1) Живопись Серова была частью культурного мира наших родителей, бабушек и дедушек, это то хорошее, что помогало сохранять им свой художественный вкус, передавая его нам. Я хорошо помню, как, съездив в командировку в Ереван в 1988 году, мама привезла мне оттуда один из самых лучших подарков, что я от нее когда-либо получал, — большой альбом шедевров живописи из Музея русского искусства, основанного профессором Абрамяном, и как мы оба восхищались воспроизведенным там серовским портретом Марии Акимовой. Прямо скажем, дети и родители редко когда имеют идентичные художественные вкусы, мне было тогда тринадцать лет — столько же, сколько моему сыну сейчас, и поистине замечательно, что живопись Серова могла быть и была мостом между мамой и мной. Тогда же я сам купил первый большой альбом Серова, подготовленный Дмитрием Сарабьяновым и выпущенный петербургским издательством «Аврора». Альбом этот был удивительным по содержанию, я не знаю, выходило ли что-то подобное до или после: в нем воспроизведены и парадный портрет Николая II, и графический эскиз «Похороны Баумана».
Позднее Серов неоднократно отзывался эхом в моей судьбе: и когда в 1999 году мы с супругой впервые побывали в Абрамцеве — волшебное совершенно место, которое навсегда останется в истории благодаря пейзажам Серова, даже если его когда-нибудь застроят высотками и торговыми центрами, как все остальное Подмосковье; и когда в январе 2012 года мы с моим близким другом были на двух выставках Серова, параллельно открытых в Музее русского искусства в тогда еще совершенно пасторальном Киеве (та экспозиция называлась «Великий и прекрасный триумвират: Врубель, Серов, Коровин») и в московской Третьяковской галерее, где выставлялась серовская графика; и совсем недавно, осенью 2014 года, когда я был среди тех, кто безуспешно пытался предотвратить продажу с молотка лучшей работы Серова, когда-либо находившейся в Израиле, где я по большей части живу последние четверть века, — портрета Марии Цетлиной. Этой осенью в Третьяковской галерее ожидается большая ретроспектива Серова, и я очень жду ее, хотя работы этого мастера, в общем, и так давно в памяти, но каждая встреча с их оригиналами возвращает меня в дни отрочества, когда я впервые увидел их или их репродукции.
2) Валентин Серов — художник, прежде всего, удивительной посмертной судьбы. То, что он умер за шесть лет до революции, избавило его и от необходимости эмигрировать, и от опасности стать жертвой политических репрессий. В его случае опасность эта была более чем реальной, учитывая, что он написал портреты императоров Александра III, Николая II, великих князей Михаила Николаевича (сына Николая I), Павла Александровича (сына Александра II), Георгия Михайловича (внука Николая I), полотно «Коронация Николая II» и другие работы, которые установление диктатуры пролетариата явно не приближали. Будь Серов жив, невозможно себе представить, чтобы в самое трагичное для российской культуры время, в 1937 году, в московском издательстве «Искусство» выходила его избранная переписка. Судьба Серова, живи он дольше, сложилась бы явно по-иному: он либо считался бы декадентом, эмигрантом и изменником Родины, как Константин Коровин или Зинаида Серебрякова, либо был бы вынужден рисовать портреты Ленина, Сталина, Ворошилова и других новых вождей страны, разбавляя их композициями на тему «Торжественное открытие II конгресса Коминтерна», как делал Исаак Бродский, и этим был бы в глазах потомков дискредитирован. Я не сравниваю Серова с художниками-авангардистами, я сознательно говорю лишь о тех, кто был ему очень эстетически близок. В итоге Серов оказался единственным из всей, с одной стороны, постреалистичной, а с другой — предпостимпрессионистской (здесь уже были Кончаловский и его единомышленники по группе «Бубновый валет») живописи российского Серебряного века, кто на протяжении советской истории оставался частью художественного канона, чьи репродукции не нужно было прятать.
Серов видится мне вершиной российской художественной классической традиции, человеком, в немалой степени закрывшим за собой дверь, чтобы ничего не мешало постимпрессионизму, кубизму и художественному авангарду утвердиться на авансцене истории культуры. Фактически он — первый и последний великий российский художник-портретист, ни до, ни после ему не было равных. Понятно, что в первое десятилетие ХХ века — годы расцвета серовского гения — новая передовая живопись, прежде всего фовизм и кубизм, была очень далекой от его эстетики: он это видел и даже был вполне готов, по желанию заказчика, повторить (достаточно вспомнить работу Матисса, перерисованную Серовым в качестве фона созданного им изумительного портрета Ивана Морозова), но его предпочтения были очевидно другими. Однако сегодня, когда мне кажется неимоверно важным утвердить именно эстетический плюрализм в искусстве, самоценность факта сосуществования разных художественных традиций и школ, этот мастер сияет одной из вершин российской и даже мировой культуры. В лица на портретах Серова полезно всматриваться хотя бы для того, чтобы не считать Шилова или Никаса Сафронова большими художниками. Вообще то, что из окон Кремля и Российской государственной библиотеки виден музей Шилова, а не музей Серова, — неимоверная дикость. Надеюсь, это не навсегда.
Есть и еще одно измерение, и оно уже не сугубо художественное, но, если угодно, нравственно-гражданское. В наши дни, особенно в последний год, в умах российской интеллигенции происходит тотальное размежевание по принципу «кто не с нами, тот против нас», никакого права на разномыслие не признается не только режимом, но и его оппонентами (я недавно с горечью писал об этом), мы уже перешли от повсеместного обличения фашизма непосредственно к евгенике, и недавние чудовищные разглагольствования известного сатирика — яркое тому свидетельство. Самой своей творческой судьбой Серов — за десятилетия до утверждения в постмодернистской философии перспективы нарративного восприятия — демонстрировал, как можно видеть мир с разных сторон, у каждой из которых — своя правда и свое видение. Серов действительно создал лучшие портреты тогдашних хозяев жизни (как членов императорской фамилии, так и новой буржуазии), но ведь и самую памятную работу о расстреле первой русской революции 1905 года — «Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваша слава?» — тоже создал именно он! В этой связи продолжателем традиции Серова выступает не кто иной, как Виктория Ломаско, ведущий мастер протестной графики наших дней. Поэтому Серов может не только сиять во всем своем великолепии как вершина русского художественного Серебряного века, но и служить для нас гражданским примером гуманиста, не зашоренного в своем мировосприятии, видящего по обе стороны баррикад, какими бы высокими они ни были, людей со своими проблемами, переживаниями и надеждами. В наши дни всеобщего остервенения мало что важнее, чем это. Традиция обличения «врагов» и в лучшем случае сострадания «невинным жертвам» в российской общественной мысли куда сильнее, чем традиция понимания и сопереживания людям, которые, как это часто бывает, многогранны и противоречивы в своих деяниях. Серов учит нас именно этому, а это, по-моему, — самое главное.
