Воображариум Новой Академии

Первое правило Новой Академии — почаще говорить о Новой Академии. Что бы вы ни подразумевали под этим брендом. Второе правило — не пытайтесь выяснить, кто и что называет Новой Академией. Велик риск рассориться с друзьями и нажить новых (или первых в жизни) врагов. По большому счету, это дела петербургской арт-тусовки, ряда галерей, нескольких зарубежных и российских коллекционеров. Широкой публике в России неоакадемизм неизвестен, а если вы вдруг им интересуетесь, то попадаете в террариум. Это вам не прерафаэлиты — участники событий живы и зачастую обижены (и лучше не спрашивайте, на что или кого). Отношения художников друг с другом и с окружающим миром настолько сложные и контрастные, что чужак априори попадает в опалу, пытаясь хотя бы линейно выяснить, кто с кем не дружит и кто чем занят. Мы по возможности проследили судьбу и перспективы наследия двух очевидных звезд — Тимура Новикова и Георгия Гурьянова. Они очень разные, но схожи в том, что рынок зафиксировал ценником их элитный статус посмертно.

Ценник на Тимура Новикова упал из-за неоднозначных отношений правообладателей с владельцами работ, а после смерти в 2013 году Георгия Гурьянова мы так и не увидели обещанной посмертной выставки. Недавно объявил о возрождении деятельности Клуб друзей Маяковского — организация из далекого прошлого арт-подполья. Клуб грозился пролить свет на некие скелеты в шкафу. «Новая Академия — это чисто тимуровская вещь. Она существовала, пока был жив Тимур (Новиков. — А.С.), и умерла вместе с ним, — рассказывает один из основателей Новой Академии и ближайший друг Георгия Гурьянова Денис Егельский. — Что там сейчас происходит и почему мои работы выставляют без моего ведома, я, честно говоря, не в курсе. Речь о вещах, которые были в коллекциях Новикова и Гурьянова. К слову, Тимур ведь никак не зафиксировал права на бренд “Новая Академия”. Его зарегистрировала Ольга Тобрелутс. Даже на буклете, который вышел к посмертной выставке Гурьянова, стояло сразу два логотипа. Один — тимуровский, другой — Ольги Тобрелутс. Самое смешное, что они одинаковые». Медиахудожник Ольга Тобрелутс — главный, если угодно, идеологический соперник Егельского. До перехода на личности дело не доходит, но у каждого из героев явно какая-то своя «Новая Академия». Смотри пункт первый.

— Тимур ведь никак не зафиксировал права на бренд «Новая Академия». Его зарегистрировала Ольга Тобрелутс.

Но вернемся пока что к Гурьянову. Нереализованная посмертная выставка этого художника — тема болезненная. Обычно перед тем, как работы ушедшего мастера подорожают, организуется масштабный вернисаж — этакая фиксация художника в истории искусства. Ретроспектива Гурьянова (не где-нибудь, а в Эрмитаже) сорвалась в последний момент. В итоге роль поминальной выставки сыграла непрезентабельная карликовая экспозиция из одной незаконченной работы и ряда набросков в Музее Новой Академии. Так называемый музей — комнатка в лабиринтах «Пушкинской, 10», которую сложно найти, непросто открыть и хочется забыть. Пыльная штукатурка, кривые стены и отсутствие контроля на входе-выходе — кроме бородатого обитателя арт-центра, который милостиво открыл мне музей, удивившись, что туда вообще кто-то пришел. При желании работы самого дорогого современного русского художника можно было просто вынести.

