На следование Иосифу

7 ноября в московской галерее The Ugly Swans открывается вторая часть персональной выставки Яна Гинзбурга «Комната гения. Афоризмы Иосифа Гинзбурга». Двухчастный проект продолжает серию экспозиций, посвященных памяти бездомного художника и философа Иосифа Гинзбурга (1938—2015), первой из которых был «Механический жук» (2017). Идея инсталляции с комнатой была придумана самим Иосифом: принадлежавшие ему личные вещи соединены с восстановленными пластическими объектами. Искусствовед и психоаналитик Глеб Напреенко попытался разобраться, из чего складывается современное понимание мемориальной экспозиции и не является ли история искусств всего лишь чужим костюмом, оставленным на вешалке в камере хранения.

История, в том числе история искусств, — способ навести порядок в том, что называют наследием. Наследие, или же наследство, — способ упаковать следы, оставленные нам прошлым, переведя их в статус означающих. Вступление в наследство — то, что позволяет осуществлять в нашей цивилизации отцовская функция — начиная с наследования имен собственных: фамилии и отцовского имени в отчестве. Фамилия и отчество — лишь возможное внешнее проявление функции Имени отца ^[1], которая, создавая идею универсальности, сама, однако, универсальной не является — и фамилией и отчеством не гарантируется. Точно так же не является всеобщей и всеобщая история искусств.

Художник Ян Гинзбург взял свою нынешнюю фамилию в честь Иосифа Гинзбурга — практически забытого советского художника-нонконформиста, с которым случайно познакомился на улице. В журнале «Разногласия» было опубликовано интервью с Иосифом, которое взял у него Ян, еще будучи Яном Тамковичем. Я отсылаю к этому интервью всех, кто хочет вникнуть в фактическую канву истории Иосифа и их встречи с Яном, хотя некоторые читатели упрекали этот текст в безответственности. Ведь в нем ни Ян как интервьюер, ни я как редактор никак не поставили под вопрос паранойяльные конструкции Иосифа, упрекавшего других художников-нонконформистов чуть ли не в сотрудничестве с КГБ. Но я хочу задаться другим вопросом: что такое Иосиф для Яна, который называет себя его учеником? Точнее — что такое Иосиф для искусства Яна?

Иосиф Гинзбург. Фотографии 2015 года
© Ян Гинзбург

Я сосредоточусь на выставке Яна «Комната гения. Афоризмы Иосифа Гинзбурга». Многие экспонаты для нее Ян взял из бокса, в котором Иосиф хранил свои вещи в отсутствие места жительства и ключ от которого оставил Яну в наследство.

Ян и ранее создавал выставки, где конструировал свое право наследовать различным героям истории искусств (например, Пикассо и Матиссу) при помощи того же инструментария приемов. Каждое произведение, как и выставка в целом, строится Яном как ассамбляж из подлинных или с археологической точностью подобранных, аналогичных подлинным предметов, принадлежавших художнику, а также метонимических объектов.

Основой метонимии может быть атрибут биографии художника: например, водосточная труба от раковины в «Комнате гения» отсылает к телефонным разговорам диссидентов в ванной из страха перед слежкой. Метонимия может строиться и на образе или названии конкретного предмета, опять же принадлежавшего художнику: так, советский белый пластиковый табурет отсылает к позвонку мамонта, которым владел Иосиф, и к одному из его афоризмов.

Работы Яна можно назвать документально-аллегорическими: их элементы не сплетаются в узел по правилам метафоры, но каждый по отдельности отсылает к осколкам утраченного исходного, которое необходимо реконструировать, воссоздать.

Сам этот афоризм словно характеризует метод работы Яна: «Время и обстоятельства разобщают, разъединяют, рвут на клочки нашу жизнь и наши привязанности и разбрасывают эти клочки в разные стороны. Заметив это, человек настраивает себя на постоянные усилия соединять, собирать воедино свою жизнь, создавая этим ту половину счастья, которая зависит от него. Я нашел кость мамонта, разбитую на большие части и осколки разной величины. Склеил самые большие, средние раздал детям, а мелкие выбросил».

Иначе говоря, работы Яна можно назвать документально-аллегорическими: их элементы не сплетаются в узел по правилам метафоры, но каждый по отдельности отсылает к осколкам утраченного исходного, которое необходимо реконструировать, воссоздать. Поэтому, как любой аллегории и любому архиву, им присущ привкус невосполнимой утраты, меланхолии. Работа Яна есть работа этого невозможного восполнения.

