакция журнала обменивает доступ к широкой аудитории на обязанность доносить до этой аудитории уже не критическое, а коммерческое сообщение.

Выход из этого тупика показывает акционистское движение от группы «Э.Т.И.» до лагеря «Оккупай» на Чистых прудах. Акция обретает собственный голос, задействуя непосредственную публичность городского пространства или вмешиваясь в гущу политического движения. Однако голос акционизма не может быть действительно независимым без связи с сообществом, формирующим свой язык и осуществляющим свою политику. Акционисты последней волны — я имею в виду «Войну» и Pussy Riot, — добившись большой известности, не предложили новой критики или политики, оставаясь в рамках общеоппозиционной повестки. А лагерь на Чистых прудах показал, как сообщество может расти в контексте самоорганизации и горизонтального принятия решений. Сегодня необходима не только смелость публичного жеста, но и создание новых учреждений, приходящих на смену старым институциям. Об идеях, появившихся в опыте такого учреждения, а также о возникших в связи с этим трудностях я и хочу здесь рассказать.

Я основываюсь на материалах внутригрупповых дискуссий, в том числе и посвященных самокритике фестиваля, но не претендую на выражение единого мнения организационной группы фестиваля. То общее, к которому мы стремимся, заключается в создании общего движения, общего принципа принятия решений, общего пространства разногласий, а не общего мнения. Я опишу основные направления нашей политики — то, что мы предпринимали на этом пути, какие проблемы вставали перед нами и насколько удачно мы решали их. Таких направлений, на мой взгляд, было три: организационный эксперимент; отказ от репрезентации результатов искусства в пользу раскрытия его процесса участию; вмешательство в текущую политическую ситуацию.

Горизонтализация институций

Печальный выбор между «интеллектуальным», но сервильным действием в неолиберальных институциях и отважным, но перехваченным масс-медиа акционистским действием должен быть целиком отброшен. Так же как и выбор между участием в институциях и оставлением их. Покидать их — только создавая независимую инфраструктуру без иерархических отношений найма. Участвовать в институциях — только вместе с их преобразованием.

Пример того дает развивающаяся ситуация вокруг киевского «Арсенала». Дальше продвинулась в преобразовании институции последняя Берлинская биеннале, сделавшая ассамблею своим центральным событием. Но она же показала и важнейшую проблему такого экспериментирования: ассамблея не заменила традиционное администрирование выставки, но была помещена в его рамки. Она была экспонирована как процессуальное произведение искусства и таким образом потеряла свое политическое значение.

Рабочая группа второго «Медиаудара» сама стала отголоском движения Occupy, поместив ассамблею в центр процесса организации. Фестиваль был придуман на ассамблеях. Ассамблеи продолжались и после открытия, мы указывали время их проведения в расписании и располагались в самой заметной части пространства. Так организационный процесс стал частично открыт и для визитеров. Одним из важных опытов для меня стала ассамблея, прошедшая спустя неделю после открытия. На ней мы ставили под вопрос и уточняли основные принципы организации фестиваля и наши ожидания от участия в нем. И в этом процессе участвовали посетители. Однако на пути от институций к новым учреждениям возникли и новые проблемы. Начав дрейф самоорганизации и отказавшись от фигуры куратора и исполняемых им функций, мы не смогли в достаточной степени заполнить пустующее место координации горизонтальными связями.

Вместо общего движения всего разнообразия инициатив иногда мы могли наблюдать слепое соседство разрозненных действий.