«Это был тот самый случай: выставить нечего, а выставить хочется, — продолжает Егельский. — На момент смерти Гурьянова его работы находились в коллекциях в Москве и за границей. Люди, у которых были произведения Георгия, договорились с Пиотровским, должна была быть большая выставка в Эрмитаже. Если бы это произошло, цены на Гурьянова еще бы подскочили. А они и при его жизни были немаленькие. Последняя работа, которую он продал, насколько я помню, “ушла” за 80 тысяч евро. Потом выставка могла бы поехать в Москву». При этом у сестер Гурьянова не было его живописи, а в основном ценные артефакты. То бишь коллекция галстуков, ботинок, зеркал (что в некотором объеме присутствовало и на бедной выставке в катакомбах «Пушкинской, 10»). В итоге, по словам Егельского, «кто-то» вдруг отговорил сестер Гурьянова делать выставку. Работы быстро разошлись по коллекционерам, которые едва ли предоставят их для гипотетической монографической выставки. «Георгий очень любил фотографию и фотографироваться, после него остались гигантские архивы. Там много еще не проявленной пленки. Ценные снимки, там не только группа “Кино”. Что немаловажно, сейчас гурьяновский архив еще можно поднять — герои его снимков живы, многое можно атрибутировать. Правда, к сестрам художника “не подобраться”, а сами они заниматься архивом якобы не собираются».

Почему получилось так, что у наследников и правообладателей нет работ Гурьянова, мне удалось узнать у художника Олега Маслова. Мы общаемся в мастерской опять же на Пушкинской, 10. «Гурьянов сейчас продается за сотни тысяч евро, и он свой взлет еще застал, — говорит Маслов, — но под конец жизни он был уже слаб, мало работал, в итоге его картин на рынке в принципе было мало. Отчасти из-за этого они так высоко ценились. Кроме того, работы Гурьянова часто продавались, еще не будучи написанными. После смерти художника в его собственной коллекции не осталось ничего (из собственных работ. — А.С.), кроме нескольких незаконченных картин. Работал он долго, тщательно, почти мучительно. Бывали случаи, что приходили работники музея, чтобы отвезти картину на выставку, а он по пути пытался ее дописать. Коллекционеры, уже заплатив деньги, буквально вымаливали у него картины. А он все не мог закончить. Он очень строго к себе относился: писал, потом счищал, переписывал, становилось только хуже. Приходит, например, коллекционер и говорит: сделай мне, Гурьянов, хорошего Гурьянова. Платит аванс, а возможно, и всю сумму. Что делает Гурьянов? Веселится, радуется, начинает картину. Она у него не идет. И так из года в год: коллекционер пишет, приезжает, приносит дорогое вино, закуски, сидит с Гурьяновым, обсуждает работу. Коллекционер, довольный (или недовольный), уезжает, проходит еще год…»

Оглядываясь даже на ближайшее прошлое, понимаешь, что петербургские художники при всей целостности и живости направления оказались крайне неорганизованными. Это сейчас они немного завистливо говорят, что-де московские концептуалисты «сели за стол переговоров» и «договорились». С какими галереями, искусствоведами работать, как сохранить творческую продуктивность, не скатываясь в склоки. С Новой Академией, увы, такого не произошло, хотя, наслушавшись рассказов о тучных 1990-х годах, нельзя не заметить, что «счастье было так возможно».

— Коллекционеры, уже заплатив деньги, буквально вымаливали у него картины. А он все не мог закончить.

— Думаю, до начала 2000-х Новая Академия была не просто самым крутым, а вообще единственным направлением, в котором было большое содружество художников, — продолжает Маслов. — Даже, я бы сказал, единственным оформившимся направлением. Первые выставки случились в 1990-е, за границей. У нас тогда и галерей-то не было — может, в Москве пара, а в Петербурге несколько мест, которые торговали сувенирами, — ну, вы понимаете, на каком все было уровне. Продажи тоже были за границей — ценник начинался от пяти тысяч долларов. Евро тогда еще не было, в каждой стране были свои гульдены, пфенниги и т.д. В те времена это были огромные деньги, можно было купить себе квартиру в центре Питера.

— Вот так запросто, продал одну картину — купил квартиру?

