Алек Д. Эпштейн: «Из Павленского такой же террорист, как из Путина журавль»

— Альтернативная премия «Российское активистское искусство» (последняя вручена 19 октября этого года. — Ред.), у истоков которой вы стояли, была организована в 2012 году, когда казалось, что активистское искусство в России переживает чуть ли не высшую точку своего развития. Та волна, символами которой были «Бомбилы», «Война» и лоскутовская «Монстрация», как раз тогда достигла своего пика. Цель премии была в том, чтобы сохранить такой высокий уровень активистского искусства?

— Денис, я все-таки поправлю ваш тезис. То, что вы описываете, верно для 2010—2011 годов, именно тогда российское активистское искусство переживало пик своего развития. А 2012-й — это уже время перелома, время начала контрреформ, когда власти вернули себе инициативу в борьбе и с арт-активизмом, и с гражданским активизмом в целом. В марте 2012 года посадили трех участниц группы Pussy Riot, группа «Война» к тому времени уже закончила свою деятельность, а «Бомбилы» не существовали уже на протяжении нескольких лет; впрочем, их лидер — художник, теоретик, а с недавних пор еще и музыкант Антон Николаев, что называется, в личном качестве и сегодня активен на этом поле.

Но, несмотря на все те проблемы, с которыми столкнулся арт-активизм в 2012 году, нельзя не сказать и о позитивных моментах, связанных с тем временем. Воистину нет худа без добра. В первую очередь, это был период, отличавшийся беспрецедентно высоким уровнем мобилизации самого арт-активистского сообщества. Вспомните, сколько было акций в поддержку судимых девушек из Pussy Riot; я не зря назвал их арест катализатором художественно-гражданского активизма. Самый известный акционист дня сегодняшнего, Петр Павленский, начал свою деятельность на этом поле 23 июля 2012 года, когда с зашитым суровой ниткой ртом в течение полутора часов стоял в пикете у Казанского собора, держа в руках плакат с надписью: «Акция Pussy Riot была переигрыванием знаменитой акции Иисуса Христа (Мф. 21:12—13)». С тех пор, к сожалению, ситуация существенно ухудшилась, и это касается как развития арт-активизма, так и положения гражданского общества в целом: кажется, в стране не осталось ни одной правозащитной организации, не заклейменной в качестве «выполняющей функции иностранного агента»…

В обществе доминирует точка зрения, что сферы искусства и политики принципиально разные.

Что касается премии, то полное отсутствие в ней денежной составляющей позволяет говорить, что главная цель — не премирование, а документация тех процессов, которые происходят в сфере арт-активизма. Ведь в последние годы мы сталкиваемся с серьезной проблемой: несмотря на обилие институций, занимающихся современным искусством, какая-либо документация и изучение актуального искусства — искусства, связанного с тем, что происходит здесь и сейчас, с общественно-политической повесткой дня, — систематически не ведутся нигде и никем. В обществе доминирует точка зрения, что сферы искусства и политики принципиально разные. Однако история свидетельствует об обратном: «Расстрел повстанцев в Мадриде 3 мая 1808 года» — одна из важнейших работ Франсиско Гойи, а воздушный налет на город Гернику в ходе гражданской войны в Испании 26 апреля 1937 года был запечатлен и переосмыслен на самом знаменитом полотне Пабло Пикассо. Художники не живут в отдельном от остальных мире, напротив: переосмысление того, что происходит вокруг, — одна из первейших задач подлинного художника, и то, что кураторы художественного дискурса отказываются признавать это, очень печально. Да и в русской живописи — от репинских «Бурлаков на Волге» и картины Николая Ярошенко «Всюду жизнь» до произведений Кузьмы Петрова-Водкина, Марка Шагала и, позднее, Оскара Рабина — очевидно именно влияние социально-политической повестки дня на тематику и поэтику художественных полотен.

В искусстве меняются стили и формы, но гуманистическое неравнодушие художников, их протест против войн и несправедливости — это как раз то, что обеспечивает преемственность между прошлым и настоящим. Актуальное искусство многим кажется чересчур сложным, но, вообще говоря, «иконы Pussy Riot», созданные Артемом Лоскутовым и Марией Киселевой, а также отдельно Евгенией Мальцевой в рамках проекта «Духовная брань», продолжают традицию, заложенную «Спасом» Натальи Гончаровой и «Пермским Иисусом в Лианозово» Оскара Рабина. Актуальное искусство нужно изучать именно для того, чтобы видеть те векторы, которые обеспечивают его поступательное развитие.

