«Нищебродство и снобизм»

«Это поверхностно — интерпретировать меня как петербуржца».

Николай Комягин (Shortparis) в интервью «Собаке»

В новогодние каникулы в Выборге (Ленинградская область) прошел фестиваль «Что происходит на заводе детских колясок?» — показывали искусство в бывшем здании завода (детских колясок). Его построили в 1937 году по проекту финского архитектора Аарне Эрви — Выборг тогда был частью Финляндии. Сейчас тут торговый центр, но бутиков пока нет, зато есть галерея на первом этаже — «Арт-лига», подразделение петербургской «Пушкинской, 10». Фестиваль обещал осмыслить тему детства, проговорить что-то сокровенное в актуальной интонации.

Я не очень-то доверяю «Пушкинской», но идея проработать память места — бывшего производства, завязанного на теме детства, — показалась блестящей. Идеальное попадание в благостную инфантильность сверстников и моду на локальности (и конструктивизм).

Организаторы не впали в форматы, которые напрашиваются в торговом комплексе райцентра: это не квест для всей семьи, не глянцевая галерея между Calzedonia и Zara. Были проникновенные, приятные вещи — например, «Переменный ландшафт» Марины Колдобской. Инсталляция удачно заняла неремонтированный, темный, пустой закуток. Экспликация обещала передать ощущения дождя, облаков, тумана простыми световыми рисунками «под медитативные звуки этнических инструментов».

Они меня зацепили, да и не звучали этникой. «Шазам» подтвердил подозрения — это была «The Package» A Perfect Circle — группы, которая в моей картине мира улучшит любую инсталляцию. Ставить их треки в галерее даже нечестно, я считаю. Может, сработала эта нехитрая манипуляция, но «Ландшафт», по-моему, проще и тоньше большинства работ. Пока проекции ползают по стенам, вас накроет флешбэками: вот вы с мамой гуляете под мелким дождем, на вас резиновые сапожки, а мир помещается под кромкой маминого зонта и капюшона дождевика — плотного полиэтилена в крупных красных ягодах. Вот тебя везут на санках, варежка волочится по притоптанному снегу, но ты не думаешь об этом — смотришь в небо, там — зимнее волшебство снега и звезд. В этом же зале — «Кувшинки» Петра Белого, бетонные шлепки на тонкой сетке в контровом свете. Тоже простой и шкодный образ — кривой и душевный детский куличик. Очевидно, это самая небрежная часть экспозиции — но мне понравилась больше всех.

Потому что в залах с живописью фиксация на теме детства сработала не в пользу зрителя: много работ, притянутых по формальному признаку — «про детей». Спящие малыши, пионеры — все в среднеакадемической интонации (худшей из возможных). Но детство — более сложная субстанция. Композиции с детьми транслируют концепцию, от которой мы давно устали. Что ребенок — несамостоятельное «милое» создание, которому до «человека» еще нужно дорасти.

В итоге проект выглядит неопределившимся: тут есть нерефлексирующий, ремесленный и подчеркнуто «взрослый» взгляд с «композициями про детей» и абстрактные по форме, честно добытые во внутреннем мире вещи. Вторые больше похожи на погружение в тему, но выглядят непрезентабельно. При этом в Петербурге была выставка Тани Рауш — с прохладно-отстраненным, но настоящим, воздушным ощущением детства. Ее живописи хочется дать контекст вроде завода детских колясок. Но мы отвлеклись — два проекта удачно смешались в голове в одно впечатление, но поговорить хочется о другом.

О том, как хорошо бы поднять планку — чтобы каждая вещь появлялась в экспозиции осмысленно, без «заполнения пространства» из страха, что будет «пустовато». Ли Бул в петербургском Манеже доверилась воздуху — она работает с ним через архитектуру, как Рауш в живописи. И экспозиции дышат, смысл кристаллизуется. Проблема в том, что лаконичность формы, воздух и нежелание делать из проекта аттракцион считываются как бедность и некачественная работа. Почему?

Сразу оговорюсь — я в основном смотрю и пишу про Петербург. И, с одной стороны, есть жанр «петербургское бедное», подразумевающий, скажем в духе «Афиши», панк-минимализм. Денег нет, но мы талантливые, и нам весело. С другой — этой бедности принято, скорее, стыдиться. Посмотрите, как в Москве — нагородили, намесили, привезли, реклама в каждой вкладке браузера. Вот это КАЧЕСТВО!

