Дарья Парамонова: «Если критикуют — хорошо»

В Москве завершился очередной сезон благоустройства по программе «Моя улица». Третий год модернизация столичных общественных пространств остается самой обсуждаемой темой среди архитекторов, урбанистов, градозащитников и активных горожан. Генеральный директор Strelka Architects, куратор программы «Моя улица» Дарья Парамонова ответила на вопросы Ольги Мамаевой («РБК-Недвижимость») об успехах и неудачах московского благоустройства, одиночестве в мегаполисе и новой российской моде на памятники.

— Главный скандал нынешнего сезона благоустройства связан с реконструкцией Биржевой площади, в результате которой были повреждены фундаменты и части стен храма XVI века (об этом можно прочитать в интервью с Евгением Соседовым. — Ред.). Если верить градозащитникам, фактически речь идет о разрушении целого исторического слоя. Как так вышло, что, работая над проектом, вы этого не предусмотрели?

— Любой проект благоустройства, который мы делаем, отвечает пяти главным параметрам: безопасность, комфорт, экология, разнообразие и идентичность. Последний особенно важен, он подразумевает сохранение тех элементов, которые уже существуют в городе. Для нас это такой же важный параметр, как безопасность.

Изначально проект благоустройства Биржевой площади включал фонтан. По задумке авторов проекта, голландского бюро Karres+Brands, он должен был располагаться в единственной части площади, куда падает солнце. Но концепция — это лишь видение того, что бы хотелось сделать, идеальное намерение. В реальности часто выходит иначе, нежели задумывалось. Есть миллионы причин, почему концепции трансформируются в процессе дальнейшей разработки и реализации. Возьмем пример Лубянской площади по проекту норвежского бюро «Снохетта»: там тоже в концепции были фонтан, а также кафе и деревья, но осталось только мощение.

— Так чья это в итоге ответственность — ваша или заказчика? Вы же должны были приложить усилия, чтобы эти данные получить.

— Авторы концепции при нашей поддержке разработали проект с учетом всех исходных данных, предоставленных заказчиком. Чтобы понимать: заказчиком всех проектов в рамках программы «Моя улица» выступают город и его правительство, в составе которого есть такие структуры, как, например, Мосгорнаследие (Департамент культурного наследия города Москвы). Вопрос в том, как повел себя в этой ситуации заказчик, когда в процессе работы открылись новые детали; ведь работы велись, как и на всех проектах, под надзором московских археологов. Таким образом, мы оказались в центре конфликта профессионального сообщества.

— Да, и медийно вы эту историю в итоге проиграли. И не только ее.

— Мы не участвовали в тех бурных обсуждениях, которые развернулись, так как там изначально была неверно представлена наша роль. Но обидно, что положительные примеры не вызывают таких же ярких эмоций. Например, Хохловская площадь. Я лично не видела постов от археологов в соцсетях, которые бы хвалили этот проект. Масштаб проекта реконструкции Хохловки колоссален — не только с точки зрения археологии. Это победа архитектуры. Мы отбились от всех идей сделать навес от дождя и оформить его поликарбонатом и кучи других консервативных сценариев. Назвать эти предложения качественными и современными никак нельзя. Я уже не говорю про бетон, который впервые в рамках муниципального проекта благоустройства отлили в Москве. То, что там бетон, а не гранит, — это огромная победа. Работать с бетоном очень сложно; даже в частном строительстве, где-нибудь в Жуковке, найти подрядчика, который льет бетон, крайне сложно. А в городе это в сто раз сложнее. На Хохловке мы еще использовали экотротуар, водопроницаемое покрытие, которое можно класть вокруг деревьев. Оно твердое, по нему можно ходить на каблуках, ездить на автомобиле, но при этом оно не пылит и впитывает воду. Все боятся инновационных решений, потому что они могут не получиться. Любой эксперимент — это всегда ответственность и риски. Хохловка — пример современной интеграции археологии в Москве. Но, как ни странно, этот колоссальный кейс остался незамеченным. Как будто в этом городе открывают такие вещи каждый день. Я не видела, чтобы «Архнадзор» одобрил этот проект.

Например, Хохловская площадь. Я лично не видела постов от археологов в соцсетях, которые бы хвалили этот проект.

— Может, у них просто другой взгляд на него?

— Если считать, что пример Хохловки плохой, то компромисс пока найти невозможно.

— «Стрелку» много и часто заслуженно критикуют за «Мою улицу», но обвинения в том, что вы не пытаетесь сохранить историческую среду и отдельные артефакты, точно несправедливы. Расскажите подробнее, как вы ведете эту охранную работу, кого привлекаете.

— Мы совместно с активистами и краеведами весь год собирали артефакты по улицам, которые были благоустроены в этом сезоне. Среди этих артефактов — например, подлинные газовые и водопроводные люки XVIII—XIX веков. На время ремонта оригинальные люки снимают, реставрируют, ставят на их место временные, а потом возвращают. Но следует понимать, что в процессе кроме нас есть еще большое количество разных «игроков», от которых зависят конечный результат и различные детали: заказчик, технадзор, подрядчики на местах. Не все из интересантов и участников процесса заинтересованы в сохранении наследия, а у нас, в свою очередь, нет рычагов давления на всех.

