Корабль Кабаков

«...плывет. Куда ж нам плыть?»

А.С. Пушкин

Илья Кабаков как сын советского андеграунда и отец русского концептуализма в представлении не нуждается. Чем дальше, тем меньше. Редкий современный художник представлен столь обильно во всех институциях, на всех событиях. Давно эмигрировавший Кабаков многие годы не звучал на родине, предпочитая завоевывать мировую арену. Его визитная карточка — уже давно ставший классическим мотив советской коммуналки. Все помнят замечательных персонажей («Вшкафусидящий Примаков» и др.) и остроумнейшие тексты. Знаменитым произведением его стал «Красный вагон», на котором, собственно, он и въехал на мировую художественную сцену, заняв весь российский павильон Венецианской биеннале в 1993 году. Последние годы Кабаков работает в паре со своей женой Эмилией. Вместе они стали активно занимать все российские арт-пространства. Жанр тотальной инсталляции оказался самовоспроизводящимся.

Новый проект Кабаковых, представленный в этом году в Москве, называется «Корабль толерантности». Его презентация сопровождалась громким скандалом на дискуссии в рамках другой выставки — Джона Балдессари в «Гараже», во время которой один из негромких классиков российской неофициальной живописи Юрий Злотников уличил Кабакова в передергивании фактов относительно художественного образования, которое они вместе получали в 50-е годы. С толерантностью на той дискуссии получилось не очень. А что же с кораблем?

Собственно, кабаковский «Корабль толерантности» плавает по миру уже давно. Идея его такова: строится корабль в натуральную величину, а паруса изготавливаются из детских рисунков. Дети рисуют картинки и дают взрослым советы по толерантности. Советы потом собираются и передаются специально организованному фонду и политикам. Так авторы намерены повысить уровень толерантности в мире. На каждой презентации проекта в каждой стране нам объясняют, что перед нами новое слово в синтезе жизни с искусством и что, оказывается, именно с детей начинается толерантность. С этой мыслью (поддержанной соответствующими фондами и грантами) авторы проекта отправились несколько лет назад в берберское племя в оазисе Сива. Зрителям 52-й Венецианской биеннале вместе с пришвартованным в устье Большого канала кораблем был тогда продемонстрирован и ролик с уважаемыми авторами, по-европейски позирующими на фоне берберской экзотики, а также рассказано, как берберские дети впервые узнали от художников, что их сверстники в других странах живут иначе. Потом аналогичная операция была проведена в одной из венецианских школ (авторы с легкостью отказались от первоначального замысла привезти берберских детей в Венецию, почему — будет ясно позже). Вот, собственно, и весь проект.

При всем уважении к Илье Кабакову как к самобытному концептуалисту оригинальность его проектов, к сожалению, приходится все чаще ставить под сомнение. Осенью 2008 года в Москве была показана самая большая ретроспектива Ильи и Эмилии Кабаковых. Экспозиция демонстрировалась сразу на трех площадках: ГМИИ имени Пушкина, Центр современного искусства «Винзавод» и Центр современной культуры «Гараж». «Ни в какие ворота», — шутили москвичи, когда Кабаковы выставили свою инсталляцию «Ворота» в Пушкинском музее. Помести вещь в другой контекст — и она прочтется иначе. Прием этот, собственно, и лег одним из камней в фундамент всего современного искусства как такового. Но сейчас речь не только об искусстве.

Не знать, что до Кабаковых были десятки проектов, подобных «Кораблю толерантности», — просто не в современном искусстве, а несколько в другой сфере, — можно только, если совсем не интересоваться именно человеческой составляющей такого искусства. Увы, в современной российской действительности эту сферу принято называть брезгливо-стыдливым эвфемизмом «социальный» — социальный хлеб, социальное жилье. Человеческие отношения, дети, старики остаются в тени такого «большого искусства», которое визуально только в смысле того, что нацелено на создание видимости. Ведь проект надо подать и продать. А «Корабль толерантности» вполне тянет на уровень ООН и ЮНЕСКО. И бюджеты у него немаленькие. Можно дискутировать о том, какое отношение это произведение имеет к искусству, но к детям в любом случае меньшее. Десятки детей из разных стран послужили прекрасным и привлекательным материалом для создания произведения современного искусства, «человеческим лицом» за собственной подписью. Ни в одном буклете, ни на одной этикетке или баннере ни в одной стране я не нашла списка фамилий детей-участников — по существу, главных авторов. Не думаю, что и сами художники смогут вспомнить имена или лица тех детей, которые работали над их проектом. Вряд ли они даже встречались. Я задала этот вопрос в 2007-м на пресс-конференции 52-й Венецианской биеннале. Ответ был исчерпывающим. «Социальным аспектом занимается “фондейшен”, — сказала Эмилия. — А мы — художники!» Кажется, про личную ответственность художника в нынешнем веке удобнее забыть. Зачем? Есть же «фондейшен». А детей порадовать просто. И венецианских, и берберских. Они наверняка рисовали с воодушевлением. К тому же им раздали горшочки с ростками и надписью «семена толерантности». Горшочки наверняка обошлись дешевле, чем два званых ужина на VIP-персон, устроенных в венецианском отеле «Бауер». Детей-авторов туда почему-то не пригласили.

