Больше чем акционизм

У них было все, что я так люблю: свобода, религия, секс, искусство и революция. Наша встреча с арт-группой «Краденый Хлебъ» (далее — К.Хъ) была неизбежной. То тут, то там я слышала про загадочный коллектив, который был активен в Воронеже в 2005—2011 годах. Одни называли их художниками-ситуационистами, другие — анархо-сатанистами. Краденохлебовцы делают точное, актуальное, критическое высказывание, не пытаясь изменить мир, не рассчитывая на отклик аудитории, без материального интереса. Они действуют, чтобы действовать. А разве можно иначе, если ты живой?

Я долго пыталась найти этих людей в интернете, но попадала только на запутанный сайт Школы социологии без формы обратной связи и на многочисленные статьи о задержании акционистов в 2010 году. Через пару месяцев поисков я узнала, что членов секты уже нельзя встретить в одном месте: кто-то уехал в Питер, кто-то вышел в окно, кто-то сошел с ума, художник Павел Брат вообще эмигрировал в Черногорию. Я писала разным людям почти без надежды собрать осколки воронежского акционизма. И в один прекрасный день он сам связался со мной. Подозревал в связях с органами, спрашивал, кому я отзваниваюсь, не говорил своего имени и возраста… Впрочем, так даже интереснее.

Преподобный

Пастор Алексей (он же Преподобный Андреас Часовски, Феликс и т.д.) приехал в родной Воронеж в августе этого года не просто навестить духовных братьев и сестер. Он приехал издать редкую книгу времен Октябрьской революции — «Светильник любви» Пимена Карпова. Его лирику издавали большевики, но в 1922 году, прочитав книгу внимательнее, сожгли весь тираж. Карпов был простым, неграмотным человеком, который понимал революцию по-своему: в мистическом, апокалиптическом смысле, неудобном режиму.

«Человек потаенный у меня есть, он работает в архивах, так я нашел рукопись, которая вообще не издавалась 100 лет, — говорит Преподобный. — Я занял денег, накопил денег, заработал денег… Дьявол мне говорил: “Возьми ипотеку, возьми машину…” А я подумал: надо к другому стремиться, растратить деньги так, чтоб не собрать их, — и издал книгу. Книга вышла вчера (20 сентября 2017 года), я уже продал 10 экземпляров стиптизершам и проституткам. И это знаковый момент. Я думал, что моими первыми покупателями будут литературоведы, филологи, люди культурные и интеллигентные. Узнав о выходе книги, они стали юлить вокруг меня и заваливать сообщениями, пытаясь выпросить книжку в подарок или обменять. Меня поразило, что самая первая книга была продана девушке, которая не читала книги вообще — у нее просто добрая душа! Есть такая фраза в Новом Завете, что “блудницы и мытари впереди вас войдут в Царствие Небесное”. Я думаю, это потому, что они ближе принимают боль мира, в то время как книжники и фарисеи остаются на кафедрах. Если я отобью все затраты и отдам долги, то в планах есть еще кое-что редкое издать, чтоб уж разориться на 100%».

Книга, кстати, уже продается в Москве и Петербурге, также ее можно найти в Воронежской библиотеке им. Никитина.

Деятельность арт-группы 2007—2010 годов продолжала традиции дадаистов и ситуационистов, местами по дикости напоминала венский акционизм 1970-х годов. Они устраивали спонтанные выставки, флешмобы на помойках, через пять минут разбегались, оставляя свои картины для всех бесплатно, потому что искусство должно принадлежать народу. Как-то раз художники пришли в Музей им. Крамского с муляжами автоматов, выставили бабушек-смотрительниц за дверь, сняли картины и повесили вместо них свои. Доказали, что для того, чтобы выставиться, не обязательно пробиваться в галерею, есть множество свободных площадок, а если нужно, их можно легко захватить.

Самой громкой акцией, за которой последовал арест, стала развеска 15-метрового баннера с цитатой из Ницше «Спите спокойно. Бог умер» в Страстную пятницу 2010-го на Северном мосту.

Раньше арт-группа занималась публичным акционизмом, со временем все больше уходя в ритуалы, которые делались не для зрителя, а для переживания личного трансгрессивного опыта. Например, была такая акция «Поедание Богородицы в меду». Участники законсервировали иконки Божьей Матери в банках с медом, вошли в православный храм во время богослужения и этим медом причастились. Критика псевдоправославных народных суеверий налицо, но при этом никакой публичности.

«За те вещи, что они делают, душу не потеряешь»

Также известна дикая вечеринка.