Сейчас все архитекторы, которые занимаются концепцией, а не проектированием, делают волонтерскую, по сути, работу. По закону они не должны это делать — ее обязаны вести разработчики проектной документации. Это тоже не замечается. При этом я считаю, что археологи и градозащитники ведут себя совершенно правильно: если они не будут столь активны и категоричны, то от города вообще ничего не останется. Но в той реальности, в которой мы живем, все равно невозможно все музеефицировать. И какие-то локальные вещи, правильно исполненные, нужно ценить. Это тот минимум, который мы можем обеспечить.

— Вы не пытались наладить диалог с «Архнадзором» и ВООПИиКом, которые сегодня являются главными вашими критиками?

— Надо понимать, что наладить диалог — это не значит, что все со всем согласны и это какое-то приятное мероприятие, где все довольны друг другом, особенно если мы говорим о городе, где существует множество разных мнений. Например, работая над проектом благоустройства площади Красные Ворота, разработанным французским ландшафтным бюро Michel Desvigne, мы консультировались с Натальей Олеговной Душкиной, которая является членом «Архнадзора». Мне этот опыт очень дорог, хотя она и не была довольна результатом.

— Что именно ее не устроило?

— Не понравилась идея озеленить площадь перед входом в метро «Красные Ворота» деревьями с холмами, поскольку деревья загораживают исторические визуальные связи. Наталья Олеговна указала нам на эти связи, и мы убрали деревья с основных осей и раздвинули холмы, постарались все учесть, но полностью не отказались от проекта. Холм не выше обычного автомобиля, которые занимали эту площадь ранее, а деревья расположены так, чтобы вид на вход в метро с внешней стороны Садового кольца и с Мясницкой улицы на площадь не перегораживал его. Сейчас проект еще не окончательно реализован — неверная форма холма, не сделаны посадки на них. Любой городской проект всегда «страдает» известной лояльностью и потому уязвим для критики.

Наладить диалог — это не значит, что все со всем согласны и это какое-то приятное мероприятие, где все довольны друг другом, особенно если мы говорим о городе, где существует множество разных мнений.

— Какие по итогам трех лет оказались более уязвимыми, какие — менее?

— Работая над программой «Моя улица», я поняла, что самые хорошие решения — это функциональные решения. Когда были закончены Якиманская набережная и Триумфальная площадь, у всех было счастье: мы думали, что и остальные проекты удастся сделать так же. Сейчас ясно: такие удачи сегодня могут быть только точечными. Сложные ландшафтные проекты пока тяжело реализовывать. Благоустройство — оно в целом не про пасторальную красоту, оно про общий фон, разведение потоков и навигацию, про функциональное зонирование. Это, например, то, что мы видим на Новом Арбате, — совмещенная парковка с озеленением и зоной променада. Там получилось сделать чистое функциональное зонирование, которое изменило это пространство к лучшему.

Другой пример — дублеры с выделенными парковками на Садовом кольце, которые идут параллельно основному потоку и выделяются грядкой деревьев. Здесь почти нет никакого дизайна, это чисто функциональное решение, но оно работает. Кроме того, благоустройство стимулировало реформу общественного транспорта. Понятно, что нужно двигаться дальше, но первый шаг сделан, и это очень важно.

— Каким должен быть следующий шаг?

— Интеграция трамваев, создание дополнительных выделенных линий, развитие инфраструктуры, связанной с расписанием движения транспорта. Для меня идеальный пример навигации общественного транспорта — Берлин. Там трамваи и автобусы ходят, как поезда метро, с пяти-десятиминутными интервалами, и время прибытия отражено на табло. Вывод общественного транспорта на такой уровень — главное, что нужно сделать в Москве. Нужно сделать все, чтобы человеку в элегантном костюме с портфелем было комфортно ехать в автобусе. Вопрос, какими лавками, урнами и клумбами будут оформлены дороги, мне кажется второстепенным.

И, конечно, городское пространство не может существовать без локального бизнеса. Его развитие ­­— это гарантия жизни на благоустроенных территориях. Уже сейчас по результатам работ видно, что это работает — меняется профиль бизнеса: вместо банков и ювелирных магазинов на первые этажи приходят кафе, магазины продуктов и одежды. Нужно дальше стимулировать эту тенденцию.

Работая над программой «Моя улица», я поняла, что самые хорошие решения — это функциональные решения.

— Что первостепенно в благоустройстве общественных пространств?

— Комфорт и то, что принято называть гуманизацией пространства. Это то, что, вообще говоря, и не видно. К хорошему быстро привыкаешь и не помнишь, как было иначе. А ведь было, и совсем недавно. Мы сейчас уже настолько привыкли к «Уберу», что уже не сознаем, что всего несколько лет назад вызвать такси было адской мукой. То же и с благоустройством — люди просто пользуются его результатами и не думают, как что устроено.

— Ну почему, иногда думают. Например, когда ливневки не справляются с дождевым потоком и Мясницкая на полметра уходит под воду.

