Елена Руденко: «Они страшно напоминают Гофмана и Гоголя»

В московском фонде In Artibus открылась выставка «Я хотел работать в манере Калло», где встретились Жак Калло, мастер гравюры и рисунка, не менее знаменитый писатель Э.Т.А. Гофман и еще нескольких известных художников и писателей. Куратор этой выставки и главный куратор всего пространства In Artibus Елена Руденко рассказала COLTA.RU о проекте.

— Я увидел в пресс-релизе фразу про офорты Калло, «до недавнего времени принадлежавшие венской “Альбертине”».

— Не совсем до недавнего времени. Они принадлежали ей давно. Ну да, частный коллекционер купил на аукционе вещи, которые принадлежали «Альбертине». По-моему, в 1972-м музей их продал. На обороте есть штампик: «выпускное из музея “Альбертина”». Так бывает: некоторым музеям разрешают продавать часть коллекции при пополнении фонда, у них, наверное, были такие же серии.

— Все работы на выставке — из частных коллекций. Понятно, что при сотрудничестве с музеями свои сложности, но в случае частных коллекционеров большую роль играет человеческий фактор, бывает сложно договориться, хотя, конечно, тут большинство произведений принадлежат основательнице фонда, организовавшего выставку. Но все же были сложности?

— Нет, наоборот, коллекционеры предлагали сами, им хочется показывать (не всем, конечно). У нас на выставке представлены работы из нескольких собраний. Все рисунки старых мастеров и художников XIX века — из коллекции Инны Баженовой (меценат, учредитель фонда In Artibus и владелец международной сети The Art Newspaper. — Ред.); гравюры частично из ее же собрания, а также от московских коллекционеров Максима Толстикова и Григория Константинова. Вся ручная, непечатная графика — Баженовой. Инна как раз всегда открыта и рада показать произведения из своей коллекции на выставках.

— А как родилась идея все это собрать и продемонстрировать?

— Калло нас интересовал давно, и Инну, и меня саму, и когда появилась возможность показать его гравюры в каком-то таком внятном объеме — три основные серии: «Бедствия войны», Balli di Sfessania, то есть персонажей комедии дель арте, и «Страсти», — то как-то само собой сложилось ощущение, что готова выставка. Гравюры же нечасто показывают, да и вообще графику — ее нельзя долго экспонировать, хранится она по кабинетам графики. Потом, это такой отдельный вид коллекционирования со своими сложностями — мне кажется, это (пусть никто не обижается) сродни филателии. А Калло — это столп, великий художник, очень удобная фигура, чтобы поговорить об искусстве вообще. Во-первых, он художник переломной эпохи — от Ренессанса к Новому времени, а во-вторых, он пограничный художник: в начале своей деятельности вдохновляясь какими-то визуальными находками северных художников (Брейгеля скорее всего, но опосредованно, через Йооса де Момпера и других учителей), вобрал в себя их традиции, а потом долго жил в Италии, учился там у Антонио Темпесты, тем не менее тоже ученика фламандских художников. Да и сам он был лотарингец, из города Нанси. В нем очень много всего сошлось. Разные пластические традиции, как в фокусе, собрались и, помноженные на его умение, дали новый толчок искусству, и последующие 400 лет его все цитируют. Калло — это до сих пор такой учебник.

— То есть потому что Калло — это призма, в которую входят лучи искусства прошлого и потом выходит уже новое искусство, вы решили добавить работы других художников?

— Да, именно поэтому. Может быть, не всегда очевидно фотографическое сходство, но какие-то пластические мотивы всегда прослеживаются. Что-то можно увидеть даже просто невооруженным глазом. Рядом с рисунком Калло — большой рисунок Момпера, также есть младшие современники Калло, не последователи, но просто художники той же традиции: Ливенс или ван Гойен. Но у нас все это простирается вплоть до XIX века (мы уже не стали копаться в веке ХХ, это сложная история) — рисунок Жерико, к примеру, напоминает рисунки Калло в высшей степени: та же манера с отмывкой и пером, такая же экспрессия и такая же простота. Большим поклонником Калло был Домье, который иногда просто его цитировал. У нас представлен его рисунок, он вряд ли напомнит Калло напрямую, но здесь та же тема: Домье строит три пространственных плана, это рабочий рисунок по построению этих планов — а это основная пластическая тема Калло, с которой он справлялся абсолютно идеально и дал подсказки, как это делать, последующим художникам-графикам. Это очень хорошая школа. За это Домье его и любил.

— В название выставки вынесен еще и Гофман. Это крайне интересный момент, поскольку Гофман был своеобразно принят и поглощен российской культурой — через переводы и подражания; можно сказать, что существует особый русский Гофман. Нет ли такой же попытки адаптировать Калло к восприятию современного российского зрителя?

— Безусловно, мы же показываем именно этому зрителю. Обилие текстов на выставке — это уступка литературоцентричности сегодняшней аудитории. Это беда не только современности: всегда изобразительное искусство пытались как-то объяснять, невзирая на то, что это отдельный, самостоятельный язык. Тут музыке всегда везет больше, ее меньше объясняют (в рамках выставки пройдет несколько лекций, в том числе одна, связанная с музыкой, подробности — на сайте фонда. — Ред.).