— Мы самовольно захватили заброшенное здание в центре города, — рассказывает Андреас Часовски. — Охрана подвинулась, потому что мы пришли с муляжами калашей. Поставили дым-машину, стробоскоп, оплатили работу проституток, чтоб они плясали. Над сценой подвесили замороженную свиную голову, она медленно таяла, в конце вечеринки ее изнасиловали в пятачок. Мы хотели создать пять минут чего-то, выходящего за границы привычного, плюс обмануть тех людей, которые туда придут. Мы бы ушли, а любители искусства, пришедшие якобы смотреть перформанс, были бы схвачены ментами, но этого не случилось. Никто не разогнал вечеринку. Представители органов зашли, заценили все, покивали головами и ушли. Туда были приглашены журналисты, и событие получило резонанс в прессе. На допросе нас спросили: «Зачем вы содомировали свинью?» Мы ответили, что мы — арт-группа и занимаемся современным искусством. К формулировке «арт-группа» мы пришли только для того, чтобы нас не закрыли как секту. Мы делали не перформансы, а ритуалы. А ритуалы — это не для всех. Это для внутреннего опыта. Просто так получилось, что долю принадлежности к искусству это все-таки имеет.

— То есть вы делаете не то же самое, что Павленский и Pussy Riot?

— Это другое. За те вещи, что они делают, душу не потеряешь.

— А зачем вы ее потеряли?

— Так был процесс интересен! Например, Андрей Платонов утверждает, что душа — это выдумка буржуя. Что с ней носиться-то?!

— Вы употребляли наркотики?

— Никогда. И это принципиально. Нельзя связывать революционные ячейки с наркоманами и алкашами.

— Какая ваша последняя акция?

— Мы пикетировали помойку на путч. Это было 19 августа этого года.

После гонений и допросов отделом «Э» художники эмигрировали в Киев, где принимали участие в акции Александра Володарского в Киево-Печерской лавре. На иконе заменили лик Христа на Сталина и во время литургии пронесли ее в храм. Никто из прихожан ничего не заметил. Акция наглядно показывает, с какой легкостью народ заменил христианских идолов на вождей коммунизма, а через 70 лет вернул все обратно. Акционисты беспрепятственно прошли в первый ряд, помолились на икону Сталина и поставили свечи за упокой Путина.

— Почему вы не остались в Киеве? — спрашиваю я пастора. — Ведь там всегда происходит какое-то бурление, на Украине последние 15 лет — вечная революция…

— Там не на что было существовать. Наши запасы подходили к концу, пришлось воровать в магазинах.

— Не ожидала. Ты как Воротников, что ли, в супермаркетах воруешь?

— А как же! Воровать в «Ашане» удобнее всего. Под конец обнаглели так, что стали воровать по цветам. Потом фотографировали это все, выкладывали на сайт, раздавали бедным…

— А сейчас ты тоже воруешь?

— Последний раз я украл пачку масла и попался, но попался очень смешно. На выходе мне сказали, что у меня в кармане пачка масла, я достал ее, и из кармана посыпались деньги, где-то в районе 70 000 рублей (последние шесть лет Алексей работал в Эрмитаже). Я как раз днем раньше получил зарплату. И вот они составляют протокол, удивляются, видят кучу денег и говорят: «Если вы сможете оплатить эту пачку, дальше этого протокола дело не пойдет».

— Как ты относишься к этической стороне вопроса?

— Таскать из больших магазинов я не нахожу большим грехом. Там все заложено на воровство. 80% краж совершается работниками магазина. А если даже недостачу вычитают из зарплаты работника, тем самым они обостряют межклассовые противоречия. Работник сразу становится недоволен, он идет против начальства, и совершается революция. Как-то я отправил письмо работникам «Ашана»: «Спасибо, что разрешаете воровать» — и указал сумму, на которую вынес товаров в этом году. Ответа не последовало. Персонал мне не жалко, потому что люди соглашаются на совершенно скотские условия труда и не ропщут.

«Мы — церковь»

Краденохлебовцы считают, что лучшее, что может сделать современный художник, — это замолчать. В ХХ веке умер автор, а в XXI за ним последовал и зритель. Получается, что искусство существует только для самого себя: искусствоведы пишут для искусствоведов непонятным для людей языком, критики пишут рецензии для посвященных, художники ходят на выставки друг к другу... Значит, зритель стал не так важен, искусство замкнулось в самом себе, и К.Хъ доводит эту ситуацию до гротеска. Они делают документацию акций намеренно плохо, избегают зрителя и любых денежных отношений. Акцию не продашь, плохую документацию — тоже. А искусство их максимально отвратительно.