Вопрос, зачем русским художникам плыть к берберам, а оттуда прямиком по всем биеннале мира, наверное, неприличен и несовременен. Но сегодня корабль доплыл до Москвы. И тут, на родной почве — точнее, в отечественных территориальных водах в Парке культуры, — возникает очевидный, вероятно, даже для самих Кабаковых зазор между декларацией и реальностью. Если бы речь шла о том, чтобы помочь детям, то разве авторам не попадалась, например, книга Гальего «Белое на черном» или они не в курсе, сколько брошенных детей и неблагополучных семей с совсем не толерантным, а весьма жестоким отношением к детям разбросано на просторах постсоветского пространства, на котором и вырос весь Кабаков? Как известно, Кабаков не жил в коммуналке. Этого от художника никто и не требует. Любопытно другое: откуда в ироничном московском концептуализме этот профетический пафос?

Это заметили многие. В своем блоге питерский художник и куратор Дмитрий Пиликин иронично назвал Кабакова «арт-Солженицыным» и поинтересовался, когда тот поедет на поезде по российским городам и весям учить народ («Поезд просвещения» — чем не проект?).

Московский концептуализм вырос и расцвел на навозе советской действительности (коммуналка, ЖЭК, агитплакат). Но эта реальность ушла. Стала историческим фактом. Потеряла актуальность. Тот навоз в общем-то кончился. (О производстве нынешнего — отдельный разговор.) И тут выяснилось, что искусство, отказавшееся от возможности прямого высказывания, лишило себя перспективы роста. Перерабатывать навоз — отнюдь не то же самое, что с помощью хлорофилла синтезировать живое вещество из света. И некоторые художники-концептуалисты, обнаружив уже в преклонном возрасте этот удивительный факт, начинают с пылом неофитов проповедовать самые базовые (и оттого, конечно, банальные) человеческие истины, от которых в свое время иронично отвернулись. Механизм этот понятен: у всех тогда в зубах навязли высокие слова советской демагогии. Но выбор оказался недальновиден. Советский Союз развалился, инфляция понятий пошла в другую сторону, а концептуалисты остались в тупике: без языка, на котором можно было бы адекватно говорить о собственных ценностях. «Мы были Маугли», — сказал Илья Кабаков на той дискуссии с Балдессари. В науке описаны реальные случаи маугли, ромулов и ремов. Нейролингвистика и психология учат нас, что если у ребенка не сформировать навыки речи до определенного возраста, скомпенсировать это потом невозможно.

«Толерантность — это такое большое слово. Оно немножко иностранное и немножко пугает, но это очень просто. Это когда люди просто уважают, что кто-то другой разный», — подчеркивает директор Мультимедиа Арт Музея Ольга Свиблова, которая в последний момент в прошлом году де-факто отказала фонду «Подари жизнь» в проведении выставки работ онкобольных детей; эти выставки много лет проходят на крупнейших московских площадках (ГМИИ им. Пушкина, Государственная Третьяковская галерея). Просто пообещала, а потом перестала брать трубку. Творчество тяжелобольных детей не попало в список приоритетов. Тогда благодаря лично Василию Церетели выставка «Видимо-Невидимо» состоялась в срок — в Московском музее современного искусства на Гоголевском бульваре. Вот куда бы хотелось пригласить Кабаковых. Им стоило бы там побывать. Тотальная инсталляция как факт жизни — когда каждый день на счету, когда искусство и жизнь неразрывны, когда каждая линия — подвиг, когда за больничными окнами и в аквариумах боксов творится жизнь. Каждый раз такая выставка — праздник. Детское творчество как чудотворство, как путь к исцелению. Все яблоки, все золотые шары.

А вот фотографии, снятые на задах острова Джудекка в Венеции. Так выглядел венецианский вариант кабаковского «Корабля толерантности» через несколько месяцев после той биеннале 2007 года, когда фанфары отгремели, гонорары были выплачены, пресс-конференции закончены, а интервью розданы.

