Как нам изжить снобизм?

The Art Newspaper Russia опубликовала интервью с Зельфирой Трегуловой, чуть меньше года назад назначенной директором Государственной Третьяковской галереи. «Снобизм в себе надо изживать», — гласила цитата, которая была вынесена в заголовок. В этом материале Трегулова раскрыла секреты успехов ее недолгого, но эффективного периода работы в настоящей должности: быть там, где есть динамика в искусстве; внедрить более доступные решения для публики вроде бесплатного входа по средам и продления часов работы; помнить о присутствии в социальных сетях; быть гибкой в административных и художественных решениях.

Одновременно Трегулова обозначила проблему нехватки квалифицированных кадров для работы с фондами Третьяковской галереи, которая представляет собой важную часть российской культурной идентичности: «Проблема в том, что смены-то нет. А где взять других специалистов по Репину и передвижникам, которые, как ни крути, — основа коллекции Третьяковской галереи?»

Несколько искусствоведов заинтересовалось, почему ключевой российской институции не хватает кадров — тогда как в стране множество специалистов. Каковы могут быть причины сегодняшнего положения вещей? В чем причины утверждения, что нет смены, и кто несет ответственность за то, чтобы она была?

Этот текст появился из дискуссии на стене Facebook. Не все участники изначально были знакомы друг с другом. Диалог на стене перешел во внутреннюю дискуссию, где в сотрудничестве было достигнуто решение о том, как может выглядеть финальный материал. Искусствоведы использовали потенциал пространства, документирующего «колебания в ноосфере», в качестве связующего смыслового поля, виртуальной агоры.

Зоя Каташинская: По-моему, в интервью Трегуловой очень метко обозначена одна из насущных проблем российской художественной сцены. «Каких специалистов нет? Ну, давайте начнем с самого болезненного вопроса: как раз специалистов-искусствоведов» (цитата из интервью Трегуловой в The Art Newspaper Russia. — Ред.).

Анастасия Тарасова: Неточное утверждение, так как специалистов в стране производится достаточно, но условий для их полноценной работы практически нет, особенно когда речь идет не о современном искусстве.

О стажировках

Трифон Бебутов: А что музеи сделали, чтобы этих искусствоведов воспитать? Где программы стажировок? Партнерские отношения с профильными вузами? Образовательные программы? Что сделало их министерство для студента истфака МГУ или ФИИ РГГУ? В стране, где нет индустрии, профильных СМИ и проч., очень просто говорить, кого и чего нет. Миссия воспитания специалистов и ответственность за нее одинаково лежат на всех участниках процесса. Более того, это нонсенс, когда студент ждет, когда музей откроет для него свои двери, чтобы он сдувал пыль с картин. Это производило большое впечатление, когда я учился на факультете истории искусств, когда я стажировался в этих самых музеях, а позже — и когда работал в них.

Каташинская: Согласна на сто процентов. Но это скорее не камень в наш огород, а констатация факта. Все-таки Зельфира Трегулова скорее с нашей стороны баррикад и сама прошла всю эту дорогу. Просто сейчас больше говорят именно о ребрендинге музея (который тоже необходим), но никто не говорит о воспитании искусствоведов, а поговорить есть о чем. Ситуация не решится в одночасье, но если вопрос поставить ребром, то я уверена, что многое можно поменять в лучшую сторону. А этот вопрос именно что требует внимания, обсуждения и решения. Рада, что он всплыл.

И да, музеи — одни из главных участников воспитания молодых специалистов и, наверное, одни из «виновников» теперешней ситуации, когда туда ни на стажировку не попасть, ни на работу с нормальными условиями не устроиться. Конечно, в такой ситуации многие предпочитают уйти в другую область.

Миссия воспитания специалистов и ответственность за нее одинаково лежат на всех участниках процесса.

Екатерина Шарова: А какие могут быть решения проблемы?

Бебутов: Ну, студенчеству надо помогать. Я не хочу переходить на личности, но если об этой проблеме говорят лица, которые руководят большими институциями, и есть понимание, что специалисты необходимы, то имеет смысл этим самым руководителям и начать что-то менять, создать хотя бы какой-то канал коммуникации. Не нужно писать об этом в «подвале» страниц на сайтах, пишите в социальных сетях, разложите листовки в музеях и на профильных кафедрах университетов. Это должен быть своего рода маркетинг.