У нас получилась игра, на которую провоцирует сам Калло и своими театральными сериями, и тем, что его фигура за все эти четыре столетия остается двоякой. С одной стороны, он один из отцов всего экстравагантного, всяких фантасмагорий. И неспециалисты его в основном таким и знают. Но с другой стороны, он просто великий художник, мастер, который дал искусству очень многое. И художники его воспринимают тихо, без словесных комментариев — они как работают в манере Калло, так и молчат об этом.

Двойственность — основа равновесия, и художники лучше всего об этом знают, потому что равновесие, баланс — это их хлеб.

Спасибо Гофману: он вербализовал такое восприятие Калло, да, как эксцентрика и фантаста, но в тексте писателя («Фантазии в духе Калло». — Ред.) есть одна оговорка, ее чаще всего пропускают: великий мастер, к которому он обращается, может из многообразия разнообразнейших деталей жизни создать нечто целое («Никакой другой мастер не сравнится с Калло в умении втиснуть в самые узкие пределы столь несметное изобилие явлений, кои с удивительной ясностью предстают нашему взору, соположенные друг с другом и неотделимые друг от друга, так что каждая единичность, себе довлея, вместе с тем встраивается и в совокупность». — Ред.). То есть Гофмана интересовала больше всего эта способность, она была самому ему не чужда, поскольку его тексты достаточно сложные, но они тоже в конце концов становятся единой тканью — настоящим искусством. Так же как и у Калло, фантастика у Гофмана — это заказ, нас же больше интересует, как это исполнено.

Чтобы показать, что мы, как и все остальные, воспринимаем его в обеих плоскостях, мы подбирали эти тексты. Некоторые из них достаточно провокационные, есть ироничные, есть, напротив, трагичные — но такова жизнь. Наша выставка состоит из трех частей: это театр; война, что, собственно, является таким зеркалом — «театр военных действий», это жизнь ненастоящая, внешняя; а между ними — сакральная часть, три религиозные серии Калло, показанные, чтобы напомнить, что он не всегда работал как ремесленник, по заказу, а все-таки всегда осознавал, что он делает в любой момент, в любой черте, проведенной по доске. Это для него основное, и благодаря этому осознанию и пластическим способностям он оказал на всех такое влияние.

— Вы говорили, что для выставки подбирались работы, чтобы показать, что они формально имеют генеалогию, восходящую к Калло. Но, судя по выставке, есть и сюжетные сопоставления: с ужасами войн, грабежами и казнями у Калло соседствуют «Воображаемые тюрьмы» Пиранези, например. Вы подбирали тематически?

— Скорее атмосферно. Мы же живые люди. Потом, это не академическая выставка, мы не музей. Хотелось как-то театрализовать, создать сюжет и вести по нему зрителя. Но мы не забыли при этом о Калло — в каталоге у нас есть прекрасные комментарии к сериям, есть научные кадры, которые этим занимаются. Не какие-то научные открытия, но мы себе и зрителям напоминаем, что это серьезный предмет для изучения.

Еще очень хотелось бы напомнить, что художник, когда он становится более или менее успешным и знаменитым, приобретает маску. Для большинства он становится маской — о нем знают немного, но что-то особенное, как в фильме «Бабетта идет на войну», где героиню Брижит Бардо тренируют на интеллектуалку, ее просят запомнить композиторов («Моцарт... божественен, Бетховен — олимпиец, Дебюсси — чистый ручеек, Вагнер — бурный поток». — Ред.). Остальное остается исследователям, которые кропотливо изучают и делятся между собой информацией. Все-таки хотелось бы посмотреть вглубь и напомнить, что за маской скрывается живой художник, который делал не только то, что ему приписывает молва.

Когда держишь в руках, видишь гравюры и рисунки — чаще, чем раз в три года на выставке, — возникает больше ассоциаций. Выставка открывает больше смыслов, чем мы от нее ждали. Когда зритель входит на выставку, он видит на ширме двух смотрящих врозь персонажей, взятых с гравюры Калло из серии Balli di Sfessania. Не мне одной это пришло в голову, что они страшно напоминают Гофмана и Гоголя, который был гофманианцем. Большинство воспринимает Гоголя как маску: длинный нос с усами. То же с Гофманом: угрюмый фантаст с горбатым носом и баками. И две такие маски нам буквально подарил Калло, который сам стал маской. Маска сродни теме двойника: в серии Balli всегда два персонажа, потом эта важная тема появляется у Гофмана, откуда она навсегда перекочует в литературу и вообще в культуру. Двойственность — основа равновесия, и художники лучше всего об этом знают, потому что равновесие, баланс — это их хлеб.

— Вы попытались снять эти маски или заглянуть за них?

— Нам, конечно, не по плечу их снять, но заглянуть хочется.

Понравился материал? Помоги сайту!