Год назад мы начали готовить фестиваль. Но когда прошло первое очарование новых встреч, знакомств и формирования нового коллектива, наступило время поисков чего-то общего помимо процедуры принятия решений на ассамблеях. Поиски в области политических взглядов, тактики или эстетических предпочтений не привели к формированию общей платформы, напротив, обнажили разногласия. Институциональная инерция — концентрация организационных и финансовых связей и, следовательно, ответственности — привела к недостатку вовлеченности большинства рабочей группы. Ей соответствовала и инерция этого большинства, оказавшегося еще не готовым к распределению ответственности. Общим делом фестиваль стал только для меньшей части рабочей группы и нескольких подключившихся уже в ходе фестиваля людей. В результате вместо общего движения всего разнообразия инициатив иногда мы могли наблюдать слепое соседство разрозненных действий. Даже многие организаторы фестиваля заботились в основном о своем выступлении, мало интересуясь остальным.

Вообще в этом большом двухэтажном зале присутствовал дух андеграунда и расколбаса. Произошло много интересных и полезных событий: помимо дискуссий у нас прошли, например, первая в Москве «Криптовечеринка» или перформанс «Семь злых поэтов» (1, 2). Но уровень внутреннего взаимодействия был все-таки недостаточным. Стало ясно: чтобы фестиваль стал общим делом, его нужно перепридумать сообща. Фрагментарно возникающие по его краям встречи и новые связи должны еще сложить сообщество, чтобы подчинить его контриерархичной динамике всю координацию действий. А дрессуру наемного труда еще только должна заменить самодисциплина горизонтальных отношений. Пока же маршрут от институции к коммуне едва ли может быть даже представлен, настолько он кажется утопичным.

От репрезентации искусства к радикальному участию

Некоторая рамка, задающая общее движение, все же была сформулирована: мы двигались от выставки к мастерской. То есть от пространства потребления результатов искусства к процессу его совместного создания. Несколько анархистов оценило достоинства этой идеи, напечатав в свободной типографии тираж брошюры с критикой зеленого капитализма. Злые поэты напечатали сборник своих стихов. Помимо ассамблеи и типографии мы поместили в центр события ежедневные дискуссии и мастер-классы. Но в основном участие посетителей ограничилось этими мастер-классами и дискуссиями. Также нам не удалось уйти от создания экспозиции; можно только заметить, что экспозиция постоянно менялась в процессе, например, когда участники квир-показа НЕПРИШЕЙПИ#ДЕРУКАВ дополнили ее своими фотографиями.

Радикальное же участие предполагает возможность влиять как на ход процесса, так и на принципы его организации. В пределе оно должно увеличивать ту часть любого труда, которая связана с участием, и избавить его от другой части, связанной с эксплуатацией. (И это касается не только рабочей группы. Если речь идет об участии посетителей, то уместно обсуждать и их эксплуатацию.) Нам удалось лишь наметить осуществление этого принципа. Например, вклад в создание нового протестующего дресс-кода внесли не только организаторы «Моды на свободу». В создании одежды и ее показе приняли участие знакомые и даже незнакомые никому из организаторов посетители фестиваля. Кто-то помогал и со строительством подиума. Но большинство пришедших выбрали для себя классическую модель пассивного созерцания происходящего. И дело не только в их представлениях о том, как и зачем посещают выставки. Я думаю, что мы не создали достаточных условий, чтобы сделать возможность радикального участия действительно очевидной.

Опыт фестиваля показал, что публика ходит в основном на события, только если они организованы кем-то из своей тусовки. Поэтому часто у нас было не много людей, пришедших «со стороны». День за днем в пространстве фестиваля одна субкультура сменяла другую, а их участники так и не вышли за пределы своих гетто для обмена с другими.

Что вообще такое организация фестиваля политического искусства в нашем атомизированном до предела мегаполисе, этом идеальном городе отчуждения? Где политика практически осознана как эксперимент отношений лишь единицами. Где даже в эти единицы, как-то разделяющие общую позицию, проникает разлитое по всему городу отчуждение. К сожалению, нам так и не удалось создать настоящую товарищескую атмосферу в пространстве «Медиаудара».