«Меня интересует процесс трансгрессии, — поясняет пастор. — Я хочу нащупать границу того, что еще можно преступить. Меня интересуют безумие и хаос. В сути мы делаем то же, что и другие в постмодерн: берем старые проверенные символы (кресты, свастику и т.д.), доводим до абсурда и проверяем их прочность. Мы не хотим изменить мир, нам наплевать на зрителя. Наша цель — проверить свои внутренние границы и получить личный опыт. Я могу пояснить, в чем разница между современным искусством и тем, что делаем мы. Мы — церковь, и поэтому мне нравится проводить параллели с западной и восточной формами христианства. Разница между тем, как проходит исповедь у протестантов и у православных, в том, что у первых грешник кается публично, а в византийской традиции, наоборот, раскрывает душу один на один с духовником. Все современное искусство в той форме, в которой мы сейчас его знаем, пошло с Запада. И ему свойственны активные отношения со зрителем, перформативность, публичность (стремление выставить плод своего творчества напоказ, в музейном пространстве, в галерее, стремление продавать искусство или хранить, собирать, коллекционировать). “Краденый Хлебъ” стоит с восточной стороны. Он сам в себе и для себя, он не ищет зрителя, не вовлекает его, не привлекает его и ни в коем случае не стремится ему что-либо продать, показать, донести что-то и этим изменить культурный код».

Отец номер два

Все члены секты занимаются самой разнообразной трудовой деятельностью. Один из них, Павел Брат, — успешный современный художник, сотрудничает с питерской галереей ANNA NOVA, а сейчас проживает с семьей в деревне в Черногории. Псевдоним «Брат» — религиозное имя Павла, полученное еще во время его акционистской деятельности в родном Воронеже.

Пастор Алексей о Павле Брате: «Мы повлияли на него с религиозной точки зрения, потому что он хотел заниматься вот этим безыдейным, бездуховным современным искусством. Он стал копировать вещи столетней давности: например, устроил выставку по дадаизму “Да да смерть” (первая выставка Павла, 2007 год. — Л.Д.) — это было гиперудвоение и нацболовского лозунга, и дадаистского. Паша был единственным из называющих себя современными художниками, кто в одиночку (когда у нас были обыски и репрессии) совершил акцию в поддержку К.Хъ. Он покрасил яйца в черный цвет и залил в них кровь, выставил на Чернавском мосту и клюшкой для гольфа разбивал их, скандируя: “Бога нет!” Потом, когда в Воронеже начались репрессии на нацболов, он переехал в Питер, а вслед за ним переехал и я. Мы долгое время жили вместе. Он делал иконы из бумаги, часть из них стала иконами секты. Павел — художник, и он не может не творить, а если ты творишь достойные вещи — у них непременно будет цена. Тут просто нужно выбрать: если ты творишь вещи антисистемные, то ты не можешь продаваться, а если ты творишь классные вещи — тогда у них есть цена. Просто не нужно называть их контркультурными. И Павел честно признает эту позицию. Сейчас он обслуживает крупный капитал. Его вклад как в искусство, так и в политическую среду большой. Именно его картина висит над кроватью Эдуарда Лимонова. Паша и сейчас остается верным своим взглядам. Просто он не хочет уходить в маргиналии, он не хочет быть этим вечно притесняемым нацболом, которому на улице могут надавать по ушам. Не знаю, насколько эта позиция революционна, но Павел считает, что мы и этот тренд можем оседлать. Повернуть искусство в такую сторону, что оно преобразует действительность. Мне лично не кажется, что денежный поток можно обуздать искусством, скорее, наоборот. У Паши есть что продать, а мы сознательно отказываемся от производства продукта. Поэтому мы даже сейчас ничего не делаем, никаких акций, никаких выставок, потому что, как только ты что-то делаешь, на тебя сразу навешивают ценник “это стоит столько-то” на любом рынке: на рынке современного искусства, на рынке помойного искусства, на рынке примитивистского искусства. Поэтому за последние лет пять я понял, что стоит теоретически осмысливать все, что происходит, но практически нужно перестать существовать в самом радикальном смысле».

А вот что рассказал о себе и своем прошлом сам Павел Брат:

— Считаешь ли ты деятельность К.Хъ совриском и вообще искусством?

— Думаю, это было глубокое явление, в первую очередь, залегающее на уровне культуры и оказавшее влияние на многих авторов, в том числе занимающихся и совриском, и локальным искусством.