Тарасова: Просто возможность, не будучи лично знакомым с сотрудниками, «с мороза» написать начальнику отдела в музее и получить консультацию уже дорогого стоит. А также возможность приехать и перенять опыт, пообщаться, чтобы тебя не воспринимали как пустое место только на том основании, что ты «с улицы» зашел. Я не имею в виду удовлетворение праздных интересов, я имею в виду исследователей, студентов — как наших, так и иностранных. Возможность работать с коллекциями в учебных целях. Или дать себе труд просмотреть кандидатов на вакантные должности с применением open call, никого не игнорируя на том основании, что вы лично не общаетесь, дать обратную связь — это уже крутотень нереальная.

Частая картина в РФ: есть музей, где имеется что-то важное для обучения, и есть студенты, которые вообще не могут на кривой козе подъехать к этому музею. И не хотят. А музей тем более не хочет.

Шарова: С другой стороны, если все студенты будут писать, то у работников времени не хватит другими обязанностями заниматься... Но налаживание коммуникации и связей — это да. И речь здесь не только о России.

Тарасова: Никогда не бывает так, чтобы все студенты писали. Но нужен какой-то регламент, безусловно. Это должна быть рутина, а не эксклюзив.

Шарова: Возможно, налаживание постоянного контакта между учебными заведениями и институциями?

Тарасова: Да. Приведу пример. У меня есть друг-ассириолог. Это далеко от современного искусства, но тем не менее про музеи. Он учился на прекрасной кафедре в РГГУ в 2000-е годы. В Государственном музее изобразительных искусств есть целая коллекция материала, интересного таким, как он. Но ни ГМИИ, ни РГГУ не были друг другу интересны: РГГУ возил на практику студентов в Эрмитаж, так как их преподаватель из Петербурга и там работает его коллега, но не в Москву, где два шага пройти. Когда я работала в ГМИИ, мне это показалось дикостью, что никто не ходит туда. И я организовала визит студентов РГГУ в ГМИИ в этот отдел, в хранение, только потому, что я была со всеми знакома и мне это казалось целесообразным.

В Европе это нормально, когда студенты, исследователи приходят в музеи в рамках учебных дел, причем и по своей инициативе, так как знают, что коммуникация увенчается успехом. Много где существуют связи между учебными учреждениями и музеями.

Чем кумовство отличается от сотрудничества с друзьями? Наличием у друзей компетенций, которых у кумов может не быть начисто.

Еще у меня пример из Гонконга есть, уже про современное искусство и образование. Там инициативы одного архива, Asia Art Archive, повлияли на учебные практики аж в двух разных странах. Один из их влиятельных проектов назывался Mobile Library, и он привел к тому, что поменялись практики в университете. Проект был осуществлен во Вьетнаме, Шри-Ланке и Мьянме. Ранее там было очень архаичное образование, прямо как у нас сегодня.

Их же исследование аудитории архива привело к выводу, что в самом Гонконге студенты, которые обучаются по профессии, связанной с искусством, не читают их материалы по истории местного искусства. Архив стал с университетом сотрудничать в рамках проекта по истории и экологии, как они это называют, современного искусства в Гонконге.

Шарова: А что послужило толчком к такому изменению?

Тарасова: Архив со студентами и университетом. В случае Mobile Library — книги. Проект просветительский, составляется список литературы, актуальный для региона.

Шарова: Насколько я понимаю, это обычно инициатива некоего человека. Интересно, конечно, в подобных процессах выяснить некие закономерности.

Тарасова: Закономерности — да! Надо социологов звать. Схема та же, что я выше с ассириологами описала: в музее — ресурс, в вузе — люди, связи — ноль. Профит — тоже ноль. А ресурс + люди = профит.

Шарова: Схема изживания снобизма налицо?

Тарасова: Чем кумовство отличается от сотрудничества с друзьями? Наличием у друзей компетенций, которых у кумов может не быть начисто. Есть же в европейском законодательстве разграничение между сетевой коррупцией и дружбой, какой-то критерий... Это уже снова возвращаясь к горизонтальным связям и закрытым сообществам. Мысли вслух: вот когда одно надо превратить в другое, коррупцию в дружбу и сотрудничество компетентных. Будьте проще, и к вам потянутся люди — так победим.

Об условиях работы в музее

Тарасова: Проблема в том, что даже те, кто сам пробился на стажировки, курсы и прочие способы повысить квалификацию, зачастую вынуждены либо уйти в другие профили, либо вообще уйти из искусства.