— Конечно, и такое бывает. Есть еще жалобы автолюбителей, которые возмущаются, что их вытесняют из центра города, но всех их вместить физически невозможно. И потом, автомобилисты — не единственные пользователи. Гораздо больше людей получило совсем другой город. Любой конфликт — шаг вперед в процессе становления городского комьюнити. Поэтому если критикуют — хорошо.

— Но вы же не могли не задавать себе вопрос, почему так происходит. Может, это не хайп на пустом месте, а следствие вашей или чьей-то еще халтуры, ошибок. От них никто и нигде не застрахован, но почему их не признать?

— Любой большой городской проект в любом городе — это всегда конфликт. Я имею в виду действительно масштабные проекты, а не благоустройство, допустим, скверов или детских площадок. В 2010 году Москва начала сильно меняться, и мы все вошли в зону турбулентности. Но это не значит, что кто-то что-то не предусмотрел. Нас слишком много, и недовольные будут всегда. Что работает, а что не работает, покажет время. Благоустройство, в отличие от капитальной архитектуры, обладает гибкостью — это то, что всегда можно исправить. Те решения, которые окажутся нежизнеспособными, со временем можно будет заменить другими. А вот какой-нибудь «Атриум» или «Европейский» — это проблема. Скажу честно: я как человек, по своей природе скептичный и мрачный, даже не рассчитывала на какой-то успех «Моей улицы». Но он случился, и я до сих пор не могу в него поверить. Сделано действительно очень много, и есть очевидные успехи. Главный вывод, который я сама для себя сделала, — без выстраивания диалога с жителями ничего не получится.

— Вы учли это в работе с регионами, где сейчас занимаетесь благоустройством общественных пространств?

— Да. В регионах мы внедряем вовлечение — обсуждение проектов с местными жителями.

Любой большой городской проект в любом городе — это всегда конфликт.

— На примере Москвы мы видим, что это формальная процедура, которая никогда не влияет на результат.

— В регионах мы постарались сделать так, чтобы жители принимали участие в проектировании. Конечно, в известных пределах. Ведь архитектор действует как врач. Вы же не указываете врачу, какими лекарствами вас лечить, где что резать и какой диагноз ставить. Так же и с архитекторами. Жители при всем желании не могут самостоятельно разработать транспортную схему города, для этого нужны специалисты. Иными словами, должен быть баланс между вовлечением жителей и работой профессионалов. И потом, помимо прав у горожан есть обязанности и ответственность за создание локальных комьюнити, с которыми архитекторы будут работать. Никто, кроме самих людей, это не сделает. Это опыт, и он выращивается так же, как любой другой. За один-два года этого не сделать, а за пять — можно. Все это впервые с нами происходит, и неудивительно, что так много ошибок. И потом, кого когда в этом городе о чем-то спрашивали?

— Так и сейчас не спрашивают.

— Потому что у нас никто никогда не умел выстроить грамотную коммуникацию по поводу серьезных городских проблем. Власть, эксперты и общество учатся этому сейчас, на наших глазах.

— В книжке «Горожанин. Что мы знаем о жителе большого города», которую недавно издала «Стрелка», философ Виталий Куренной справедливо замечает, что сейчас у человека появился шанс не принадлежать ни к каким сообществам и побыть наедине с собой. А урбанисты все время лишают его этой возможности, загоняя в общественные пространства, встраивая в те или иные городские системы. Вы с этим суждением согласны?

— Побыть наедине с собой в мегаполисе довольно просто. Общественные пространства не про принуждение к сообществу, а про то, чтобы дойти до магазина или работы, не зажмурившись и не рискуя быть сбитым машиной. А пойдете вы на фестиваль цветов или народных промыслов — это уже ваш выбор.

— А парк «Зарядье» — он про что?

— Про намерения. «Зарядье» — потрясающий проект, который был даже теоретически невозможен каких-то пять-семь лет назад. Мы можем искать мелкие просчеты и ошибки, возмущаться плиткой без бордюрного камня. Но гораздо важнее то, что этот проект есть обозначение намерений и намерения эти самые замечательные — они про гуманизацию среды и движение в будущее, а не в прошлое.

— К слову, о прошлом. Мы сейчас повсеместно наблюдаем расцвет монументального искусства, весьма, признаться, неожиданный. Только за последний год в разных городах России появились памятники князю Владимиру, Ивану III, Ивану Грозному, Александру III, Михаилу Калашникову. Месяц назад в Москве открыли монумент жертвам политических репрессий, сейчас обсуждается проект памятника погибшим журналистам. С чем вы это связываете? И не пытаемся ли мы говорить на языке, который давно устарел?

— Это интересный вопрос. У нас памяти как таковой нет, есть множество версий истории в зависимости от источника. Наверное, это такая необходимость материализации истории, попытка зафиксировать хоть что-то, вбить колышек, поставить веху. Стоит посмотреть, когда появится критическая масса молодых авторов, которые освоят современный язык; тогда образы тоже изменятся.

Понравился материал? Помоги сайту!