Я давно там не была. Наверное, сейчас его и вовсе нет. Никто не позаботился о сохранении детских работ, и, увы, это неудивительно. Снова сюжеты, пресс-конференции, интервью, Парк Горького... В этом году, пока в Думе принимались гомофобские законы, а девочек и мальчиков колотили у Думы, не в школах, а в Центре современной культуры «Гараж» проходили «уроки толерантности». Про творческую составляющую промолчу — в конце концов, Илья Кабаков уже немолодой человек, может позволить себе повторяться до бесконечности.

Но про детей молчать невозможно. Так далеко лично моя толерантность не простирается. Может показаться, что это мелочи (подумаешь — детские рисунки!), но живые дети и детский рисунок не могут быть разменной мелочью на ярмарке тщеславия того, что даже уже и современным искусством не назовешь. «Корабль толерантности» с парусами из анонимных детских рисунков, накрепко пришвартованный на одной из венецианских набережных. Никуда не плывущий. Стоящий на понтонах (или на понтах?). Не чистое искусство, но и не социальный проект. С почти аморальным бюджетом. Смонтированный из набора клише («дети», «толерантность» и пр.), с расплывчатой целью и невнятной концепцией. Непонятно даже, кто субъект, а кто объект. Кто кого учит толерантности? То ли дети взрослых политиков своими рисунками — но всякий, кто хоть немного интересовался детской психологией или имел дело с детьми, прекрасно знает, что толерантность — совсем не врожденное детское свойство. Напротив, если его не воспитывать, дети зачастую могут быть очень жестоки и нетерпимы к ровесникам — вспомним «Чучело» или «Повелителя мух». Нынешняя власть, кстати, активно эксплуатирует именно эту детско-подростковую особенность, продолжая историческую фашистскую традицию: все «самоорганизованные» объединения юных националистов, гомофобские банды, заманивающие жертв в квартиры и снимающие издевательства на видео, «спонтанные» нападения на мигрантов и т.п. — все это чаще всего делается руками почти школьников. Если же, наоборот, взрослые решили поучить детей толерантности, то в этом случае непонятно, зачем прикрываться детскими рисунками и советами. Не случайно на вопрос о роли ребенка-автора в проекте, а также о роли взрослого как интерпретатора авторы проекта ничего внятного ответить не сумели. Толерантность — понятие горизонтальное. Российское общество исторически толерантно, но совсем в другом измерении. Российская толерантность — явление вертикальное: это толерантность по отношению к власти на всех уровнях, по отношению к тому, что творит более сильный и высший по иерархии. Часто парадоксальная терпимость к «дедовщине», к беззаконию и насилию не только со стороны свидетелей, но и непосредственных участников и жертв несправедливости. Но, похоже, такие тонкости отечественного миропорядка не очень интересуют художников.

Если же говорить о социальном аспекте, то деньги от рекламы авторы первого берберского проекта намеревались пустить на обучение берберских детей в Европе и Америке. Но даже здесь возникает немало вопросов: не пострадают ли дети и целые семьи от европоцентричности такого миссионерского подхода в духе прошлых веков, о которых цивилизованный белый человек может вспоминать лишь со стыдом и содроганием. Может быть, берберским детям нужнее программа поддержки языка, традиционного образа жизни или, скажем, водопровод?

На каждой презентации проекта в каждой стране нам объясняют, что перед нами новое слово в синтезе жизни с искусством и что, оказывается, именно с детей начинается толерантность.

В одном же Кабаковы правы. Корабль действительно символ куда более детский и долговечный, чем автомобиль или даже самолет. И пока в городе живых кораблей на воде гнил мертворожденный арт-корабль толерантности, прихожане одной из венецианских церквей собирали деньги. На что? На то, чтобы купить корову в одну африканскую деревню (уж не берберскую ли?), куда съездил сын прихожан и рассказал, как бедствуют дети без молока. Денег собрали столько, что смогли купить две коровы. «А теперь нам придется собирать на хлев», — весело объявил настоятель в следующее воскресенье на проповеди. Каждый год собирают и на приезд в Венецию белорусских детей из одной из деревень неподалеку от Гомеля — зоны, по-прежнему известной своей печальной медицинской статистикой. Чтобы оплатить им дорогу, страховку, принять у себя в семьях — без помпы и шума, без фондов и газет. Каждое лето белорусские дети живут в венецианских семьях, играют с ровесниками, которым совсем не мешает то, что их друзья не говорят по-итальянски. Венецианские гондольеры бесплатно катают их на гондолах по городу (а стандартная плата за полчаса такой прогулки на лодке — 70 евро). И все просто так. Глупенькие! Ведь еще один арт-проект мог получиться: «Гондола гостеприимства» — и прямиком на биеннале.