— Да, вот так. Но некоторые не купили себе квартиру, думая, что дальше будет лучше. Нами интересовались, издания вроде Guardian выпускали статьи, изображавшие нас этакими «фашистами-гомосексуалистами». Представляете такое сочетание? Это создавало мощный интерес к Новой Академии. Но времена менялись, как и отношение к нашей стране в Европе. Нашим художникам там были рады только поначалу.

Российские коллекционеры обратились к неоакадемизму в нулевые годы, причем уже как к «историческому» явлению, раскрученному в Европе. Скупали работы неоакадемистов во множестве появившиеся банки — по примеру европейских коллег. Впрочем, в отличие от европейских банков, новорожденные российские часто исчезали через год-два, причем вместе с собраниями искусства.

В случае с Тимуром Новиковым, по словам Дениса Егельского, коллекция художника имеет большее значение. «Новиков был гораздо общительнее, — продолжает Егельский. — Его архив больше, чем у Гурьянова. Остались кипы рисунков, документов и прочих вещей, не приведенных в порядок. Вдова Тимура, Ксения, много внимания уделяла оцифровке видео. Новиков ведь женился за пять лет до смерти, в итоге его наследие “приватизировано” — все, что свыше “официально признанного”, считается фальшивкой». Признать подлинного Новикова по установившемуся порядку может только Комитет Тимура Новикова. Между тем о щедрости и альтруизме Тимура не упоминает только ленивый. Как он дарил свои работы друзьям и друзьям друзей, много путешествовал и в поездках тоже раздавал шедевры. «Новиков мог прийти в гости, сделать пару картин и тут же оставить их хозяевам, — рассказывает Егельский. — Количество оставшихся после него текстильных работ учету не поддается». После смерти Новикова авторские права автоматически перешли к его вдове Ксении, а затем — к ее (не Тимура) дочери Маше. Система подтверждения авторства работ в России не отрегулирована: по мнению Егельского, люди, у которых есть «неофициальные» работы Новикова, могут добиться признания через суд. Прецедентов что-то не видно, да и как делать экспертную оценку? Через Комитет Тимура Новикова, тот самый, который многие неоакадемисты ныне считают врагом?

— В случае с Новиковым и Гурьяновым главное, что нужно знать, — есть наследники. Как они скажут, так и будет.

— В случае с Новиковым и Гурьяновым главное, что нужно знать, — есть наследники, — говорит художник Сергей Шутов, член Комитета Тимура Новикова. — Как они скажут, так и будет. А Клуб друзей Маяковского — это давно отжившая, реликтовая организация. Ну представьте, что мне сейчас бы начал писать Бетховен с претензиями, что я как-то неправильно его воспринимаю или трактую. Клуб друзей появился, когда возникла необходимость взаимодействия между художниками и чиновниками. У рок-музыкантов был рок-клуб, а у художников — Клуб друзей. Потом он рассосался, появилась Новая Академия. Анонимные претензии этой организации сейчас — все равно что претензии 1980-х годов к 1990-м и 2000-м. Ее время уже прошло, как и Новой Академии, изучением этих вещей должны заниматься историки искусства. Правда, таких специалистов пока нет, но тем не менее. А все эти разборки и возня — по-моему, чисто питерская фишка. Комитет Тимура Новикова появился, когда была жива Ксения Новикова. Она обратилась к нам, друзьям Тимура, знавшим его лично, за помощью.

— А как быть с возможными фальсификациями Новикова? И с историями о полотнах, лично подаренных Тимуром друзьям, но не признанных его авторскими?

— О каких фальсификациях идет речь? Неужели можно всерьез думать, что кому-то из комитета — мне или Екатерине Андреевой, например, — нужно подделывать работы Новикова, что мы этим занимаемся? Любая фальсификация — это разовая акция. Легализовать фальсифицированную работу значит сбить цену на рынке. Нам это зачем? Комитет существует для того, чтобы к нему обращались галеристы, коллекционеры. В него входят компетентные люди, они могут подтвердить подлинность работ. А что касается «друзей», которым Тимур дарил свои работы, — знаете, их может много обнаружиться по всему миру. У нас механизм утверждения так устроен, что у каждого члена комитета есть голос, но не решающий. Оцениваются система строчки, характерная для Ксении Новиковой, манера наложения краски, характерная для Тимура, трафареты. Я сам лично учил Новикова делать трафареты, мы их вместе вырезали. Таким образом, у комитета есть знания, существующие не только в памяти людей, но и буквально в наших руках.