Но это же просто деньги. На специалистов, закупки, рекламу. И мы тут на болотах завидуем и комплексуем: у нас ведь тоже претензии на «столичность». Поэтому панковать особо не выходит, веселья нет. Есть идеи, мутновато и неполно реализуемые. Флегма, вещающая про «культурную столицу». Натужное равнение — изображение псевдостоличного масштаба, тех самых завидно богатых аттракционов. Зачем?

В «культурной столице» лучшие проекты — те, которые так и не случились либо случились в Москве. Друзья-художники работают в Петербурге, но показывают и продают работы в Москве — потому что дома нет смысла. Нет рынка, денег, медиа. За раскрученную «Эрарту» неловко, за подвальные арт-группы, работающие с традиционными петербургскими материалами — говном и палками, — неловко тоже. Массированный маркетинг музея современного искусства и многослойная тусовка с разжиженным КПД. Мы здесь не можем дать «качество» и осознаем это раньше, чем начнем что-либо делать; густое, тяжелое уныние — одно из главных петербургских состояний. Это не упрек, это констатация факта — я ведь и про себя тоже.

Дело, конечно, не в «Эрарте»: в конце концов, выставки шляп и мотоциклов — не преступление. Но мне все время кажется, что тут-то, при «официальном» статусе «культурной столицы», вырастает роль институций. Бюджетных гигантов, которые могли бы развеять уныние.

Но большие интересные проекты здесь случаются непропорционально реже, чем в «некультурной» столице. Подруга — сотрудница Эрмитажа — в ответ на мое негодование (как так, называетесь «главным музеем страны», а вас обскакивает ГМИИ им. Пушкина) флегматично замечает, что московские коллеги банально расторопнее. Эрмитаж медленнее и, кажется, претенциознее.

Монографические блокбастеры (Серова, Репина, Айвазовского и других любимцев публики) Третьяковки настолько мощнее аналогичных проектов Русского музея, что даже обидно. Есть прелесть в этой сдержанности (бедности?), но не оставляет мысль, что для понимания местной выставки надо увидеть московскую, москвичам же наши проекты ни к чему.

Летом 2020-го я готовила для «Фонтанки» материал о выставке «Художники и коллекционеры — Русскому музею. Дары. 1898–2019», и замдиректора ГРМ по научной работе Евгения Петрова сказала, что государство не дает денег на закупки новых вещей для музея уже лет десять. Музей принимает в дар, но не может в полную силу формировать коллекцию. Приходится постоянно просить: художников — что-то подарить, Минкульт — дать наконец денег. Это унизительно, и сложно сказать, кто виноват. В общем, в шутках про петербургское болото — лишь доля шутки. В местных СМИ иногда появляются колонки о том, как раньше было лучше Петербург сознательно превращают в провинцию (большая и богатая Москва). Грусть-печаль с закупками новых вещей в эту гипотезу укладывается, а вот уныние, местечковое мышление — нет. А они, по-моему, опаснее — так недолго окуклиться в нытье про «особую петербургскую культуру». Про нее ведь на полном серьезе говорит не только председатель местного парламента Вячеслав Макаров (знаменитый перл про «генетический код»), но и адекватные люди.

Громкая «Немосква» — сделанная, конечно, руками Москвы и по столичному велению — прошла в петербургском Манеже с подзаголовком «Опять ничего не происходит!». В контексте болотистого арт-ландшафта звучит почти издевкой. Нет, что-то, конечно, происходит. Осенью 2020-го были довольно энергичный Art-Weekend и, например, выставка «История развития мультимедиа искусства Ленинграда — Санкт-Петербурга 1985–2000 годов». И… это было похоже на «Пушкинскую, 10». Милые ошметки прошлого, они вызовут прилив нежности (и то не у всех), но за вычетом сантиментов структурной мысли не было. Это именно осколки — они любопытны, если вы хорошо представляете целое и готовы отдаться ностальгии прямо в зале.