Бебутов: Естественно, очевидная вещь. Так произошло с большей частью моих однокурсников. А сейчас я вообще ушел из индустрии. Зато ребрендинг (в ГТГ. — Ред.) сделали, и Колхас будет заниматься проектом Третьяковской галереи. Не хочу сказать, что это плохо, напротив — это очень важно и правильно. Я буду первым сетовать на некачественный дизайн и не адаптированные под выставочные задачи пространства, но должен подчеркнуть, что если не менять ситуацию, то в этих пространствах просто не будет выставок. Потому как искусствоведы и кураторы должны аккумулироваться в профессиональной среде, в музеях как очень важной части этой среды. Тут должен быть баланс, одного внешнего недостаточно.

Каташинская: Помню, как, когда я окончила университет, в ГМИИ была вакансия в иностранный отдел для молодого специалиста со знанием нескольких языков и с зарплатой в 15 тысяч рублей. При всем моем желании работать именно там я даже не отправила свое резюме... Вряд ли что-то сильно поменялось. Грубо говоря, немногие могут себе позволить такую роскошь, как работать в государственном музее. На нашем курсе дипломов по искусству ХХ века было не так много, но теперь многие специалисты по Возрождению, Византии и т.д. занимаются совершенно другими вещами, в лучшем случае совмещая аспирантуру с работой в другой области.

Тарасова: Система успешно разбазаривает даже очень заинтересованные кадры. «Когда я оканчивала университет, венцом всех мечтаний было оказаться в музее. Пушкинский музей — для тех, кто по западному, Третьяковка — для тех, кто специализировался по русскому искусству. Сейчас не так, к сожалению. Сейчас все самые яркие, самые интересные студенты идут в другие сферы: уходят в PR, в частные институции, в образовательные проекты» (цитата из интервью Трегуловой в The Art Newspaper Russia. — Ред.). Уж да уж, что уж там.

О коммуникации, необходимости горизонтальных связей и системе open call

Шарова: На мой взгляд, отсутствует практика коммуникации между работодателями и учебными заведениями. Практика дискуссии, дебатов, где есть незапрограммированные вопросы и незапланированные ответы, а не очередной серии докладов.

С другой стороны, в Скандинавии, где я в основном и работала до 2015 года и продолжаю делать отдельные проекты, куратору или продюсеру очень просто подать на проектное финансирование. Наличие постоянных конкурсов и открытых средств от госфондов всех уровней обеспечивает динамику и постоянное развитие искусства, что может позволить местному искусству быть конкурентоспособным. В России часто самые лучшие головы и средства на инновативные проекты проходят мимо друг друга. Площадок для встречи могло бы быть больше: если они есть, то вдруг работает российский VIP-принцип. Как выйти на лучшие головы, если это закрытые мероприятия?

Впрочем, обозначенная проблема не является характерной только для России. С вызовами, связанными с отсутствием коммуникации, сталкивались многие из тех, кто хотел работать с современным искусством в Университете Осло. На магистерской программе Kunsthistorie (история искусства) готовят специалистов «на все и ни на что». Ограничены взаимосвязи с местной арт-средой. Сами студенты создали, к примеру, журнал Paragone и группу в социальной сети Kunstpause, куда сейчас заходят работники институций в Осло для публикации своих новостей. Эта группа стала работать в функции канала коммуникации, на разработку которого не было времени или мотивации у администрации программы.

Немногие могут себе позволить такую роскошь, как работать в государственном музее.

Мы с коллегами работаем сейчас на севере России, и я вижу, что в Архангельске и Мурманске множество светлых голов. Но также я обратила внимание, что все устроено таким образом: у специалистов в сфере культуры нет мотивации их поддерживать. В некоторых случаях молодые и талантливые, скорее, будто бы мешают делать работу. За последние три месяца пять знакомых уехали в Санкт-Петербург. Лучшие уехали. Одновременно делаются госзаказы на стратегии, которые либо не воплощаются, либо воплощаются минимально. Это весьма интересно. Есть же причины. Где-то что-то не работает.

Тарасова: Екатерина, невыгодно со светлыми головами работать — это ж работать надо! Причем неконвенционально работать, чтобы выйти из цикла… Под циклом я тут понимаю стандартную рутину музейного работника, которая не меняется десятилетиями, хотя вокруг уже давно другой мир. Молодые полны энтузиазма даже за копейки что-то сделать, а у старших сотрудников музея могут быть планы тихо досидеть до пенсии в своем болоте, не рыпаясь. Молодые воспринимаются как конкуренты, разрушающие привычную среду обитания. Конфликт интересов. Еще и общая политика в области гуманитарного знания не в нашу пользу. То есть бесплатно попахать могут предложить не только в Москве, но и в Берлине, к примеру.