— Хорошо, а если говорить о выставочных проблемах. Где сейчас находится коллекция самого Тимура Новикова?

— Странный вопрос. У наследников, где же еще. Я, по-вашему, должен спрашивать: «Маша, а где у тебя хранятся работы из коллекции Тимура?» В надежном месте, наверное. Моя коллекция — у меня дома. Наследники Тимура Новикова уже не имеют отношения к Академии, это другая история. А что, все художники думали, что им перепадет немножко славы Тимура Новикова? Нет, не перепадет. Никто не запрещает использовать работы из коллекции Новикова на выставках. Пусть придет человек к наследникам, скажет: у меня есть желание, время, деньги, я хочу организовать выставку. Я напечатаю каталог, договорюсь с Эрмитажем (или Русским музеем), давайте сделаем выставку. Но никто не приходит! Та же ситуация с Гурьяновым — его так называемые поклонники и близкие друзья говорят: как же так, работы великого художника оказались не в тех руках! Хочется спросить: а где вы все раньше были? Вам самим, «поклонникам» великого художника Гурьянова, не стыдно так говорить? Я очень хорошо помню, как издавался первый основательный каталог Новикова, помню, как это сложно было для Ксении. Это огромное количество сил, труда, слез. Это всегда унижения, попрошайничество. Да, это сложно, сложнее, чем ругать всех вокруг. Большинство самых достойных работ Тимур при жизни заблаговременно подарил музеям. Так что возможность организовывать выставки есть.

— Картины Гурьянова, в принципе, тоже может подделать любой выпускник «Мухи».

Вопрос о фальсификациях мы обсуждали и с Олегом Масловым: «Сразу после смерти Тимура его работы очень подорожали, он на какое-то время стал номером один среди российских художников. Потом, в связи с нахлынувшими на рынок подделками, ценник упал. Во времена неоакадемизма Тимур делал что-то наподобие хоругвей — плюшевых или бархатных, велюровых, вельветовых. Это были такие красивые вещи с иконкой, обшитой бисером. В качестве образа появлялся, например, Оскар Уайльд. Это был выработанный стиль — одновременно и ассамбляж, и реди-мейд, и хоругви. Он сам не мог строчить на машинке: поначалу ему помогал модельер Костя Гончаров, потом будущая жена, Ксения. Поскольку она уже врубалась, как делать, ему оставалось только умозрительно (он был уже слепой) придумывать сюжеты и образы. Потом он мог пощупать работу руками и поставить свою подпись — в виде трафарета или вышивки. Ксения Новикова, кроме того, обладала искусством бисерного шитья — она и обшивала эти хоругви». Подделать хоругви, по мнению художника, легко — достаточно найти похожий плюш в комиссионке, найти и обшить бисером картинку. «Думаю, были еще интриги между разными продавцами, каждый норовил обвинить другого в том, что у него подделка, — продолжает Маслов. — У Гурьянова цены пока держатся, но я уже вижу, что начинается эта мышиная возня. Картины Гурьянова, в принципе, тоже может подделать любой выпускник “Мухи”. Отличить фальшивку сможет только специалист либо человек вроде меня, который был рядом, видел и знает все ошибки, промахи, недостатки. Определенный набор “косяков”, которые есть у каждого, даже большого, художника и по которым можно отличить его подлинник. А подделать можно любого, даже Рембрандта».