Когда я несколько лет назад готовила текст про наследие Тимура Новикова и Георгия Гурьянова, услышала мысль: московские концептуалисты смогли договориться — с кем работать, чего придерживаться. И теперь московский концептуализм можно объяснить, это понимаемое явление; а разобщенные ленинградско-петербургские неоакадемисты — осколки. Мерцающие и дорогие ∗некоторым∗ сердцам, но все же. Не было больших выставок и тяжелых каталогов Георгия Гурьянова, нет единого «подтвержденного» корпуса работ Тимура Новикова. Опять неловко.

Говорят, когда-то эпитет «криминальная столица» решили вытеснить «культурной». Кто же знал, что порождение политтехнологов воспримут так серьезно. Персонажи, назначившие себя носителями «петербургской культуры», порой транслируют под ее видом обыкновенный шовинизм. Мне не раз, не два и не пять высказывали, что я «ничего не понимаю» — только потому, что родилась не в Ленинграде/Петербурге. Да мне-то плевать — я вообще не понимаю, как можно идентифицировать себя только через город, мне это кажется мелочным. И хочется высказаться гораздо резче: что эта показная «культурность» — уродливый нарост, мешающий городу дышать. Самая гнилая версия снобизма. Раздутые комплексы, которые тут культивируют. Но, во-первых, я не настолько погружена в контекст «петербургской культуры», не знаю всего. Во-вторых, под шишковатым шапито «культуры» есть живое, свежее — хоть и не блокбастеры, метящие в анонсы федеральной прессы.

Свою идентичность Петербург строит на отрицании идентичности московской — это, конечно, гигантский комплекс «бывшего» и заведомо проигрышная позиция. Иронично, что круги на нашем болоте в 2020 году оставила «Немосква». Не столь важно, что это и не петербургское явление тоже, главное — что Не Москва. Тут бы сказать, что Петербург претендует на роль столицы не Москвы — России за вычетом метрополии, — но ведь это не так. Из-за подчеркнутой местечковости столица одна, и это объективно не Петербург. Пора перестать его так называть. Отпустить, полюбить. Принять, что у нас никогда не будет достаточно денег. Стать бедными и веселыми, потому что бедными и грустными мы уже были.

Вокруг нас молодой, еще свежий — лимонной штукатуркой капремонта, арктическим ветром в июне, ладожским льдом под мостами в мае — город у большой воды, который живет с самоощущением старика, ноющего, как «раньше было лучше». Провинциальность — не про «ничего не происходит», а про нежелание видеть себя со стороны. А там и неспособность — мы не очень умеем держать в кадре достаточно факторов для здравомыслия, поэтому для «остальной России» мы — карикатурные снобы. Снобизм и комплексы сжигают воздух, не оставляя ничего от свежести, которая на самом деле свобода бедности.

Нам сложно — и не всегда нужно — делать мегаломанские проекты «как в Москве». Потому что, во-первых, скорее всего не получится — если вы не Семен Михайловский, а площадка — не Манеж. Во-вторых, потому что такого уже достаточно. Давайте подумаем о душе смысле. С ним проблем больше, чем с формой — и я готова еще раз похвалить выставку Ли Бул именно за смысл. Мы пишем кучу текстов про «Дейнеку/Самохвалова», или «Ненавсегда», или колониальную «Немоскву». Но мы — тусовочка, которая не нарадуется «дискуссии». Обычному зрителю гигантские проекты последних лет транслируют имперскую дичь — как будто кто-то снова и снова пересказывает помпезную и скучную оду из программы средней школы. В Третьяковке ли, в Эрмитаже ли. В тексте про новый официоз я говорила об этом чуть подробнее.

Так вот, официоз как раз нуждается во вливаниях. Не может он быть бедным, только дорогим-богатым. И, по-моему, Петербург — отличная площадка не для громогласных проектов, а для более тонкой работы со смыслом. Если вырвать наросты комплексов и вечное желание быть «не хуже, чем в Москве», стать собой, а не «петербургской культурой» — нам всем станет легче и приятнее жить. Такого, конечно, не случится, а мне опять поставят в упрек, что родилась не в Ленинграде и поэтому ничего не понимаю, но повторю: мне плевать на «культурную» реакцию.

Если вам тоже — приходите в мой телеграм-канал.

Понравился материал? Помоги сайту!