Шарова: Анастасия, на севере Норвегии я слышала и такое: «Мы не можем делать open call, у нас нет на то рабочих рук (голов). Поэтому будем звать тех, кого уже знаем». По сути — та же самая логика, что и много где в России.

Тарасова: Есть места, где люди работают совместно над созданием среды, а не междусобойчика, есть open call'ы (да, они жрут ресурсы, согласна), но там обычно развита возможность найти финансирование (гранты).

Шарова: По моим наблюдениям, в Скандинавии ведется работа над обозначенными процессами. Но так не только в сфере культуры, а на многих других уровнях. Открытость open call'ов, союз художников, где есть сменяемость комитетов, налаженный диалог между профсоюзами, Рабочей партией и партией Venstre в Норвегии, наличие открытой общественной дискуссии и вообще культуры дискуссии, а не стучания башмаком по кафедре. Разве в «Гараже» только что не проходил семинар про открытые системы? Речь, на мой взгляд, идет именно об этом.

По моим наблюдениям, части системы разрозненны, а участники процесса нередко не сотрудничают, не общаются. Это контрастирует с более знакомым для меня положением вещей в Норвегии. Хотя, конечно, я могу и ошибаться.

Невыгодно со светлыми головами работать — это ж работать надо!

Тарасова: Абсолютно точно. Опять вернулись к теме кумовства вместо горизонтальных крепких связей. Я про «не общаются». Самоизоляция существует. Это реальная проблема: убедить старшее поколение пересмотреть взгляды на поиски сотрудников в учреждения, например.

Бебутов: Это да. Но какое старшее. Настя, прости, могу показать наших ровесников.

Тарасова: Ну вот это вопрос, так как это не от возраста зависит.

Шарова: А какие могут быть решения проблемы?

Тарасова: Поменять тактику, искать общение, стимулировать связи, создавать возможность коммуникации.

В дискуссии приняли участие:

Анастасия Тарасова (1980). Искусствовед. МГУ им. Ломоносова (2005), исследовательские стипендии DAAD (2007) и Gerda Henkel Stiftung (2010) в Martin Luther Universität Halle-Wittenberg, вольнослушатель Universität Leipzig (2007—2010), в 2008-м осуществила исследовательскую поездку в Британский музей. В прошлом сотрудник ГМИИ им. А.С. Пушкина, ныне сотрудник научного отдела музея «Гараж» (архив), участник многих выставочных и образовательных проектов.

Зоя Каташинская (1988). Искусствовед. МГУ им. Ломоносова (2010). Работала ассистентом куратора выставки «Социалистические реализмы» (2011, Рим), в частной галерее Paperworks, проходила стажировки в ГЦСИ и двухмесячную стажировку в Центре Помпиду-Мец. С 2012-го по 2014-й работала в научном отделе музея «Гараж».

Трифон Бебутов (1991). Музеолог, окончил факультет истории искусств РГГУ (2013). Стажировался в ГМИИ им. А.С. Пушкина (2011), музее «Гараж» (2012—2013). Работал в Московском академическом художественном лицее РАХ (2014) — проектная деятельность, создание концепции (письменного документа) развития выставочного пространства; в Еврейском музее и центре толерантности (2014—2015) — менеджер образовательных проектов. Читал курс лекций по современному арт-рынку для учеников творческой мастерской РАХ (Мастерская А.В. Цигаля, 2013).

Екатерина Шарова (1982). Педагог, искусствовед, куратор. Поморский государственный университет (2004), Университет Осло (2012). Работала восемь лет педагогом в системе образования в Норвегии, в Vestfossen Kunstlaboratorium, Galleri Trafo, Pikene på Broen, сокуратор проекта The Mobile Institute (Manifesta 10, параллельная программа), выступала в Национальном музее Норвегии, Bergen Kunsthall, в Северном (Арктическом) федеральном университете. Участие в конференциях в Нью-Йорке (National Art Education Association), Берлине (Berlin Biennale), исследования в Гаване и др. Работает над развитием арт-центра в поселке Никель на границе с Норвегией. Сооснователь междисциплинарной группы Arctic Art Institute.

P.S.
Публикация не имеет претензии на законченность и предлагает векторы для дальнейшей дискуссии. Факт развития коммуникации в соцсети и последующего ее оформления в материал для публикации выражает потенциал подобных ресурсов в ликвидации разрывов в социальной ткани. Является ли его использование способом преодоления ограничений иерархического мышления, что может быть предпосылкой для создания новых смыслов в поле художественного? Приглашаем коллег к обсуждению этих вопросов.

Понравился материал? Помоги сайту!