Пикассо и Матисс были каноническими персонажами модернизма, Иосиф же — герой-отброс, уникальная находка Яна, позволяющая ему попытаться оформить абсолютное единоличное право на наследство — в стороне от постоянных споров о преемственности, неотделимых от идеи всеобщей истории искусств. Однако работа наследования Яна, как и позиция самого Иосифа, вовсе не равнодушна к этой идее. Но всеобщая история искусств выступает по отношению к ним как архив, как история остановленная: не речь, но язык.

Ян Тамкович. Выставка «Автономные реплики». ЦТИ «Фабрика». 2014
© Ян Гинзбург

Иосиф, практически полностью выпавший из социальных связей, мыслил себя как уже принадлежащий вневременной истории человечества. Эта история опиралась для него на имена гениев — часть которых представлена на портрете Иосифа кисти Владимира Бондаренко списком: Ницше, Фрейд, Шопенгауэр. Эманацией последнего Иосиф считал самого себя.

Функция, которая здесь была отведена Другому, — функция засвидетельствования. Так, Иосиф взял справочник советских писателей (снова — список имен) и всем им разослал свой сборник афоризмов. Некоторое время спустя он обзвонил их всех и спросил мнение о его книге. Один из респондентов дал ему, пожалуй, самый точный ответ: порекомендовал книгу «Симфония разума», странный продукт позднесоветского универсализма, сборник афоризмов героев советского пантеона. В этой истории встретились и отразились друг в друге система безумия Иосифа и государственная система культуры СССР.

Но какое место было отведено телу и жизни перед лицом смертной хватки вечного величия? Иосиф заключал их в кокон, в капсулу, в бокс, в склеп. Именно это пространство конструирует «Комната гения» Яна: с достойными кунсткамеры диковинками вроде чучела обезьяны, с посмертной маской Пикассо, с последней прижизненной фотографией вечно молодой благодаря пластическим операциям Любови Орловой, с окнами, закрытыми матрасами от солнечного света, — так действительно баррикадировался Иосиф. Он планировал дожить до 300 лет и оставил Яну особые инструкции об обращении со своим телом после смерти в перспективе будущего воскрешения силами науки. Тело, жизнь, смерть перетекали для него друг в друга в едином узле. На выставке Яна выставлен термос Иосифа: всю свою еду он помещал в эту капсулу, доставал же он питание на помойках.

Наследуя Иосифу, Ян наследует вовсе не его Имени отца как символической функции; он (на)следует всему этому узлу, спаивающему имя, тело, смерть, жизнь. И такое (на)следование требует материального труда, производства мемориала, задействующего реальные следы Иосифа.

Многие полагают, что большая модернистская история искусств сегодня мертва — если вообще когда-либо в самом деле была жива. Но Ян при помощи Иосифа занимает позицию маргиналии, отброса по отношению к этой истории и тем самым оживляет ее архив, подобно тому как Иосиф верил в возможность оживления мертвого тела. Так работала выставка Яна «Механический жук»: редкая попытка увидеть феномен Ильи Кабакова как бы сбоку, с обочины магистрального хода истории, который провозглашал, даже критикуя его, сам Кабаков. В углу этой выставки висел шерстяной костюм Иосифа, в котором тот постоянно ходил в последние годы своей жизни. Физически вживив этот элемент в замкнутую тотальность канонических элементов московского концептуализма, Ян сумел этот канон пересобрать.

Ян Гинзбург. Выставка «Механический жук». Галерея Osnova. 2017
© Ян Гинзбург

Для построения истории необходим объект оттолкновения, оформляющий нечто, хотя бы частично изъятое из общей циркуляции ^[2], — иначе говоря, объект, организующий определенную приторможенность влечения: сублимацию. И Ян стал партнером Иосифа именно в том, что сумел столкнуть капсулу, в которой Иосиф замкнул свой мир, с чем-то внешним по отношению к ней: тем, что не существовало для Иосифа. При этом сам Иосиф стал живительным инородным телом для истории искусств в ее концептуалистском изводе. Уж не две ли они стороны одного и того же, изнанка и лицо единого плетения?

Как и в «Механическом жуке», в «Комнате гения» в углу висит тот же принадлежавший Иосифу вязаный шерстяной костюм. Он рифмуется с огромными спутанными бровями, приклеенными к посмертной маске Пикассо, и с лозунгом забытой хиппи-группировки «Волосы», которую в 1970-х Иосиф поддерживал и которая была репрессирована: «Растите волосы везде». Как поговаривают, волосы продолжают расти и после смерти.

---

^[1] Понятие психоанализа, введенное Жаком Лаканом.

^[2] Об этом, кстати, идет речь в статье Уитни Дэвиса на примере построения истории искусств Иоганном Иоахимом Винкельманом.

Понравился материал? Помоги сайту!