Сейчас уже ясно, что фестиваль должен был стать ареалом, питательной средой политического искусства, местом встреч и обмена, совместного проведения времени и рождения новых идей. Отчасти он стал таким. Но отдельного внимания требует конструирование фестиваля не только как мастерской, но и как пространства обитания. Опыт «Оккупая» показывает, что именно необходимо для этого: бесплатная кухня, возможность остаться на ночь и т.д. Все это могло позволить сверхзанятым москвичам вырваться из плотного времени труда и перемещений по городу, где время в пути измеряется часами. Облегчение знакомства друг с другом, обсуждение общих целей, какой-нибудь фри-маркет, наконец, постоянные объявления программы и того, зачем мы здесь собрались, — все это могло бы служить созданию связей и эксперименту отношений.

Политическое искусство

До сих пор мы не переставали говорить о политическом искусстве, но теперь пришло время расставить акценты в этой теме. С какой же политикой связана работа фестиваля и как в нее вплетено искусство?

Политическая линия фестиваля заключается в становлении сообщества как неформализованных и неиерархических отношений. И она противостоит внешней по отношению к сообществу логике медийной репрезентации. Интересно рассмотреть это различие на примере проходившей в рамках «Медиаудара» выставки «Феминистский карандаш — 2». Я вовсе не выступаю против выбранной участницами этой выставки стратегии сепаратистского феминизма. Без труда можно представить себе необходимость женского объединения в атмосфере московского сексизма. Однако важно понять, как эта стратегия работает в конкретной ситуации и конкретном контексте. Полноценный сепаратизм предполагает отделение как от мужчин, так и от институтов и отношений, поддерживающих мужские привилегии. Но вместо анализа механизмов угнетения женщин девушки из «ФК» ограничиваются дистанцией к биологическим мужчинам и встречают любое столкновение с «ФК» как патриархальное наступление. Вероятно, поэтому они не проявили никакого интереса к другим событиям, происходившим на фестивале. А Александра Галкина, совершившая интервенцию в экспозицию «ФК», запросто была записана в агенты патриархата (эта ситуация подробно проанализирована в «Стоп-статье» Александры Новоженовой и Глеба Напреенко). Также, в отличие от «Медиаудара», «ФК» не отказался заявить себя в рамках Московской биеннале, даже поверхностный анализ которой показал бы ее патриархальность. Таким образом, на уровне отношений сепаратистская стратегия «Феминистского карандаша» оказывается близка к стратегии конкуренции на художественном поле и коллаборации с институциями, то есть к борьбе за обладание тем мужским типом власти, само существование которого должно быть оспорено. И все это вместо того, чтобы искать общее с другими угнетенными, пусть и не по гендерному признаку, а за убеждения, публичные действия, образ жизни, — хотя бы с участниками «Медиаудара».

Проблема заключается в том, что стремление к репрезентации феминизма полностью затеняет для «ФК» противоречия, связанные с тем, как происходит эта репрезентация.

Здесь политика становления сообщества и создания неформализованных отношений непосредственно подходит к вопросу искусства. Именно искусство выводит нас за пределы социальных ролей, раскрывает неизвестному, тем самым делает возможным сообщество. Искусство может являться нам и в самих отношениях. А изображения на стенах есть интеллектуальный, визуальный ландшафт наших взаимодействий. Если когда-то искусству приходилось бороться за автономию от церкви, а потом от государственного заказа, то теперь пришло время сделать следующий шаг, развернув борьбу за независимость от самой неолиберальной «автономии» искусства и связанной с ней модели репрезентации. Эта модель должна быть преодолена как представление о социальной функции искусства и как практика его деполитизации и беспомощности. Только тогда на месте половинчатых попыток Берлинской или Стамбульской биеннале сможет возникнуть действительно новая поэтика.

Зал на «Артплее» — не Тахрир и не Чистые пруды. Вся активность сообщества остается лишь наполовину политической без участия в конкретном политическом столкновении.