Однако если задаться вопросом, что важного произошло в сфере арт-активизма за последние пять лет, то ответ на него ни одна институция дать не сможет. Нет ни журналов, ни музейно-выставочных площадок, которые бы регулярно и систематически изучали и документировали эти процессы. Единственное исключение — прекрасная выставка «Перформанс в России: картография истории», посвященная истории российского перформанса от эпохи авангарда до недавнего времени, прошедшая в прошлом году в московском «Гараже», в каталоге которой представлены акции, реализованные вплоть до 2014 года включительно. Не говоря уже о понятных цензурных самоограничениях кураторов этой выставки (ничем иным невозможно объяснить, например, тот факт, что из всех акций группы Pussy Riot была представлена только одна, причем явно не центральная, — «Освободи брусчатку»), нельзя удовлетвориться разовой экспозицией, обновленной версии которой ни через год, ни через два никто не анонсировал. Необходима площадка, которая бы занималась современным арт-активизмом систематически, не от случая к случаю, причем важно, чтобы эта работа велась с привлечением в качестве экспертов самих актуальных художников.

Основные задачи премии именно в этом и состоят: дело ведь не в том, что в 2012 году нашими лауреатами первых премий стали группа Pussy Riot, Артем Лоскутов и Матвей Крылов, а в 2013 году — Петр Павленский; эти люди известны и без нас. Главное для нас — это не премирование, а процесс номинирования: за четыре года мы отобрали девяносто работ, значимых с собственно художественной или общественно-культурологической точки зрения. Я говорю «мы», потому что в процессе отбора и оценки работ за эти четыре года участвовало более 30 человек. Наша основная задача — сохранить воедино документацию арт-активистских работ, осознать место каждой акции, каждой сделанной работы в контексте нонконформистского искусства сегодняшнего дня. Сделать это очень трудно, в частности, еще и потому, что те работы, которые выставлялись в городском пространстве, практически сразу были уничтожены системой государственного вандализма. Тем важнее сохранять память о них для истории гражданского активизма и для истории российской культуры. И я очень надеюсь, что нам удается это делать.

— Что можете сказать о номинантах и лауреатах премии? Можно ли говорить о каких-то тенденциях?

— Сейчас мы наблюдаем интересный процесс, который отчетливо виден из списка арт-активистов, номинированных на премию в нынешнем году. Произведения, удостоенные первой и второй премий, были сделаны Лизой Саволайнен (при участии Петра Войса) и Александром Жуневым — художниками, работы которых до этого ни разу не номинировались, это новые люди в арт-активизме. Напротив, Надежда Толоконникова, Екатерина Самуцевич, Матвей Крылов, Артем Лоскутов, Денис Мустафин, Антон Николаев — люди, без сомнения, очень яркие, которые еще три-четыре года назад считались звездами, — не сделали за истекший год ни одной работы, не провели ни одной запомнившейся акции. Фактически нет ни одного арт-активиста, который бы работал в этом поле хотя бы пять лет. Это серьезный симптом, и его надо осмыслить. Люди занимаются арт-активизмом два-три года, не больше, а то и меньше. Активисты быстро «сгорают», не выдерживают высокий градус давления. Моя последняя, пока не опубликованная, статья об этом называется «Между подвалами, судами и эмиграцией», и это именно те альтернативы, перед которыми, к сожалению, стоят гражданские и арт-активисты сегодня.

Нужно сказать, что существует огромная проблема, связанная с поддержкой арт-активистов. Я говорю здесь не только и не столько про финансовую помощь (хотя и она важна), но прежде всего о том, что арт-активисты не имеют поддержки со стороны художественных институций. Я понимаю логику режима в этой ситуации: никакая власть не поддерживает тех, кто борется против нее. Но очень горько, что институции никак не оказывают поддержки актуальным художникам. И интеллектуальное, и художественное сообщества могли бы делать значительно больше по отношению к коллегам, подвергающимся преследованиям. Если бы в знак солидарности с «Театром.doc» все театры Москвы на один день отменили все свои спектакли, то на этом проблема, думаю, была бы решена. Если бы во время процесса над Pussy Riot в Москве хотя бы на один день закрылись все музеи, думаю, что и эта проблема была бы решена в самые короткие сроки. Но ничего подобного, к сожалению, не происходит. Каждый преследуемый остается со своими бедами один на один с режимом православного чекистского капитализма.