— Какое место в культуре они, на твой взгляд, занимают?

— Вот сейчас сижу и думаю, что определение «места в культуре» здесь потянет навешивание лишних понятий. Я проповедую отказ от определения многих вещей и процессов. Если мы что-то пытаемся обозначить конкретно, двумя словами, тремя... создать какое-то новое словосочетание, тем самым найдя незанятую нишу, свое место этому явлению, то нам точно придется отсечь важные элементы. Если мне когда-то надо будет дать определение, то я начну с перечисления слов, которым не будет конца: свобода, крест, земля, храм, трэш, кровь, свеча, книга, вера, тишина, праздник, лопата, лес, взрыв, крот... А еще лучше — зарифмую это все.

— Считаешь ли ты, что «Краденый Хлебъ» искал славы непрямым путем, или это не акции, а действительно ритуалы, которые люди совершали исключительно для того, чтобы пережить какой-то личный опыт, а не внести свои имена в историю мировой культуры?

— Поиск славы и слава как таковая, думаю, лежат в другой плоскости, и другие дорожки к этому всему ведут. Тут дорога в лес, темный, таинственный, а дальше уже из леса кто куда выйдет. Может, кто славы огребет, может, кто просто огреб, а кто-то так в лесу и остался. Вот тоже понятие «слава». Я сейчас транслирую себя из Черногории, и тут «слава» — это когда все приходят в твой дом в определенный день и ты всех угощаешь, а все говорят, мол: молодец ты какой, какой хозяин, славят тебя. Здесь путь к славе очень прост, она более земна, осязаема, церковна.

— Ты себя сейчас считаешь членом секты?

— Я к братьям православным сбежал в итоге, в горы самые. А членом, конечно, считаю, ибо связь с Отче ощущаю, практиками и по сей день занимаюсь.

— А какими практиками, если не секрет?

— Скажем так, это практики ритуальной деятельности. Это повседневность, общение с природой, противопоставление природе, проникновение в нее. И природа, и ее восприятие, и понимание, кажется, в К.Хъ были важным элементом. Храм же никто не рыл в центре города, все же уходили подальше от людей, поближе к себе и своим. Вот сейчас ход прорубаю сквозь лес к горам. Думаю, полез бы я такой ход прорубать где-нибудь под Воронежем — точно попал бы под карандаш центра «Э». И было бы весело, был бы другой контекст, слежка, задержание... и выхлоп, или, как говорят сейчас, хайп. Но это все х****. Думаю так и записать можно прямым текстом.

Мать и отец

Сейчас арт-группа насчитывает пять отцов-основателей, одну мать, некоторое количество диаконис. Плюс братья, сестры и питерские «Нахлебники».

Я поговорила с матерью Натальей:

— Что ты считаешь акционизмом?

— В любом акционизме заложена вера в то, что комплексное использование различных форм искусства, объединившись в единый луч, способно достигнуть какого-либо концептуального, политического, общественного результата.

— Ты считаешь деятельность К.Хъ современным искусством?

— Я мыслю шире. К.Хъ — это форма жизнетворчества. Любая презентация себя в рамках арт-программы подразумевает, что ты будешь волной глобализма лишен кондовости, которую дает классическое искусство, или манифестации полной свободы, которую дает современное искусство. Когда я анализирую совриск — я делаю это с позиции арт-дилера. А К.Хъ никогда не был включен в какие-либо рыночные отношения.

— Какая цель у К.Хъ?

— Я никогда не пыталась найти в этом целеполагания. Это вольноотпущенники. У нас не существует никакого устава и организации. Каждый в рамках своей жизни исповедует определенную линию отцовства. Это общество людей, которые комплементарны друг другу. Это жизнетворчество. К.Хъ — это форма ухода от вопросов, которые мир задает нам ежедневно. Общество хочет, чтобы человек занял свое место в рамках капиталистической системы, чтобы он разложил себя на вес и на число.

— Что для тебя К.Хъ?

— Для меня арт-группа — это предельно искренняя форма реализации своих возможностей. Я не верю в человеческий потенциал, не верю в творчество как в положительный процесс, не верю, что мы движемся от низшей ступени к высшей… Мне эта идея совершенствования личности абсолютно чужда. Я верю в то, что человек может наращивать в себе совершенство только тогда, когда он рассматривает себя как профессионала, как члена семьи и т.д. Но не когда рассматривает себя целостно. Я не имею никакой гражданской позиции вообще. Я ни за что не борюсь, меня не интересуют проблемы мира. Мне кажется, что человек должен стремиться к двум процессам: познанию и удовольствию. А если при этом он еще и старается не причинять боль тем, кого он знает, то мне кажется, что его антропологическая программа полностью выполнена.