Проблемы искусства и критики, о которых идет речь, прекрасно демонстрирует вышеупомянутая статья Новоженовой и Напреенко. Разворачивая любопытную классификацию политизированного искусства, авторы остаются в рамках либеральной модели, стремящейся натурализовать его деполитизированное положение. В рамках этой модели искусство существует на автономной сцене, где различные его типы репрезентируют политический процесс уже в нейтрализованном виде. Вероятно, поэтому для наших критиков политическим является лишь вопрос о том, как именно эти типы искусства взаимодействуют между собой, а не с социальным. В отношении же самого политического процесса художник, на их взгляд, способен только «подглядывать за политикой из выстроенного им замка» (как Арсений Жиляев) или показывать границы группового или общественного консенсуса (как, например, это сделала Александра Галкина, разрушая уютный дискурс «ФК»). Но в отличие от такого искусства и такой критики, существующих в парадигме репрезентации, политическое высказывание открыто осуществляется как вмешательство. Вопрос заключается только в том, в какую именно ситуацию нужно вмешаться. И вопрос этот стоит как перед дискурсивными, так и перед визуальными формами практикующей мысли.

Горизонтальный принцип организации фестиваля открывал вмешательству многие его аспекты: от создания принципов координации до конструирования материального пространства. Но любая ситуация, будучи выбранной для вмешательства, требует переосмыслить в соответствии с ней цели произнесения речи или создания изображения. Здесь текст, например, становится удачным в зависимости от того, как он включился в создание отношений. Ассамблея оказывается успешной, если создала возможность свободного обсуждения и коллективной игры желаний. Одна из организаторов НЕПРИШЕЙПИ#ДЕРУКАВ Полина Заславская сказала мне, что делает этот показ, чтобы создать атмосферу товарищества, которой не хватало на фестивале. Как она заметила, «коллективность — это всегда немного влюбленность».

Но все это касается организационного аспекта политики, обращенного к сообществу, к его нуждам и его становлению. Однако зал на «Артплее» — не Тахрир и не Чистые пруды. Вся активность сообщества остается лишь наполовину политической без участия в конкретном политическом столкновении. Именно с выбором последнего и связаны наибольшие проблема как медиаактивизма в целом, так и «Медиаудара» в частности.

Участники рабочей группы пикетировали ФСИН в поддержку Надежды Толоконниковой. Борьба, которую она продолжает изнутри тюрьмы, проливая яркий свет на условия заключения в России, так же как и поддержка этой борьбы, очень важна. Но необходимо придумывать и другие стратегии, выходящие за пределы бесконечной череды медийных акций, бросающих вызов властям, и изнуряющих кампаний в ответ на последующие репрессии. Здесь «Медиаудар» еще не предложил ничего нового, и это его основная проблема как события политического.

Возможно, перспективы политического искусства связаны не с деятельностью маленьких групп на центральных площадях, а с вмешательством в конкретные ситуации сопротивления. Не с безлюдной пустотой городской площади, а с плотностью взаимодействия в протестном лагере, в ходе забастовки, в борьбе против сноса очередного памятника архитектуры, строительства небоскреба или стоянки на месте детской площадки. Тогда на место «привлечения внимания» к тем или иным абстрактным проблемам — лишь кормящим политиков и экспертов — сможет прийти распространение информации о способе их решения или, по крайней мере, об удачном опыте самоорганизации. То есть на место репрезентации жизни в политике и искусстве придет объединение этих трех величин в общей борьбе.

***

Фестиваль принес разочарования, но и стал местом встреч, которых без него бы просто не случилось. Ведь в этом городе надо тратить часы на дорогу, только чтобы встретиться. Мы увидели друг друга, мы действовали вместе. Успех этого события измеряется тем, насколько плодотворны были эти встречи, будут ли длиться возникшие в них отношения и какие последствия они повлекут. Мы по-прежнему открыты участию, все желающие могут связаться с нами указанными на сайте способами и продолжить движение вместе.

Понравился материал? Помоги сайту!