Особенно трудно в этой ситуации людям, работающим вне Москвы и Питера… В регионах есть немало талантливых арт-активистов: Леонид Данилов из Мурманска, Александр Жунев из Перми, Тимофей Радя из Екатеринбурга, Лусинэ Джанян и Эльдар Ганеев из Краснодара, Александр Хоц из Тулы, Василий Слонов из Красноярска. Это, по-моему, очень важно для современного художественного процесса; необходимо осознавать, что активистское искусство есть и в областных городах и его тоже нужно документировать и изучать.

— Если брать традицию активистского искусства постсоветской России и позднего СССР, то можно ли говорить о преемственности, о поддержке современных активистов со стороны старших поколений?

— К сожалению, говорить о таком не приходится. У нас совсем нет ни преемственности, ни поддержки в этой сфере. Ни Андрей Монастырский, ни Олег Кулик, ни Олег Мавроматти, ни Авдей Тер-Оганьян в сегодняшней арт-активистской жизни России не принимают практически никакого участия, хотя это очень значимые фигуры, которые уже обессмертили свои имена в истории российского акционизма. Кроме одной несостоявшейся акции группы «Война» с Дмитрием Приговым, запланированной еще в июне 2007 года, я не могу вспомнить ничего, что позволило бы процитировать известную фразу про старика Державина. Увы, если кто-то кого-то и заметил, то уж точно не благословил.

Те работы, которые выставлялись в городском пространстве, практически сразу были уничтожены системой государственного вандализма.

— Несколько дней назад я беседовал с Таней Волковой, членом рабочей группы фестиваля «МедиаУдар», которая говорила о том, что российское искусство возвращается к ситуации 1960—1980-х годов, когда существовал водораздел между официальным искусством, представленным в крупных институциях, и неофициальным, которое находило свой приют в квартирниках и других небольших самоорганизованных пространствах. Вы согласны с этим?

— Да, Таня совершенно права. Я еще в 2012-м проводил аналогию между «Автобусной выставкой», которую как раз они с Денисом Мустафиным организовали 31 марта 2012 года в поддержку арестованных активисток Pussy Riot, и «Бульдозерной выставкой» в Беляеве в 1974 году.

Мы возвращаемся к той логике, которую описал Владимир Паперный в своей известной книге «Культура Два», причем сам Паперный тоже об этом говорит. Различие, правда, состоит в том, что сегодня доминирующая культура не столь монолитна и гомогенна, какой она была в советское время, хотя и в советское время она была отнюдь не такой монолитной, как принято думать: Роберт Фальк и Натан Альтман, Владимир Стерлигов и Евгений Михнов-Войтенко, Михаил Шварцман и Евгений Рухин, Анатолий Зверев и Владимир Янкилевский — замечательные художники, ни с какой стороны не советские, но в ретроспективе очевидно, что именно они — гордость и слава российской живописи советского периода. И от нашего времени в русском искусстве останутся, конечно, не только Шилов с Глазуновым, а, скорее, совсем другие имена. И хотя сейчас радикальным арт-активистам представлять свои работы совершенно негде, я уверен в том, что этапные работы Лены Хейдиз, Виктории Ломаско, Егора Кошелева, групп «Синие носы» и «Поп-графика» в истории российского искусства останутся надолго.

Проблема у актуального искусства есть не только с властью, но и с обществом. Практически нет публики, которая готова к восприятию акционистского искусства. Пять-семь лет назад арт-группа «Война» во многом благодаря площадному языку их акций, а также талантам выступавшего от их имени Алексея Плуцера-Сарно смогла привлечь к своему искусству внимание довольно значительной части городского населения России. Сейчас страна живет в другом состоянии — люди ничего не ждут, власти удалось подавить гражданские протесты, арт-активисты уже не могут рассчитывать на широкую общественную поддержку. Это все очень влияет на их самосознание, на их способность действовать. Кажется оправданным рисковать, когда ты чувствуешь за собой поддержку общества, когда ты ощущаешь себя авангардом; совершенно иное ощущение, когда подавляющее большинство сограждан считает тебя маргиналом, когда ты в их глазах — отрезанный ломоть.

Сейчас, особенно среди левых активистов, принято с презрением реагировать на вопросы об автономии искусства; мне же кажется принципиально важным сохранить способность аналитического разделения между искусством и политической борьбой.