Ну и финальный аккорд: я все-таки спросила Ольгу Тобрелутс, как обстоят дела с выставкой Гурьянова (которую, по моим источникам, убили в зародыше). Тобрелутс полагает, что черт не так страшен. Начали беседу мы все же с того, что зарегистрировать «Новую Академию» Ольга решила после обращения к ней самих художников и сделала это «с большими трудами». «Попечителями стали Александр Давидович Боровский и Михаил Борисович Пиотровский, — рассказывает Тобрелутс. — Но дальше дело не продвинулось. Городской комитет по культуре бойкотировал все наши письма и не ответил ни на одно из них. Стало ясно, что город не только не хочет такого выставочного пространства (музея Новой Академии. — А.С.), но даже не хочет обсуждать эти инициативы. Я не чиновник. Я художник. Ходить по инстанциям и доказывать очевидные вещи мне противно. Тем более что выяснилось, что друзья не могут по разным причинам этим заниматься». Тут вроде напрашивается все тот же вопрос — где были друзья Тимура Новикова?

«Что касается выставки Георгия, — продолжает Ольга. — Я не знаю, что сорвалось и каким образом. Ко мне обратились его сестры с просьбой помочь в организации выставки и издании каталога. Я нашла мецената, который пожертвовал деньги на каталог и подготовительные работы. Андрей Хлобыстин собирал материал, списывался с коллекционерами и собрал всю информацию, которую и передал Аркадию Ипполитову. Георгий мне говорил несколько раз, что хотел бы, чтобы его каталог делал именно Аркадий, и мне стоило немалых усилий уговорить Ипполитова его сделать. Макет делает Павел Гершензон, и, насколько я знаю, он почти готов. Я принимала незначительное участие в процессе сбора каталога. Пожалуй, только скоординировала фотографа с коллекционерами для съемки картин. Но и в семье осталось много графики и есть живопись, которую всю удалось сфотографировать для издания. Все ждут, когда каталог будет закончен. Это кропотливая работа, и я не могу говорить за Аркадия, когда это случится». Теперь, по словам Тобрелутс, предполагается выпуск скорее не каталога, а некоего более масштабного труда Ипполитова о Гурьянове. Историю с комитетом и наследием Тимура Новикова Ольга прокомментировала обтекаемо. Конечно, трения и споры заметны со стороны, но она была Тимуру другом, а не искусствоведом. В итоге мы ожидаемо пришли к тому, что есть некий конгломерат друзей (возможно, бывших), творческая жизнь которых протекает в мутной воде. Кто ловит в ней рыбу да и водится ли она еще — неясно.

Вопрос денег для художников — один из ключевых. В Петербурге их (денег, а не художников) ощутимо меньше, чем в столице, и вопрос, кто заплатит за издание каталога и прочее материальное обеспечение, тут — предмет насущный. Новая Академия с ее маргинальным юмором и лобовым гротеском интуитивно прочнее связывает местных художников с Европой, чем надуманные искусствоведческие сентенции. И многим неоакадемистам вдвойне тяжело существовать в системе арт-рынка — не потому, что они бессребреники, а потому, что значительная часть творческой жизни прошла в условиях либо отсутствующего, либо стихийного, долларового, жадного до модного продукта рынка. «Вся эта ностальгия меня раздражает и мучает», — замечает Олег Маслов. И добавляет: «Я пишу цветы. Эмигрировал, так сказать, в них». На мольберте и правда живопись с красочным цветком.

В сухом остатке мы имеем крайне важное для самосознания и идентификации художника явление, замурованное в локальные склоки. Одни герои этой некогда яркой тусовки нашептывают гадости про соратников, не называя, впрочем, имен — не хотят «активных военных действий». Другие грустно констатируют, что все это слишком грязно даже для частного обсуждения. Третьи пружинистой походкой входят в новое время, собирая с него дань за свое славное прошлое. Деньги в этой схеме — субстанция неочевидная, ускользающая. Как, собственно, и искусство.

Понравился материал? Помоги сайту!