Мастер абсурда отец Павликий также поделился своими соображениями:

— Павел, ты считаешь себя художником?

— Едва ли. Я радиотехник.

— А ты душу потерял?

— Пропил.

— Зачем ты принимал участие в акциях арт-группы?

— Мы просто все любили Любаню (почетная диакониса. — Л.Д.).

— Почему вы называетесь «Краденый Хлебъ»?

— Потому что все идеи, смыслы, символы — все это краденое.

«Я самый традиционалистский из них из всех»

Андреас Часовски пять лет ходил в христианские секты самых разных направлений, но не нашел ничего подходящего. Его духовные поиски закончились созданием своей закрытой тоталитарной секты К.Хъ. Все пасторы тут очень разные, говорят каждый по-своему, но их объединяют потрясающая целостность и любовь.

Пастор Алексей Ильинов о своей линии отцовства:

— Я, скорее, не идейный краденохлебовец. Просто друг Преподобного. Я самый традиционалистский из них из всех, поддерживаю контакт с евразийцами и нацболами. Мое краденохлебство не идейное, а семейное. Я считаю, что все мы — граждане Чевенгура. Наш анархизм имеет кровь и почву. Нам присуще ощущение себя частью единого исторического потока, ощущение связи с предками. Краденохлебство — это не идеология, это ощущение себя дома. Мне кажется, самое страшное для системы — это не какой-то нарисованный фаллос, как у группы «Война», а братия. Мы будем жить своей братией внутри системы. Система остается холодной, бесчувственной, безумной, такой, как во все времена. А К.Хъ — это личный выход.

— Ты художник?

— Да. Я художник и поэт.

— Ты читал «Бомбастику» Бренера?

— Нет. Я люблю Клюева, Хлебникова, Тихонова, Платонова, Андрея Белого. Я тяготею к красно-коричневой эстетике. А эта европейская левизна… Она была раньше интересна, но выродилась.

— А вот там упоминается концепция «художник без произведения». Как ты ее понимаешь?

— Была такая арт-группа «зАиБи». Это про них. Наверное, к нам это тоже применимо. В сущности, смысл хаосизма сводится к ничегонеделанию и шатанию по гостям.

— Ты считаешь себя философом?

— Скорее, я считаю себя любомудром. Всерьез интересуюсь русской религиозной философией.

— Как ты понимаешь название «Краденый Хлебъ»?

— Мне кажется, тут есть что-то от таинства христианской евхаристии. Момент совместного преломления хлебов и принятия того, что произойдет потом (предательства Иуды, распятия и воскресения). Мы обращаемся к пластам глубинной метафизики. В отличие от столичных людей, мы лишены некой наигранности, пафоса ради пафоса. В провинции некоторые вещи более искренне получаются. У нас тут нет каких-то столичных соблазнов. Нам приходится вертеться в своем кругу и что-то изобретать, ни на кого не ориентируясь.

— Все это прекрасно, но зачем вы используете мрачную готическую символику и чернушный флер?

— Это было некоторое время назад, сейчас мы уже повзрослели. Возможно, это связано с тем, что мы в 1990-е годы любили тяжелую музыку и переняли эту эстетику. Люди, которые видят пентаграмму и сразу начинают кричать про сатанизм, просто необразованные. Поэтому наша акция «Спите спокойно. Бог умер», сделанная в Страстную пятницу, была воспринята неверно. А она наихристианнейшая.

— Ты потерял свою душу?

— Это интимный вопрос. Это мой личный диалог с Абсолютом.

— Значит, секта — это форма эскапизма?

— Мы же не сбегаем. Мы живем в миру. Мы изучаем то, что вокруг нас.

— У тебя есть моральные принципы?

— Они у всех есть, но у каждого свои. Это проверяется в некоторые моменты жизни, когда человек показывает, человек он или нет.

— А человек — это кто?

— Творение Божье, птица Божья. Древняя китайская мудрость гласит: «Не нужно быть сложным, как бриллиант, а нужно быть простым, как яшма».

— Как можно перестать быть творением Божьим, птицей небесной?

— Крылышки потерять и прижаться к земле, как червячок. Примеров тому великое множество: тогда существование человека становится безрадостным и безвкусным. Для того и преломляем мы хлеб с братьями своими, чтобы приобщиться, чтобы крылышки свои не потерять.

Понравился материал? Помоги сайту!