— Один из самых ярких арт-активистов последних лет, Петр Павленский, понимает политическое искусство как работу с механикой власти, как непосредственное соприкосновение с репрессивным аппаратом государства, с инструментами контроля и подавлениями. Вы с такой точкой зрения согласны?

— Петр Павленский — выдающийся интеллектуал, я к нему отношусь с глубочайшим уважением. Это уникальный человек, он сочетает в себе арт-активиста, гражданского активиста, интеллектуала и революционера. Глубочайший мыслитель и человек беспримерной храбрости. Его протоколы допросов читаются как произведения Кафки и Хаксли, его мужество не имеет границ. Он уже три с половиной года живет и работает как абсолютно свободный человек, никого не боящийся и ничем не скованный. Я при этом думаю, что Павленский перешел грань между арт-активизмом и революционерством. Являются ли те задачи, которые он перед собой ставит, задачами из сферы искусства — или это уже сфера чистого политического активизма? На мой взгляд, второе. Сейчас, особенно среди левых активистов, принято с презрением реагировать на вопросы об автономии искусства, мне же кажется принципиально важным сохранить способность аналитического разделения между искусством и политической борьбой. Один и тот же человек может заниматься и искусством, и революцией; самый яркий пример, приходящий на ум в этой связи, — мексиканский художник Хосе Давид Альфаро Сикейрос, и в составе республиканских войск в Испании успевший повоевать, и покушение на Троцкого организовать, и в мексиканской тюрьме посидеть. Но все же отнюдь не каждый революционер и гражданский активист — художник, это разные сферы человеческой деятельности, да и на дворе все же давно не 1968 год.

Требование, выдвинутое Павленским после акции с поджогом двери ФСБ, чтобы его судили как «террориста», кажется мне весьма опасным для судьбы арт-активизма. Все последние годы немногие защитники активистов «Войны» Олега Воротникова и недавно безвременно погибшего Леонида Николаева, трех активисток Pussy Riot, Артема Лоскутова и Матвея Крылова (а все они в разное время были арестованы) доказывали властям, что арт-активистов не за что судить, что они занимаются радикальным искусством, неподвластным Уголовному кодексу. Политическая борьба и гражданский активизм — это, без сомнения, очень важные сферы, но у них другие, отличные от сферы искусства, методы деятельности. Требуя считать себя «террористом», Павленский подтверждает мнение о том, что никакого актуального нонконформистского искусства нет, никакого акционизма не существует, а есть исключительно борьба за дело революции, за «российский Майдан». В тот самый день, когда суд санкционировал арест Павленского за поджог двери ФСБ, Российский институт стратегических исследований, финансируемый, кстати, Управлением делами президента РФ, отметился аналитическим докладом «Современное искусство как инструмент влияния на политику Российской Федерации». Уважая беспримерное мужество Павленского, я считаю крайне недальновидным лить воду на мельницу именно такого отношения к актуальному искусству.

Мне кажется, разговор с властями должен быть принципиально иным. Если смотреть в исторической перспективе, то очевидно, что власти, преследовавшие деятелей культуры, в итоге всегда оказывались неправы. Руководителям Администрации и Управления делами президента стоило бы спросить себя: если наши коллеги, ссылая Пушкина, расстреливая Гумилева, доведя до гибели в пересыльном лагере Мандельштама и в психбольнице — Хармса, ошибались, ибо эти люди признаны славою и гордостью российской литературы; если музыка Шостаковича оказалась не сумбуром, а величайшими российскими партитурами ХХ века; если Борис Пастернак — не «паршивая овца», не выдерживающая сравнения со свиньей (ибо «если сравнить Пастернака со свиньей, то свинья не сделает того, что он сделал», как сообщал глава комсомола и госбезопасности), а великий поэт и прозаик; если спустя полвека после учиненного Хрущевым в Манеже погрома очевидно, что произведения, оплеванные главой государства как «говно», относятся к числу важнейших произведений российской живописи; если тех, чьи картины давили бульдозерами при Брежневе, сейчас выставляют в Третьяковской галерее и Русском музее — то, может, и тех, кого травят сейчас, потомки поднимут на щит, а их хулители будут выставлены на посмешище? Я считаю правильной перспективой именно эту, ибо на самом деле из Павленского такой же террорист, как из Путина журавль. А вот в истории российского арт-акционизма его место, несомненно, более чем значимо, и я очень, очень надеюсь на его скорейшее освобождение.

Понравился материал? Помоги сайту!