Плыли и бумажные кораблики. Дети из венецианских школ устраивали ярмарку помощи своим ровесникам из онкологических отделений Российской детской клинической больницы — делали поделки из бусин муранского стекла, отдали свои карманные деньги. В ответ маленькие пациенты московских клиник стали складывать кораблики из бумаги, на которых писали свои желания (наподобие известных японских журавликов-оригами) и пожелания венецианским детям, а те, получив послания, выпускают кораблики на родных каналах и, в свою очередь, посылают фотографии обратно в больницу в Россию. Ведь многие больные дети месяцами не выходят из стерильных палат, а общаться и путешествовать им хочется от этого не меньше. «Плывет, плывет кораблик. Кораблик золотой. Везет, везет подарки. Подарки нам с тобой...»

С тех пор кораблики доплыли и превратились в книжку — «Балладу о маленьком буксире» Иосифа Бродского с рисунками детей, лечившихся от рака в РДКБ и в других больницах. На презентации в Фонтанном доме (музее Ахматовой в Петербурге) каждый покупатель книги получал авторский кораблик, переданный от одного из пациентов онкоотделений, который потом пускал у себя в городе — в реке, в ручейке, в океане. И опять-таки присылал автору кораблика в больницу фотографию.

Что ж до «Корабля толерантности», я бы не стала, наверное, поминать старое, если бы случайно не увидела новость о «Корабле толерантности» в Москве в своей френд-ленте. К Кабаковым можно относиться по-разному, и прошлых заслуг не отменишь. Но есть вещи, которые, увы, заслугами не оправдать. Ведь старость — это Рим, который.

Когда-то, когда Эмилия еще не была художницей, Илья Кабаков, как и многие его соратники по концептуализму, будучи фактически под запретом, иллюстрировал детские книги (ниша, в то время аналогичная переводческой для писателей). Не от хорошей жизни, а от советской власти. Похоже, это тот редкий случай, когда ей можно быть почти благодарным. Кабакову, как и Виктору Пивоварову, «сооснователю» концептуализма, мы обязаны шедеврами книжной иллюстрации. Однако, покидая опустелое постсоветское художественное пространство, они пошли разными путями. Кто-то остался его приверженцем в чистой форме. Искусство это, made in Russia, по-прежнему востребовано. Не случайно Россия уже две Венецианские биеннале подряд представляет именно московских концептуалистов, причем штучно (в 2011-м — Монастырский и «Коллективные действия», в 2013-м — Захаров). Пивоваров же решил переплавить свой опыт детского иллюстратора в нечто большее. «В современном мире существуют по меньшей мере три самостоятельные культуры: высокая, массовая и детская. Массовую оставим в стороне. Детская культура — это необозримая вселенная книг, журналов, фильмов, театральных спектаклей, бесчисленное количество забавных персонажей, комиксов, игрушек, игр. Это вселенная, во много раз превосходящая высокую культуру. Тем не менее высокая культура детскую не замечает, не считает ее за культуру», — пишет он в одной из своих книг (Пивоваров В. Влюбленный агент. — М.: НЛО, 2001). Пивоваров смело заходит через дверь внутреннего содержания, как и подобает художнику. Кабаков, увы, пробирается с черного хода, со стороны конъюнктуры. Не потому ли творческая (именно творческая, а не публичная) биография Пивоварова сложилась иначе, чем кабаковская? Что ж до корабля толерантности — жаль, что Кабаков просто не вспомнил одну из прекрасно проиллюстрированных им же детских книжек (Ю. Кушак. Плывет кораблик в гости. — М.: Малыш, 1979).

Нет смысла пускаться в длинный экскурс о влиянии детского рисунка (и отдельно — эстетики детства, в том числе детской иллюстрации) на искусство XX века и на современное искусство. Детский мир — это та гавань, в которой надеется причалить и корабль Кабаков. Но Кабаковы не заметили другого. Время безликой гигантомании прошло. В сегодняшнем мире у детей есть права, имена и лица. И мне искренне кажется, что маленький кораблик из бумаги, сделанный конкретным ребенком и бережно выпущенный на поверхность венецианского канала или маленькой речушки в российской глубинке, куда красивее и ближе к детскому и просто к человеческому миру, чем недвижимый корабль абстрактной толерантности. Что ж до художественной концепции — думаю, она очевидна.

Понравился материал? Помоги сайту!